Разукрашенные леди

Здание
Разукрашенные леди англ. Painted ladies
«Разукрашенные леди» и дом Метью Кавана (крайний слева) в январе 2013 года
Страна	США США
Город	Сан-Франциско
Тип здания	Викторианский дом
Архитектурный стиль	Аннинский</span>ruen
Автор проекта	Мэтью Кавана
Архитектор	Мэтью Кавана
Строительство	1892—1896 годы
Основные даты: 1892—1896 — Строительство 1906 — Землетрясение в Сан-Франциско 1963 — Здания приобрели свою яркую раскраску
Материал	Секвойя

Разукрашенные леди (англ. Painted ladies) или Шесть сестёр — архитектурный ансамбль из шести однотипных викторианских жилых домов, построенных в аннинском архитектурном стиле</span>^ru_en и расположенных в районе Аламо-сквер города Сан-Франциско (Калифорния) по адресу 710–720 Стейнер-стрит.

В 1978 году была написана книга «Разукрашенные леди — ослепительные викторианцы Сан-Франциско», посвященная зданиям, после чего термин «разукрашенными леди» стал использоваться для обозначения ярко-раскрашенных викторианских домов в других американских городах.

История

Строительство

Бум строительства викторианских домов в Сан-Франциско начался после Калифорнийской золотой лихорадки 1849 года, когда население города возросло с 800 до 25 000 человек за один год. После смерти королевы Виктории в 1901 году викторианская эпоха в архитектуре сменилась на эдвардианскую. Всего в период между 1849 и 1915 годами было построено более 48 000 подобных домов, большинство — в период между 1860 и 1890 годами. Основным материалом для строительство была секвойя (калифорнийское красное дерево), а снаружи дома окрашивались в мелово-белый, либо разукрашивались в яркие цвета. Одна из газет в то время писала:

…красный, жёлтый, шоколадный, апельсиновый, все что громко — все в моде… если верхние этажи не в красном или голубом… они окрашены неотёсанными панелями жёлтого или коричневого, в то время как фронтоны и мансардные окна украшены безвкусно и не живописно…

Оригинальный текст (англ.)  

«…red, yellow, chocolate, orange, everything that is loud is in fashion… if the upper stories are not of red or blue… they are painted up into uncouth panels of yellow and brown, while gables and dormers are adorned not with tasteful and picturesque…»

«Шесть сестёр» были построены на площади Аламо</span>^ru_en в период между 1892 и 1896 годами дизайнером и архитектором Мэтью Кавана (англ. Matthew Kavanaugh), жившим в соседнем доме по адресу 722 Стейнер-стрит.

Дальнейшая судьба

После землетрясения 1906 года большинство домов на холме Ноб</span>^ru_en было разрушено, однако «Шесть сестёр» остались невредимыми.

Во время Первой и Второй мировых войн со зданий был снят весь декор, а сами они были покрашены в линкорно-серый цвет остатками краски, принадлежавшей ВМФ США. Ещё 16 тысяч домов были снесены, многие другие были покрыты рубероидом, кирпичом, штукатуркой или алюминиевым сайдингом.

В 1963 году художник Бутч Кардум (англ. Butch Kardum) и его «банда колористов» начали экспериментировать с яркими цветами на фасадах своих викторианских домов — разукрашивать в яркие цвета: от лимонного и ярко-красного до золотистого и бирюзового. Другие соседи последовали его примеру и также раскрасили свои дома в яркие цвета. Позже Кардум стал дизайнером-колористом, и он вместе с другими художниками-колористами, такими как Тони Каналетич (англ. Tony Canaletich), Боб Бактер (англ. Bob Buckter) и Джейсон Вондерс (англ. Jazon Wonders) стал перекрашивать серые дома. В 1970-х годах колористами были массово раскрашены дома в Сан-Франциско, в том числе и знаменитые «Шесть сестёр», после чего они получили прозвище «Postcard Row».

В одном из домов жила Элис Уокер, устраивавшая в нём мини-концерты с исполнением музыки Трейси Чепмен до тех пор, пока соседи не стали жаловаться на частоту исполнения одних и тех же песен.

В данный момент здания находятся на реконструкции, в ходе которой планируется реставрация фасада и перепланировка с целью замены повреждённых временем и архитектурно устаревших конструкций, а также расширение изпользуемых площадей путём сноса нескольких перегородок.

Архитектура

Все шесть зданий — трехэтажные деревянные каркасные дома, построенные по одинаковому проекту и отличающиеся лишь богатым декором из фигурной деревянной черепицы и цветом фасада. Кроме того, дом 720 выполнен симметрично противоположно остальным. Основным материалом для строительства стала секвойя. Построенные в аннинском стиле, здания являются одним из характерных примеров викторианской архитектуры. Двускатная крыша покрыта черепицей, фасад асимметричный с доминирующим треугольным фронтоном, выступающим за пределы фасада и поддерживаемым с помощью консолей. Существует также технический нулевой или цокольный этаж, в котором располагается гараж. В правой части фасада находится доминирующая угловая башня-эркер, в которой на первом и втором этажах находятся лоджии. В левой части фасада на первом этаже находится главный вход, перед которым располагается небольшая веранда, к которой от тротуара ведет каменная лестница. Над главным входом на втором этаже находится открытый балкон, ограждённый балюстрадами и консольно поддерживаемый двумя колоннами. На третьем этаже, находящемся во фронтоне, находится чердак. Колонны, шпиндели и балюстрады оформлены в классическом стиле. Часть оконных стёкол оформлены в виде витражей.

Похожие здания

Впервые термин «разукрашенные леди» был использован писателями Элизабет Помада (англ. Elizabeth Pomada) и Михаил Ларсен (англ. Michael Larsen) в отношение сан-францисских викторианских домов в книге «Разукрашенные леди — ослепительные викторианцы Сан-Франциско» (англ. Painted Ladies — San Francisco’s Resplendent Victorians), изданной в 1978 году.

С тех пор «разукрашенными леди» стали называть ярко раскрашенные викторианские дома в других американских городах, в частности: Чарльз Вилладж</span>^ru_en в пригороде Балтимора, Лафайетт сквер</span>^ru_en в Сент-Луисе, агломерации Сан-Франциско и Нового Орлеана, Колумбия-Тускулум</span>^ru_en в Цинциннати, Олд Вест Енд</span>^ru_en в Толидо и Кейп Мей</span>^ru_en в Нью-Джерси.

В культуре

Здания часто появляются в СМИ, на туристических фотографиях Сан-Франциско и являются одними из достопримечательностей города. Они появлялись приблизительно в 70 фильмах, а также во множестве телевизионных программ и рекламных роликов, в том числе начальных титрах телесериала Полный дом.

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

• Элизабет Помада и Михаил Ларсен. Разукрашенные леди — ослепительные викторианцы Сан-Франциско. — 1-е изд. — N. Y.: E.P. Dutton, 1978. — 80 p. — ISBN 9780525482444.
• Terry Way. Victorian Homes Of San Francisco. — PA: Schiffer, 2009. — ISBN 9780764332128.
• John Clarke Mills. [www.sanfranvic.com Restoration of an 1890’s San Francisco Victorian]. — Blog, 2008.

США   Архитектура

Отрывок, характеризующий Разукрашенные леди

Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.