Поуп, Джон
| Джон Поуп | |
 Бригадный генерал Джон Поуп | |
| Место рождения | |
|---|---|
| Место смерти |
Сандаски, Огайо |
| Принадлежность | |
| Род войск | |
| Годы службы |
1842–1886 |
| Звание | |
| Командовал | |
| Сражения/войны | |
Джон Поуп (англ. John Pope; 16 марта 1822 - 23 сентября 1892) — офицер армии США и генерал войск Союза в Гражданской войне в США. Он не слишком долго, однако весьма успешно воевал на Западном театре военных действий, но более всего известен, тем не менее, из-за поражения во второй битве при Бул-Ране.
Поуп был выпускником Военной академии США, которую окончил 17-м по успеваемости в выпуске 1842 года. Он участвовал в Американо-мексиканской войне и имел множество назначений, в том числе в качестве инженера-топографа и картографа во Флориде, Нью-Мексико и Миннесоте. Он провёл большую часть десятилетия перед Гражданской войной, занимаясь топографической съёмкой возможных южных маршрутов предполагаемой первой трансконтинентальной железной дороги.
После начала войны Поуп одним из первых получил звание бригадного генерала войск Союза, возглавив добровольцев, и служил сначала под началом генерал-майора Джона Фримонта, с которым был в довольно сложных отношениях. Он достиг своего первого военного успеха против бригадного генерала Конфедерации Стерлинга Прайса в штате Миссури, а затем возглавил успешную кампанию, в ходе которой захватил "Остров №10" на реке Миссисипи.
Успехи Поупа вдохновили администрацию Линкольна на его перевод на проблемный Восточный театр военных действий для командования новообразованной армии Вирджинии. Он первоначально был сильно отчуждён от своих солдат и офицеров, публично клевеща на них и сравнивая с солдатами Запада. Он начал контрнаступление против армии Конфедерации генерала Роберта Ли, в котором пал жертвой стратегического манёрва сил генерал-майора Томаса Джексона в своём тылу. Во втором сражении при Бул-Ране он сосредоточил своё внимание на атаке сил Джексона, в то время как другие корпуса Конфедерации под командованием генерал-майора Джеймса Лонгстрита произвели разрушительное наступление на его фланге, обратив его армию в бегство. Поуп впоследствии снимал с себя вину за поражение, несправедливо обвиняя бригадного генерала Фицджона Портера в неподчинении его приказам. Портер был реабилитирован в 1879 году, что навлекло огромный общественный позор на Поупа.
После Манассаса Поуп был отправлен далеко от Восточного театра военных действий - в Миннесоту, где командовал вооружёнными силами США в Дакотской войне 1862 года с индейцами. Он был назначен руководителем департамента штата Миссури в 1865 году и был видным активистом во время реконструкции в Атланте. Впоследствии активно участвовал в Индейских войнах, особенно против апачей и сиу.
Ранняя жизнь
Поуп родился в Луисвилле, штат Кентукки, в семье Натаниэля Поупа, известного федерального судьи в недавно образованной территории Иллинойс и друга адвоката Авраама Линкольна. Он был зятем Мэннинга Форса и дальним родственником сестры Мэри Линкольн Тодд. Поуп окончил Военную академию США в 1842 году и получил временное повышение до звания второго лейтенанта военных инженеров-топографов. Он служил во Флориде и участвовал в топографических работах по определению северо-восточной границы между США и Канадой. Он воевал под началом Закари Тейлора в битве при Монтеррее и битве при Буэна-Виста в Американо-мексиканской войне, за участие в которых получил временные повышения до первого лейтенанта и капитана соответственно. После войны Поуп работал землемером в штате Миннесота. В 1850 году занимался судоходством на реке Ред-Ривер. Он служил в качестве главного инженера департамента Нью-Мексико с 1851 по 1853 год и остаток лет до начала войны занимался топографической съёмкой на месте предполагаемого маршрута будущей Тихоокеанской железной дороги.
