Портер, Фицджон

Фицджон Портер
General Fitz John Porter
Дата рождения	31 августа 1822(1822-08-31)
Место рождения	Портсмут, Нью-Гэмпшир
Дата смерти	21 мая 1901(1901-05-21) (78 лет)
Место смерти	Морристаун, Нью-Джерси
Принадлежность	Соединённые Штаты Америки армия США
Род войск	армия США
Годы службы	1845—1863 или 1886
Звание	генерал-майор
Командовал	1-я дивизия III Корпуса Потомакской армии V Корпус Потомакской армии
Сражения/войны	Американо-мексиканская война сражение при Молино дель Рей Сражение при Чапультепеке Гражданская война в Америке сражение при Йорктауне Семидневная битва Второе сражение при Бул-Ране Сражение при Энтитеме
В отставке	уполномоченный по вопросам публичных работ уполномоченный полиции и пожарной охраны города Нью-Йорка

Фицджон Портер (31 августа 1822 — 21 мая 1901) (Fitz John Porter, иногда FitzJohn Porter или Fitz-John Porter) — кадровый американский военный и генерал армии Союза в годы Гражданской войны в США. Известен в основном участием во Втором сражении при Бул-Ране и последующим трибуналом.

Портер довольно успешно служил в первые годы войны, но его карьера была сломана трибуналом, который руководствовался отчасти политическими соображениями. Последующие 25 лет Портер спасал свою репутацию, и, в итоге, был реабилитирован.

Ранние годы

Портер родился в городе Портсмут, штат Нью-Гэмпшир. Он происходил из семьи потомственных офицеров флота, его кузинами был Вильям Портер, Дэвид Диксон Портер и адмирал Дэвид Фаррагут. Однако отец Портера, капитан Джон Портер, страдал алкоголизмом и был списан на сушу. Болезнь отца сказалась на детстве Портера не лучшим образом. В юности он решил пойти на военную службу и в 1841 году поступил в военную академию Вест-Пойнт, которую окончил восьмым из 41 кадета выпуска 1845 года, и был определен в 4-й артиллерийский полк во временном звании второго лейтенанта.

18 июня 1846 года он получил постоянное звание второго лейтенанта, а 29 мая 1847 года — до первого лейтенанта. Принял участие в мексиканской войне и 8 сентября 1847 года был временно повышен до капитана за храбрость при Молино-дель-Рей. 13 сентября он был ранен в сражении при Чапультепеке и получил за это временное повышение до майора (13 сентября).

После войны Портер вернулся в Вест-Пойнт и с 1849 по 1853 год работал там инструктором по кавалерии и артиллерии. Потом до 1855 года служил адъютантом при руководителе академии. Затем он служил в форте Ливенворт в Канзасе, помощником генерал-адъютанта департамента Запада в 1856 и был временно повышен до капитана в июле того года. В 1857 и 1858 он участвовал в экспедиции против мормонов под командованием будущего генерала Конфедерации Альберта Сидни Джонсона. До конца 1860 года занимался организацией обороны Чарльстонской бухты, после чего был привлечен к эвакуации армейского персонала из Техаса — после сецессии последнего.

Гражданская война

Когда началась гражданская война, Портер стал начальником штаба и помощником генерал-адъютанта департамента Пенсильвания, но скоро был повышен до полковника и 14 мая 1861 стал командовать 15-м пехотным полком. В августе он был повышен до бригадного генерала, причем задним числом за 17 мая, поэтому получил право командовать дивизией Потомакской армии, сформированной Джорджем Макклеланом. Скоро Портер становится доверенным лицом и советником Макклелана, и впоследствии опала Макклелана сказалась и на карьере Портера.

Получив дивизию, Портер принял участие в Кампании на полуострове, где дивизия была задействована при осаде Йорктауна. Макклелан в это время создал два дополнительных корпуса, и Портер стал командовать Пятым Корпусом. На тот момент корпус состоял из дивизий Джорджа Морелла, Джорджа Сайкса и Джорджа Маккола, всего 9 бригад. В корпусе Портера служили знаменитые в будущем генералы Мид и Рейнольдс.

