Тюмень (туман)
Тюмень — используемая в русском языке огласовка термина/топонима/этнонима тюрко-монгольского происхождения. Также имеются и другие формы огласовки этого слова: из тюркских языков — тюмен; из монгольских языков — тумэн; один из монгольских вариантов — тюмюн (калмыцкий язык).
Российский востоковед В. В. Бартольд, в своей статье в «Энциклопедии ислама», посчитал более надлежащим употреблять для этого слова персидскую форму — туман (транслит. персид. тўман), поместив её в заглавие данной статьи энциклопедии. Однако, в примечании к статье он пояснял, что в русскоязычной литературе довольно часто используется вариант «тюмень», который учёный также постоянно применял в своих работах.
Содержание
Значения
Неопределённое значение
Тюркское слово тюмен изначально было известно в неопределённом значении «очень много». Именно в таком понимании о нём сообщает филолог и лексикограф XI—XII веков Махмуд ал-Кашгари, живший в государстве Караханидов. Согласно ему, выражение тÿмен тÿрлÿк означает «самый разнообразный», а тÿмен минг не 10 000 × 1 000 = 10 миллионов, а только 1 000 × 1 000 = 1 миллион. Со временем, слово тюмень в значении «множество» из языка коренных народов Кашгарии перешло в турецкий язык[1][2][3].
Числительное
Позднее, вероятно только с монгольского времени, тюркское слово тюмен засвидетельствовано в значении «десять тысяч». Возможно, имеется связь тюркского тюмен или монгольского слова в том же значении — тумэн, с числительным в кириллической системе — тьма. Финский лингвист Г. Й. Рамстедт[4] объяснял происхождение этого тюркского числительного из китайского языка, несколько позднее, русский востоковед Н. Д. Миронов[5] высказал предположение, что оно могло восходить к тохарскому языку — tmām или tmān («десять тысяч»). Со временем, слово тюмень в значении «десять тысяч» из языка коренных народов Кашгарии перешло в турецкий язык[2][3].
Военная организационная и тактическая единица
Как военный отряд тюмень соответствовал своему числительному значению и составлял 10 000 воинов. Например это подтверждается в сочинении историка и шейха Герата — Абд ар-Раззака Самарканди[6][3]. В XIII—XV веках в Монгольской империи под термином, в русской огласовке звучащим как тумэн, понималась организационная и тактическая единица монгольской армии и ополчения. Состоял тумэн из 10 000 воинов, возглавляемых тумэнбаши (старорусск. темником), делился на «десятки», «сотни» и «тысячи» — более мелкие воинские подразделения. Собственно монгольское войско насчитывало 40 тумэнов восточных монголов и 4 тумэна западных монголов (ойратов)[7].
Территориальная единица
Некрупная административная и налоговая территориальная единица (напр. см. туманы/районы Узбекистана)[3].
Этно-социальная единица
В Чагатайском улусе слово тюмень означало «племя» и могло употребляться в одном и том же значении, что и такие этнические единицы как улус, иль, а возможно даже и аймак (например «кебекский тюмень» сформировавшийся около Балха[~ 1]). В связи с этим, понимание современными исследователями деления чагатаев на племена и роды затрудняется некоторой неясностью терминологии. Тот же термин улус чаще имел гораздо более обширное значение, чем просто «племя». Правитель тюмени именовался тюмен-бег[2][3].
Впоследствии, под тюменью стали больше подразумевать оседлое население, в противоположность войскам и кочевникам. Так историк и государственный деятель Могулии Мирза Мухаммад Хайдар, сообщал о четырёх классах в Кашгаре и Хотане, один из которых — тюмень, он относил к оседлому крестьянству. В новейшее время в Бухаре термин тюмень употребляется для обозначения жителей равнин, в противоположность горцам — кухистани[2].
Денежная единица
(напр. см. персидский туман, туман иранского Азербайджана)[3].
Имя собственное
Как имя собственное, в топонимах и этнонимах (города — Тюмень, Кавказская Тюмень; государства — Тюменское владение, Тюменское ханство; этнонимы — тюмены; реки — Тюменка в Сибири, Тюменка на Северном Кавказе; и пр.), а также фамилиях (Тюменевы, Тюменские).
Напишите отзыв о статье "Тюмень (туман)"
Примечания
- Комментарии
- ↑ По сообщениям Муин ад-Дин Натанзи в труде «Мунтахаб ат-таварих-и Муини», более известном как «Аноним Искандера», это племя-тюмень сформировалось под предводительством Кебека, в период когда он ещё не был правителем Чагатайского улуса (Бартольд В. В. Статьи из «Энциклопедии ислама» / Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. — М.: «Наука», 1968. — Т. 5 — С. 172).
- Источники
- ↑ Махмуд Кашгарский. — I, 337.
- ↑ 1 2 3 4 Бартольд В. В. Двенадцать лекций по истории турецких народов Средней Азии / Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. — М.: «Наука», 1968. — Т. 5 — С. 171.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Бартольд В. В. Статьи из «Энциклопедии ислама» / Указ. соч. — С. 570.
- ↑ Ramstedt G. J. Uber die Zahlworter der altaischen Sprachen, — JSFOu, t. XXIV, 1907, pp. 1—24.
- ↑ Миронов Н. Д. Записки восточного отделения Имп. Русского археологического общества. — СПб. — Т. XIX. — С. 13.
- ↑ Абд ар-Раззак Самарканди. — Пер. Э.-М. Катрмера. — Париж, 1843. — С. 270.
- ↑ Тумэн // Советская историческая энциклопедия. — М.: Издательство «Советская энциклопедия», 1973. — Т. 14. — С. 502-503.
Отрывок, характеризующий Тюмень (туман)
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
