Сафари
Сафа́ри (суахили safari — путешествие) — первоначально охотничьи поездки по Восточной Африке. Позже понятие сафари стало применяться и в других частях Африки и мира, а его значение существенно изменилось. Сегодня слово «сафари» чаще означает вполне мирные и сравнительно недорогие экскурсии в дикую природу, на которых фотографируют зверей. В некоторых странах развилась целая индустрия сафари с опытными сопровождающими.
Содержание
Охотничьи сафари
Но первоначальный смысл слова сафари и в настоящее время не утратил своего значения. Сейчас проведение охот — процветающая и даже развивающаяся отрасль туристического бизнеса, приносящая немало средств в бюджет многих стран Африки. Наиболее популярными среди любителей африканской охоты являются ЮАР, Намибия, Ботсвана, Танзания, Мозамбик, Замбия, Зимбабве, Камерун, ЦАР. В остальных странах, где разрешен охотничий бизнес, он развит гораздо слабее в силу общей неразвитости туристической инфраструктуры, неблагоприятной обстановки для туристов, а зачастую и из-за плохой сохранности дикой природы. Охота в таких странах не представляет собой отдельной индустрии и носит спорадический характер.
Стоимость сафари
Качественная африканская охота в наши дни, как и раньше, по карману весьма немногим. Стоимость трофеев хотя и сильно разнится, всё же весьма значительна (начинается с 150—200 долл. за такую добычу, как павиан или мелкие антилопы и достигает десятков тысяч долл. за слона, носорога или льва). Стоимость обслуживания и проживания в охотничьем лагере сопоставима с проживанием в 4-5-звёздочной гостинице (в среднем 250—300 долл. в сутки, хотя сильно зависит от многих факторов). Соответственно, общая стоимость пакета сафари редко бывает меньше 6-7 тыс. долл. не считая авиабилетов. Обычно клиент заблаговременно информирует фирму-организатора о своих предпочтениях в отношении трофеев.
Организация охоты в Африке
Как правило, клиенту не позволено охотиться в одиночку — его сопровождает профессиональный охотник, в обязанности которого входит доставить гостя непосредственно к месту охоты, обеспечить ему правильный подход к добыче и указать, в которого именно зверя следует стрелять. Последнее немаловажно, ведь далеко не каждый приезжий охотник может, например, отличить самца от самки с большого расстояния. Кроме того, важно выбрать среди стада наиболее ценный трофей. Если охотник опытен и не нуждается в подобных инструкциях, профессионал всё равно сопровождает его — формально он должен контролировать каждый выстрел клиента. Это помогает, в ряде случаев, избежать браконьерства.
При охоте на опасную добычу профессиональный охотник обязан страховать клиента, прикрывая его огнём своего оружия в случае атаки раненого зверя. Такая помощь требуется нередко — по статистике, примерно каждый четвёртый выстрел по слону приводит к нападению толстокожего. Убежать же от нападающего слона практически невозможно.
Помимо профессионального охотника, в состав группы обычно входит 2-3 человека вспомогательного состава — как правило, из местного населения — проводники, носильщики и т. д. Наиболее почётными трофеями считаются представители так называемой большой пятёрки (англ. Big Five) — африканский буйвол, слон, лев, леопард и носорог. Это звери, охота на которых сопряжена с наибольшей опасностью. Как ни парадоксально, но самыми опасными в «пятёрке» считаются не лев или слон, а буйвол и леопард. Именно на долю этих двух зверей приходится большая часть несчастных случаев. Про охотника, добывшего хотя бы по одному представителю всех видов «пятёрки» говорят, что он собрал «большой шлем».
Оружие для сафари
Оружие для сафари клиент выбирает сам, при этом он может везти собственное оружие, или арендовать его на месте. Стоимость аренды обычно невелика, 20-50 долл. в сутки, но часто нет гарантии, что в наличии окажется именно тот вид оружия, к которому стремится охотник. При охоте на мелкую и среднюю дичь применяются карабины среднего калибра — 6,5-8 мм (.243, .270, .308, .30-06 и т. д.). Добыча крупных копытных, таких, как зебры, антилопы гну, куду или канны, требует уже более мощного оружия, хотя часто и патронов 7.62 мм бывает достаточно. Там, где дичь пуганая, она не подпускает охотника ближе, чем на 100 метров, так что к оружию предъявляются высокие требования по точности стрельбы. Зачастую стрельба ведётся с 200 и даже с 300 метров. Иное дело — «большая пятёрка». Стрельба по крупным толстокожим или очень опасным зверям ведётся с более близкого расстояния, но требует чрезвычайно мощного оружия, с высокой останавливающей способностью пули. Практически во всех странах, где разрешена охота на такую дичь, минимальный калибр оружия для этого прописан в законодательном порядке — чаще всего это калибр .375 или его немецкий аналог 9,3×64 мм. Но часто (а для охоты на слона — обычно) применяются и более тяжёлые калибры, такие, как .416, .458, .470, .505, .577 и изредка крупнее. Вес пули у них часто превышает 40, а то и 50 г., а отдача при стрельбе колоссальна — охотник получает оглушительный удар, от которого человек среднего телосложения может даже не устоять на ногах.
Существует даже специальная категория оружия для охоты на крупную африканскую дичь — т. н. африканские штуцеры. Обычно это очень дорогое оружие, исполняемое мастерами известных фирм по индивидуальному заказу, богато украшенное резьбой и гравировкой. Цена хорошего нового африканского штуцера сопоставима со стоимостью автомобиля представительского класса. Весит такое оружие иной раз 6-7 кг и его длительное ношение превращается в серьёзное физическое испытание. Поэтому часто за охотником ходит специальный оруженосец, подающий штуцер по команде. Патроны крупного калибра также отличаются высокой ценой — до 30-40 долларов за штуку и нередко больше.
С экологической точки зрения сафари, в случае ответственной организации, может быть даже полезной формой туризма, так как для проведения охотничьих сафари местность должна оставаться по возможности девственной и нетронутой.
См. также
Напишите отзыв о статье "Сафари"
Ссылки
- [www.scifirstforhunters.org/ Международный сафари-клуб] (англ.)
- [samysafari.com/ Safari Adventures: Моё сафари] Информационный ресурс
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Сафари
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…
В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