Гражданская война
Поуп служил на маяке, когда Авраам Линкольн был избран президентом, и был одним из четырёх офицеров, избранных для сопровождения избранного президента в Вашингтон, округ Колумбия. Ему было предложено служить у Линкольна в качестве адъютанта, но 14 июня 1861 года он бригадным генералом добровольцев, и ему было приказано набирать добровольцев в Иллинойсе.
В Западном Департаменте, возглавляемом генерал-майором Джоном Фримонтом, Поуп принял на себя командование северным и центральным районами Миссури в июле, имея оперативный контроль над частью реки Миссисипи. У него были весьма непростые отношения с Фримонтом, и он вёл закулисные интриги, чтобы добиться его отстранения от командования. Фремонт был убеждён, что Поуп имеет предательские намерения по отношению к нему, доказывая это отсутствием действий со стороны Поупа в последующих планах по наступлению Фримонта в штате Миссури. Поуп вынудил конфедераторов под командованием Стерлинга Прайса отступить на юг, захватив 1 200 пленных в незначительном сражении при Блэкуотере, штат Миссури, 18 декабря. Поуп, который зарекомендовал себя как хвастун в начале войны, был в состоянии заинтересовать прессу своей небольшой победой, которая привлекла к нему внимание генерал-майора Генри Халлека, заменившего Фримонта.
Халлек назначил Поупа командовать армией Миссисипи (и округом Миссисипи, департамент Миссури) 23 февраля 1862 года. С силами в 25 000 человек ему было приказано очистить от сил Конфедерации район реки Миссисипи. Он совершил неожиданный поход на Нью-Мадрид, Миссури, и захватил его 14 марта. Затем он организовал кампанию по захвату острова №10, сильно укреплённого поста, где несли службу 12 000 солдат и где было 58 орудий. Инженеры Поупа засыпали канал, что позволило ему обойти остров, а затем - при содействии канонерских лодок капитана Эндрю Фута - его солдаты высадились на противоположном берегу, что блокировало защитников острова. Гарнизон острова сдался 7 апреля 1862 года, освобождая для Союза навигацию по Миссисипи на юг до Мэмфиса.
Выдающиеся успехи Поупа на Миссисипи принесли ему повышение до генерал-майора от 21 марта 1862 года. Во время осады Коринфа он командовал левым крылом армии Халлека, но вскоре был вызван на восток Линкольном. После неудачного завершения Джорджем Макклеланом Кампании на полуострове Поуп был назначен командовать Вирджинской армией, собранной из разрозненных сил в долине Шенандоа и Северной Вирджинии. Это назначение разъярило Фримонта (который был старше Поупа по званию), который подал в отставку.
Поуп пришёл к новой армии с сильной самоуверенностью и презрительным отношением к солдатам, что было оскорбительным для них.
Партизан-южанин Джон Мосби впоследствии писал, что слова Поупа о том, что надо смотреть вперед, а не назад, навели его на мысль о партизанском рейде по его тылам:
|
Несмотря на свою браваду и получение под командование части Потомакской армии, которой ранее командовал Макклелан (что пополнило Вирджинскую армию до 70 000 солдат), агрессивность Поупа превысила его стратегические возможности - в частности тогда, когда он столкнулся с армией генерала Конфедерации Роберта Ли. Ли, почувствовав нерешительность Поупа, разделил свою меньшую по численности (55 000 человек) армию, отправив силы под командованием генерал-майора Томаса Джексона (24 000 человек) на осуществление диверсии у Кедровой горы, где Джексон разбил войска генерала Натаниэля Бэнкса. Как только Ли начал наступать на Поупа силами оставшейся у него части армии, Джексон отправил свои войска на север и захватил главную базу снабжения Поупа в станции Манассас. Удивлённый Поуп, не будучи в состоянии обнаружить главные силы Конфедерации, попал в ловушку во втором сражении при Бул-Ране. Его люди выдержали совместную атаку Джексона и Ли 29 августа 1862 года, а на следующий день генерал-майор Джеймс Лонгстрит(одноклассник Поупа по Вест-Пойнту) предпринял неожиданную фланговую атаку, и армия Союза, потерпев сокрушительное поражение, была вынуждена отступить. Поуп усугубил свою непопулярность среди солдат, обвинив в поражении генерал-майора Фицджона Портера, не подчинившегося его приказу, который был признан виновным военно-полевым судом.
