ФЭД-Стерео

ФЭД-Стерео
</td></tr>		Производитель	Объединение «ФЭД»
Год выпуска	1988-?
Тип	Шкальный фотоаппарат
Фотоматериал	Плёнка типа 135
Размер кадра	два кадра 24×30 мм
Тип затвора	два центральных затвора-диафрагмы.
Объектив	два объектива «Индустар-81» 2,8/38
Фокусировка	ручная, по шкале расстояний и символов от 1,0 м до бесконечности
Экспозамер	программный автомат
Вспышка	Центральный синхроконтакт, «X», при выдержке 1/30 с
Видоискатель	оптический параллаксный
Масса	0,8
Изображения на Викискладе

ФЭД-Стерео («FED-Stereo») — советский стереоскопический шкальный фотоаппарат.

Производился Харьковским производственным машиностроительным объединением «ФЭД» с 1988 года.

Фотоаппарат предназначен для любительской и профессиональной стереоскопической фотосъёмки на чёрно-белую и цветную фотоплёнку типа 135.

Выпущен в малом количестве.

Фотоаппарат «ФЭД-Стерео» разработан и выпущен на базе фотоаппарата «ФЭД-Микрон-2».

Стоимость фотоаппарата в конце 1980-х годов — 150 рублей.

Модификации — «ФЭД-Стерео-М» («FED-Stereo-M») и «ФЭД-Бой-стерео» («FED-Boy-stereo»)

Технические характеристики

• Размер кадров 24×30 мм. Зарядка фотоплёнкой с стандартной кассете давала 21 стереопару, по 2 кадра в каждой паре.
• Фотоаппарат оснащён двумя несъёмными объективами «Индустар-81» (2,8/38) со стереобазой 63,4 мм. Фокусировка ручная одновременно двух объективов. Диапазон фокусировки от 1,0 м до бесконечности. Разрешающая способность объективов по центру кадра 50 линий/мм, по краям 18 линий/мм. Резьба под светофильтр 46 мм.
• Фотоаппарат «ФЭД-Стерео» оснащён двумя синхронизированными центральными залинзовыми затворами-диафрагмой. Это значит, что функцию диафрагмы выполняет центральный затвор, при съёмке лепестки затвора отрабатывают не только выдержку в секундах, но и открываются до определенного относительного отверстия. Выдержка в автоматическом режиме — от 1/30 до 1/650 сек. В ручном режиме и при отсутствии источника питания — 1/30 сек. и «В».
• Курковый взвод затвора сблокирован с перемоткой плёнки и счётчиком кадров. Курок имеет два положения — рабочее и транспортное. Имеется блокировка от неполного взвода затвора. При снятии задней стенки счётчик кадров автоматически сбрасывается.

Рукоятка обратной перемотки — рулетка.

• Установка светочувствительности фотоплёнки производится головкой, расположенной на верхней панели фотоаппарата. Значения светочувствительности — 16,20 /25/32,40/50/64,80/100/125,160/200/250,320/400/500,640/800 ед. ГОСТ/ISO (Значения, расположенные между косыми, соответствуют одному положению головки). На передней поверхности корпуса фотоаппарата размещён сернисто-кадмиевый (CdS) фоторезистор.
• Значения диафрагмы в автоматическом режиме от 2,8 до 14. В ручном режиме могут быть установлены следующие значения: 2,8, 4, 5.6, 8, 11, 16.
• Видоискатель оптический с подсвеченной рамкой, параллаксный.
• Источник питания автоматической экспонометрии — дисковый никель-кадмиевый аккумулятор Д-0,06 или ртутно-цинковый элемент РЦ-53 (современный аналог РХ-625).

Автоматическая съёмка

Фотоаппарат «ФЭД-Стерео» — программный автомат. Экспонометрическое устройство в зависимости от установленной светочувствительности фотоплёнки и освещённости объекта фотосъёмки устанавливает сочетание выдержка-диафрагма, которое отрабатывается затвор-диафрагмой.

Минимальному значению освещённости соответствует диафрагма 2,8 и выдержка 1/30, а максимальному — диафрагма 14 и выдержка 1/650 сек. Сочетание выдержка-диафрагма не может быть изменено.

В поле зрения видоискателя видна шкала, стрелка-указатель показывает приблизительное значение выдержки и диафрагмы.

Автоматическая съёмка возможна только при установленном источнике питания. При недостаточном освещении, при отсутствии элемента питания либо при его разряде или неправильной установке автоматическая съёмка невозможна (кнопка спуска блокируется). При низком заряде элемента питания возможна неправильная работа экспонометра (кадр будет передержан).

Съёмка с фотовспышкой и в ручном режиме

Синхронизация с электронной фотовспышкой возможна только через центральный синхроконтакт. Если фотовспышка не имеет подобного контакта — рекомендуется пользоваться переходниками сторонних производителей. Синхронизация возможна на 1/30 сек, диафрагма устанавливается в зависимости от чувствительности фотоплёнки, ведущего числа фотовспышки и расстояния до объекта съёмки.

В ручном режиме доступна выдержка только 1/30 сек. при следующих значених диафрагмы: 2,8, 4, 5,6, 8, 11, 16.

При установленной длительной выдержке «В» значение диафрагмы будет только 2,8 («ФЭД-Бой-стерео» — при выдержке «В» отрабатывается диафрагма 5,6).

При съёмке с фотовспышкой и в ручном режиме фотоаппарат сохраняет работоспособность без элемента РЦ-53.

Дополнительные принадлежности

Для просмотра стереоскопических диапозитивов выпускался специальный стереоскопический диапроектор «Этюд-Стерео» и стереоскопические очки, принцип разделения стереоизображения — поляризационный. Для индивидуального просмотра стереодиапозитивов выпускался стереоскоп.

Ссылки

• [www.photohistory.ru/1207248176781223.html Этапы развития отечественного фотоаппаратостроения. ФЭД-Стерео.]
• [www.photohistory.ru/index.php?pid=1207248176783238 Этапы развития отечественного фотоаппаратостроения. ФЭД-Бой-стерео.]

Отрывок, характеризующий ФЭД-Стерео

– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.