Уайт, Лесли

Лесли Алвин Уайт
Leslie Alvin White
Дата рождения:	19 января 1900(1900-01-19)
Место рождения:	Салайда, штат Колорадо
Дата смерти:	31 марта 1975(1975-03-31) (75 лет)
Место смерти:	Лон-Пайн, штат Калифорния
Страна:	США
Научная сфера:	антропология, культурология, этнология
Место работы:	Университет штата Нью-Йорк в Буффало Мичиганский университет
Учёная степень:	доктор философии (PhD) по социологии и антропологии
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Колумбийский университет Чикагский университет
Научный руководитель:	А. А. Гольденвейзер
Известные ученики:	Элман Роджерс Сервис Маршалл Салинс

Ле́сли А́лвин Уа́йт (англ. Leslie Alvin White; 19 января 1900, Салайда, штат Колорадо — 31 марта 1975, Лон-Пайн, штат Калифорния) — американский антрополог, этнолог и культуролог. Ввёл в науку термин «культурология» и выделил её как самостоятельную дисциплину. Выступал в защиту эволюционизма, и стал одним из основателей неоэволюционизма в культурной антропологии.

Биография

Лесли Уайт в конце Первой мировой войны в течение года служил в Военно-морских силах США. В 1919 году поступил в Университет штата Луизиана, в 1921 году перевелся в Колумбийский университет, где изучал психологию и в 1923 году получил степень бакалавра, а в 1924 году степень магистра. В 1927 году получил степень доктора по социологии и антропологии в Чикагском университете, где во время обучения изучал в полевых условиях культуру индейцев пуэбло.

С 1927 года преподавал в Университете штата Нью-Йорк в Буффало. В 1929 году Уайт посещал Советский Союз, после возвращения на время присоединился к Социалистической трудовой партии и писал статьи в партийной газете под псевдонимом Джон Стил (John Steel).

С 1930 года в Мичиганском университете, где проработал всю жизнь. Научная карьера Уайта была затруднена его эволюционистскими взглядами, выступлениями против креационизма и политическими взглядами: в течение 13 лет был ассистентом профессора, тогда как его научные работы уже получили широкую известность. Католическая церковь г. Энн-Арбор (где находится Мичиганский университет) подвергла его отлучению.

Признание пришло к Уайту только в 1960-е годы — в 1964 году он был избран президентом Американской антропологической ассоциации.

Научные взгляды

Теория культуры

Культура, согласно Уайту, — это способность человека создавать символы. Сформулированный закон эволюции культуры он рассматривает с точки зрения энергии: «Культура движется вперед по мере того, как возрастает количество обузданной энергии на душу населения, или по мере того, как возрастает эффективность или экономия в средствах управления энергией или то и другое вместе».

Культуру Уайт подразделял на три подсистемы: технологическую, социальную (типы коллективного поведения) и идеологическую, причем основной считал именно технологическую, что дает основание относить его к числу технологических детерминистов в социальных науках.

Уайт считал, что в культуре существуют три четко разграниченных процесса и, как следствие, три метода их интерпретации взаимодополняющих друг друга: исторического, функционального и эволюционного. Исторический подход исследует временные процессы (последовательности уникальных событий), функциональный анализ изучает формальный процесс — структурные и функциональные аспекты развития культуры, а интерпретацией «формально-временного процесса, представляющего явление в виде временной последовательности форм» занимается эволюционизм. Например, если взять такое явление как мятеж, то исторический подход призван изучать конкретные мятежи, формальный анализ будет изучать общие признаки всякого мятежа, а эволюционный подход будет анализировать как и почему менялись формы и виды мятежей в социально-историческом и культурном контексте.

Защита эволюционизма

Пропагандируя идеи Л. Г. Моргана, Уайт резко выступал против воинствующего антиэволюционизма, восторжествовавшего в американской культурной антропологии вместе со школой диффузионистов во главе с Ф. Боасом. В своих полемических работах показывал идеологический характер критики эволюционизма со стороны Боаса и его последователей, а также присоединившихся к ним католических теологов и креационистов.

«Использование теории эволюционизма в целом и теории Моргана в частности Карлом Марксом и деятелями радикального социалистического рабочего движения вызвало резкое противодействие со стороны капиталистической системы. Таким образом, антиэволюционизм стал символом веры определенной части общества. Так же как „социалдарвинизм“ стал философским обоснованием причин безжалостной эксплуатации в области промышленности, антиэволюционизм стал философией поддержки церкви, частной собственности, семьи и капиталистического строя».

Главный упрек в адрес эволюционистов со стороны диффузионистов заключался в том, что культуры народов не могут развиваться по одному сценарию, так, совершенно очевидно, что ряд африканских племен перешли сразу из каменного века в железный, минуя эпоху бронзы. Однако, как показывает Уайт, эволюционизм и не отрицает возможность диффузии. Эволюционизм показывает, что культурные явления как таковые: письменность, металлургия, землепашество, и т. д. — развиваются по определенным стадиям, что совершенно не исключает того факта, что конкретные народы благодаря культурным контактам, могут многое заимствовать друг от друга и более того — миновать конкретные стадии развития культурных явлений или стадии развития обществ. Уайт писал: «Антиэволюционисты путают эволюцию культуры с культурной историей народов».

Прогресс и оценка культур

С точки зрения Уайта, утверждения диффузионистов (и в целом — сторонников мультикультурализма) о невозможности оценивать различные культуры с точки зрения их прогрессивности, абсурдны:

«Антиэволюционисты ставят себя в странное, если не удивительное положение. Фактически они доказывают, что не позволительно ни при каких обстоятельствах утверждать, что культура майя выше или лучше культуры арунта; это значит, что современная западная цивилизация не выше средневековой Англии или древнекаменного века. Такие утверждения превращаются в ничто перед лицом науки, а также здравого смысла. Они могут служить опорой „великому демократическому постулату“, но они мало способствуют „ясности мышления“. Культуры можно оценивать и делать это нужно по объективным критериям».

Согласно Уайту, существуют объективные способы оценки культур, так как «культура — это средство сделать жизнь безопасной и продолжительной для человеческого рода. Одно средство может быть лучше другого». Прогресс в итоге, согласно Уайту, «сводится к степени, в которой человек посредством культуры может осуществлять контроль над силами природы». Причем таким образом возможно сравнивать не только технические достижения, но и социальные системы, философии, религии, этические системы, но только без отрыва от соответствующего им культурного контекста.

Книги на русском языке

• Уайт Л. Избранное: Наука о культуре. — М.: РОССПЭН, 2004. — 960 с. — (Серия «Культурология. XX век»). — ISBN 5-8243-0480-7
• Уайт Л. Избранное: Эволюция культуры. — М.: РОССПЭН, 2004. — 1064 с. — (Серия «Культурология. XX век»). — ISBN 5-8243-0483-1

Литература

• Токарев С. А. История зарубежной этнографии: Учеб. пособие. — М.: Высшая школа, 352 с. [web.archive.org/web/20030720152957/historia-site.narod.ru/library/ethnology/tokarev_12.htm Глава 12. Современное состояние этнографической науки в капиталистических странах Европы и Северной Америки.]
• Барнс Г. Э. Моя дружба с Лесли Уайтом // Уайт Л. Избранное: Эволюция культуры. — М.: РОССПЭН, 2004. — С. 5-44.

Отрывок, характеризующий Уайт, Лесли

– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.