Реставрация в Швейцарии

Реставрация в Швейцарии (нем. Restauration in der Schweiz)  — период истории Швейцарии c 1814 по 1847 годы, когда проходило объединение государства, раздробленного в результате Наполеоновских войн, в федерацию.

Союзный договор 7 августа 1815 года снова превратил Швейцарию в ряд самостоятельных государств, слабо связанных между собой общими интересами. Верховная власть хотя и принадлежала сейму, но деятельность его была весьма слабая. Он собирался по очереди в трёх форортах (первенствующих кантонах) — Цюрихе, Берне и Люцерне. Это обстоятельство не способствовало последовательности в делах, так как в промежутках между созывом сейма делами заведовал президент форорта, в котором заседал сейм, и дела переходили из одного форорта в другой. Кантональные конституции постепенно были изменены в консервативно-аристократическом духе. Все усилия либеральной оппозиции были направлены на введение демократических конституций в кантонах и на усиление связи кантонов между собой. Первыми кантонами, задумавшими пересмотр, явились Аппенцелль, Во, Тичино и Люцерн.

Разразившееся в 1830 году Польское восстание (1830) дала сильный толчок движению. Начался целый ряд народных демонстраций, с требованием народовластия, равенства прав, разделения властей, свободы печати и т. п. 12 кантонов изменили свод конституции в демократическом духе, и таким образом переворот совершился без всяких кровопролитных столкновений. В других кантонах дело шло не так мирно. В Невшателе дело дошло до вооружённого столкновения республиканцев с правительством; Базельский кантон после 2-летней упорной борьбы между городом и сельскими общинами разделился на два полукантона; в Швице борьба между Альт-Швицем и окраинными округами также чуть не привела к разделению кантона на 2 полукантона.

17 марта 1832 года семь кантонов — Цюрих, Люцерн, Берн, Золотурн, Санкт-Галлен, Аргау и Тургау — подписали в Люцерне так называемый Siebenerkonkordat (договор семи), с целью взаимной гарантии своих конституций и пересмотра союзного договора. Как противовес этому союзу образовался вскоре другой — между малыми местными кантонами, Базелем и Невшателем (14 ноября 1832 года), получивший название «Сарненской лиги». Проект пересмотра союзного договора, предложенный на утверждение кантонов, был отвергнут, и вопрос о пересмотре пришлось отложить на неопределённое время.

Многочисленные политические беглецы (польские повстанцы, германские республиканцы, итальянские карбонарии и др.), находившие себе убежище в Швейцарии, вовлекли последнюю в 1834—1838 годах в целый ряд дипломатических столкновений с иностранными державами. С Францией, вследствие отказа Тургауского правительства удалить натурализовавшегося в Тургау принца Людовика-Наполеона, дело чуть не дошло даже до вооружённого столкновения, улаженного только благодаря добровольному отъезду принца в Англию.

В то же время и внутри Союза начались сильные раздоры из-за вопроса о вероисповеданиях. Либеральные партии в Швейцарии уже давно с неудовольствием смотрели на реакционное католическое духовенство, враждебно относившееся к демократическому движению 1830 года. С целью разграничить права государства от прав церкви и положить предел властолюбию католического духовенства, люцернское правительство созвало 20 января 1834 года в Бадене конференцию, в которой приняли участие кантоны Люцерн, Берн, Золотурн, Санкт-Галлен, Аргау, Тургау и Базель сельский. Конференция выработала целый ряд статей, предложенных потом на утверждение отдельных кантонов, но почти всюду эти статьи были отвергнуты, чем был нанесён сильный удар либеральной партии. В Санкт-Галлене для защиты католической церкви образовался особый католический союз. Берн вынужден был отказаться от баденских статей под давлением Франции, к которой жители бернской Юры обратились с просьбой о защите (1836).

Начавшееся в Цюрихе сильное возбуждение, вследствие приглашения на университетскую кафедру догматики Давида Штрауса, окончилось Цюрихским путчем. Радикальное правительство было низложено и заменено консервативным, удержавшимся, однако, всего около двух лет. Сильные волнения из-за вопросов вероисповедания произошли также в Гларусе, Тессине, Золотурне и Валлисе. Особенно сильно возбуждение было в Аргау; здесь вспыхнул открытый мятеж, подавленный правительством, получившим помощь от Берна и Цюриха. Так как главными подстрекателями к мятежу оказались монахи, то ааргауское правительство не замедлило распорядиться закрытием 8 монастырей. Это вызвало волнение в католических кантонах, особенно в Люцерне. Сильная там консервативно-ультрамонтанская партия, руководимая Зигвартом Мюллером, Иосифом Леем и Бернардом Мейером, успела добиться пересмотра конституции и изменения её по своему желанию. Ободрённые таким успехом ультрамонтаны, на основании одной из статей союзного договора 1815 года о гарантии монастырей, потребовали на сейме в Берне восстановления монастырей в Аргау. Когда сейм 31 августа 1841 года ограничился восстановлением 4 женских монастырей, кантоны Люцерн, Ури, Швиц, Унтервальден, Цуг и Фрибур решили выделиться из Союза, если их требование о восстановлении монастырей не будет выполнено (1843 год).