Сам Поуп был освобождён от командования 12 сентября 1862 года, и его армия воссоединилась с Потомакской армией под командованием Макклелана. Он провёл остаток войны в Северо-западном Департаменте в Миннесоте, командуя американскими войсками в Дакотской войне 1862 года с индейцами. Месяцы, проведённые им в кампании на западе, сделали своё дело для его карьеры, потому как он был назначен в командование Военной коллегии Миссури (впоследствии названной Департаментом Миссури) 30 января 1865 года и получил временное повышение до генерал-майора в регулярной армии от 13 марта 1865 года за успешный захват острова №10.
Вскоре после того, как Роберт Ли капитулировал в Аппроматиксе, Поуп написал письмо Эдмунду Кирби Смиту, предлагая конфедератам в штате Луизиана капитулировать на тех же условиях, на каких Грант позволил это сделать Ли. Он сказал Кирби Смиту, что дальнейшее сопротивление бесполезно, и призвал генерала избежать ненужного кровопролития, разрухи и нищеты, приняв условия капитуляции. Смит, однако, отверг предложение Поупа. Пять недель спустя генерал Конфедерации Симон Боливар Бакнер подписал капитуляцию в Новом Орлеане.
Послевоенные годы
В апреле 1867 года Поуп был назначен губернатором Реконструкции третьего военного округа и сделал своей штаб-квартирой Атланту, отдав распоряжения, которые позволили афро-американцам войти в состав правления; он приказал мэру Джеймсу Уильямсу оставаться на своём посту ещё год, отложил выборы и запретил городскую рекламу в газетах, что было не в пользу Реконструкции. Президент Эндрю Джонсон отстранил его от командования 28 декабря 1867 года, заменив его на Джорджа Мида.
Поуп вернулся на запад и с отличием служил во время Апачской войны. Он приобрёл себе политических врагов в Вашингтоне, высказываясь о том, что индейские резервации управлялись бы более эффективно, будь они в ведении военных, а не коррумпированного Бюро по делам индейцев. Он породил споры, призывая к лучшему и более гуманному отношению к коренным американцам. Вместе с тем записано множество его высказываний во время Индейских войн, где он призывает истреблять индейцев самым жестоким образом.
Репутации Поупа был нанесён серьёзный удар в 1879 году, когда Комиссия по расследованию во главе с генерал-майором Джоном Шофилдом пришла к выводу, что Фицджон Портер был несправедливо осуждён и что главная ответственность за потери во втором сражении при Бул-Ране лежит на Поупе. В докладе говорилось, что Поуп вёл себя безрассудно и совершенно не располагал информацией о ситуации перед боем, а действия Портера, воспринятые им как неповиновение, на самом деле спасли армию от полного разгрома.
Джон Поуп был повышен до генерал-майора регулярной армии в 1882 году и вышел в отставку в 1886 году. Он умер в солдатском доме в Огайо возле Сандаски, Огайо. Он похоронен на кладбище Беллефонтейн, Сент-Луис, Миссури.
Напишите отзыв о статье "Поуп, Джон"
Ссылки
- [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/Places/America/United_States/Army/USMA/Cullums_Register/1127*.html Register of Officers and Graduates of the United States Military Academy Class of 1842 ]
- [encyclopediavirginia.org/Pope_John_1822-1892 John Pope in Encyclopedia Virginia]
- [www.civilwarhome.com/popebio.htm John Pope (1822-1892)]
- [www.spartacus.schoolnet.co.uk/USACWpope.htm John Pope] at [www.spartacus.schoolnet.co.uk Sparticus.net]
Отрывок, характеризующий Поуп, Джон
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.
Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