Этот корпус не принимал участие в сражении при Севен-Пайнс, поскольку находился на северной стороне реки, в то время как южане наступали южнее реки, однако во время Семидневной битвы корпус Портера первым попал под удар, и на него выпала основная нагрузка в сражении в дубовой роще (25 июня), в сражении при Геинс-Милл и при Малверн-Хилл. Корпус Портера грамотно оборонялся, но, в итоге, был вынужден отступать. За успешное руководство корпусом на полуострове Портер 4 июля был повышен до звания генерал-майора добровольческой армии.

Бул-Ран

Во время Северовирджинской кампании корпус Портера был выведен из состава Потомакской армии и направлен на усиление Вирджинской армии Джона Поупа — несмотря на то, что Портер публично критиковал и это решение, и самого Поупа. Во время Второго сражения при Бул-Ране, 29 августа 1862 года, Портер получил приказ атаковать фланг и тыл генерала Томаса Джексона. Однако около Доукинс-Брэнч Портер встретил кавалерийское прикрытие Джеба Стюарта. Главнокомандующий приказал ему атаковать правый фланг Северовирджинской армии, но, одновременно, — сохранять контакт с дивизией Джона Рейнольдса — и эти противоречащие друг другу приказы запутали Портера. Поуп явно не знал, что корпус генерала Лонгстрита уже находится на поле боя, — что было уже известно Портеру по данным разведки — так что он ожидал, что в случае наступления на фланг Джексона может оказаться под ударом Лонгстрита. Поэтому Портер отложил атаку.

30 августа Портер снова получил приказ атаковать и неохотно подчинился. Корпус (5 000 человек) развернулся против правого фланга Джексона и начал наступать, но при этом его фланг оказался открыт как раз в тот момент, когда 30 000 человек корпуса Лонгстрита бросились в атаку и опрокинули корпус — чего, собственно, Портер и опасался. Поуп был в ярости от поражения, обвинял Портера в неисполнении приказа и 5 сентября отстранил его от командования.

Вскоре его восстановили в должности командира корпуса, и он принял участие в Мерилендской кампании, но во время сражения при Энтитеме находился в резерве. Считается, что он сказал Макклелану: «Помните, генерал, я командую последним резервом последней армии республики». Макклелан принял это к сведению, и не задействовал корпус, хотя это могло привести к полному разгрому противника.

После Энтитема корпус Портера был послан для преследования отступающей армии генерала Ли. Вечером 19-го сентября части корпуса ввязались в сражение при Шепардстауне: северянам удалось отбросить две бригады, охраняющие переправу через Потомак, и переправиться на южный берег реки, но утром подошла дивизия генерала Хилла. Портер приказал отступать, и это было исполнено с серьезными потерями.

Трибунал

25 ноября (через 20 дней после отставки Макклелана) Портер был арестован и судим за свои действия при Бул-Ране. Близость Портера к опальному Макклелану и открытая критика Поупа серьёзно повлияли на исход дела. 10 января 1863 года Портер был признан виновным в неисполнении приказа и неправильном поведении и 21 января уволен из рядов армии США.

Память

• В 1904 году в Портсмуте, в Хэвен-Парке была установлена статуя Портера работы Джеймса Келли.
• Во время Второй Мировой войны именем Портера был назван корабль класса «Либерти» (SS FitzJohn Porter).

См. также

• [en.wikipedia.org/wiki/Court-martial_of_Fitz_John_Porter Court-martial of Fitz John Porter]

Ссылки

• [www.civilwarhome.com/court.htm Суд над Портером] — документы.
• [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/Places/America/United_States/Army/USMA/Cullums_Register/1238*.html Register of Officers and Graduates of the United States Military Academy Class of 1845]

Отрывок, характеризующий Портер, Фицджон

– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…