Вооружённое столкновение в Валлисе двух обществ — Старой и Молодой Швейцарии, окончившееся полным торжеством клерикальной партии, и призвание иезуитов в Люцерн ещё более усилили раздражение между клерикалами и радикалами. После того как предложение кантона Аргау об удалении иезуитов из Швейцарии не было поддержано большинством на сейме, люцернские радикалы задумали силой отнять власть у клерикального правительства (8 декабря 1844 года), но потерпели неудачу.

Так же печально кончилось и нападение на Люцерн 31 марта 1845 года вольных партизан из других кантонов, под начальством люцернца Штейгера и бернца Оксенбейна. Ультрамонтанские кантоны — Люцерн, Ури, Швиц, Унтервальден, Цуг, Фрибур — заключили между собой формальный союз (Зондербунд), с военной организацией (15 сентября 1845 года). Когда содержание этого договора, раньше сохранявшегося в тайне, стало известно сейму, собравшемуся 5 июля 1847 года в Берне, последний объявил существование отдельного союза несовместимым с условиями союзного договора.

Затем, так как после победы радикальной партии в Цюрихе, Берне, Санкт-Галлене и Женеве, большинство оказалось на стороне сейма, он приказал кантонам Зондербунда уничтожить свой договор и прекратить своё вооружение. В то же время сейм решил приступить к пересмотру союзного договора и удалить иезуитов из Швейцарии (3 сентября). Кантоны Зондербунда, надеясь на помощь иностранных держав, особенно Австрии и Франции, упорно отклоняли всякие попытки к примирению, делавшиеся сеймом. 21 октября сейм приказал генералу Дюфуру выступить с 6 дивизиями и занять враждебные кантоны. Союзная армия в 100 000 человек принудила к капитуляции Фрибур и Цуг, оттеснила 23 ноября, после ожесточённого боя, зондербундскую армию, под начальством генерала Салис-Солио, из её укреплённой позиции у Люцерна и заняла этот город. Тогда и остальные кантоны вынуждены были покориться; Зондербунд распался.

В покорённых кантонах были произведены соответственные изменения конституций и правительств и, кроме того, они должны были уплатить военные издержки. Исход войны решил в благоприятном смысле и вопрос о пересмотре союзного договора 1815 года. 18 января 1848 года сейму была вручена коллективная нота Австрии, Пруссии, Франции и России о том, что державы не допустят никаких изменений против договора 1815 года. Союзный сейм решительно высказался против права держав на вмешательство в швейцарские дела.

Февральская революция 1848 года отвлекла внимание держав от Швейцарии, но ещё раньше союзный сейм назначил особую комиссию из 25 членов для выработки проекта новой конституции. Проект этот 15 мая был представлен сейму и принят большинством 15,5 кантонов, с населением в 1 900 000 человек, против 6,5 кантонов (Ури, Швиц, Унтервальден, Цуг, Аппенцелль-Иннерроден, Tичино и Валe), с населением в 292 000 человек. Конституция эта, составленная по образцу конституции Соединённых Штатов Северной Америки, в основных своих чертах похожа на ныне действующую в Швейцарии конституцию. Вместо прежнего сейма, члены которого, в качестве уполномоченных, были связаны инструкциями своего кантона, было учреждено свободное в подаче голосов союзное собрание (Bundesversammlung), состоявшее из совета чинов (Ständerath), то есть на представителей отдельных кантонов, и национального совета (Nationalrath), представляющего собой весь швейцарский народ. Подобная система имела целью совместить сильный ещё в то время кантональный дух с национальным.

В первый совет депутаты посылались и избирались отдельными кантонами, по два от каждого кантона, во второй депутаты избирались народом по округам, по 1 депутату на 20 000 жителей. Исполнительная власть была вручена союзному совету (Bundesrath) из 7 членов, избиравшихся союзным собранием. Председатель союзного совета, избираемый на 1 год, получил название президента Союза. Был также учреждён особый союзный суд (Bundesgericht) для разбора столкновений между отдельными кантонами. Местом пребывания властей Союза был избран Берн, где 6 ноября 1848 года и было созвано первое союзное собрание, избравшее первый союзный совет.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Реставрация в Швейцарии

Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.