Феодосий Черниговский

Архиепископ Феодосий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Архиепископ Черниговский и Новгород-Cеверский
11 сентября 1692 — 5 февраля 1696
Предшественник:	Лазарь (Баранович)
Преемник:	Иоанн (Максимович)
Рождение:	1630-е
Смерть:	5 (15) февраля 1696
Канонизирован:	9 (21) сентября 1896 года
Лик святости:	святитель
День памяти:	5 (18) февраля и 9 (22) сентября (обретение и перенесение мощей)
Почитается:	в Русской церкви

Феодосий Черниговский (в миру — Полоницкий-Углицкий; 1630-е — 5 (15) февраля 1696) — епископ Русской церкви, архиепископ Черниговский.

Прославлен православной церковью в лике святителя. Память совершается 5 (18) февраля и 9 (22) сентября (обретение и перенесение мощей).

Биография

Родился в начале 1630—х годов на Правобережной Украине (по административному делению ранее — в Подольской губернии; ныне это предположительно или в Литинском или в Хмельницком районе Винницкой области Украины). Происходил из древнего дворянского рода Полоницких-Углицких. Родителями его были иерей Никита и Мария. Имя, данное святителю Феодосию при крещении, осталось неизвестным.

Об отроческих и юношеских годах святителя сохранилось очень мало сведений. Известно только, что он был «кроткий и послушный».

Образование получил в Киево-Братской коллегии при Киевском Богоявленском монастыре. Конец сороковых годов XVII столетия был временем расцвета коллегии. Ректорами в то время были архимандрит Иннокентий (Гизель), а затем игумен Лазарь (Баранович), впоследствии архиепископ Черниговский. В числе наставников были такие просвещенные люди, как иеромонахи Епифаний (Славинецкий), Арсений (Сатановский), игумен Феодосий (Сафонович), игумен Мелетий (Дзик) и епископ Белорусский Феодосий (Баевский). Товарищами святителя по коллегии были будущие выдающиеся ученые и пастыри: Симеон Полоцкий, Иоанникий Голятовский, Антоний Радивилловский, Варлаам Ясинский.

Киево-Братская коллегия являлась в то время главным центром борьбы Православия против напора и нападок католического духовенства — иезуитов и униатов.

В годы обучения окончательно определилось призвание святого к иноческому подвигу. Свободное от занятий время он посвящал молитве, чтению Священного Писания.

Можно предположить, что святителю Феодосию не пришлось пройти полного курса коллегии, так как во время разорения Киева поляками коллегия на несколько лет прекратила свою деятельность.

Святитель на всю жизнь сохранил глубокую признательность воспитавшему его Киево-Братскому монастырю. В синодике Киево-Выдубицкого монастыря сделано следующее замечание о святом Феодосии: «Был он муж благоразумен и благотворящ Киевскому Братскому монастырю».

Историк Петров Н. И. предполагает, что после закрытия коллегии Феодосий отправился за границу, где, возможно, получил высшее образование.

По завершении образования будущий святитель принял монашество в Киево-Печерском монастыре и был назван Феодосием в честь преподобного Феодосия Печерского.

Выдающиеся способности и высокая духовная настроенность молодого инока были сразу отмечены митрополитом Киевским Дионисием (Балабаном), который поставил его архидиаконом Киево-Софийского собора, а затем назначил наместником митрополичьего кафедрального дома.

Однако святитель, «влекомый любовью к подвигам благочестия», испросил благословения на поселение в отдалённом Крупицком монастыре Черниговской епархии, возле Батурина, славившемся строгостью своего устава. Там он был посвящён в сан иеромонаха.

В 1662 году был назначен игуменом Корсунского монастыря в Каневском районе Киевской епархии.

В 1664 году святителя назначили настоятелем Киево-Выдубицкого монастыря. Усердием, энергией и настойчивостью Феодосию удалось привести Выдубицкий Михайловский монастырь, незадолго перед тем совершенно разорённый униатами, к должному благоустроению. Немало заботился игумен Феодосий о церковном благолепии. Он организовал в своём монастыре прекрасный хор, который славился не только в Малороссии, но и в Москве, куда святой Феодосий посылал своих певчих в 1685 году.

Заботясь о развитии иноческой жизни, будучи сам строгим подвижником, святитель основал вблизи обители, на острове Михайловщине, небольшой скит, где могли уединяться иноки для подвигов безмолвия. Наместником и строителем скита он назначил одного из самых строгих и ревностных иноков обители — иеромонаха Иова (Опалинского).

В те годы святителю Феодосию пришлось пережить тяжкое испытание: вместе с другими игуменами он был обвинён Мефодием (Филимоновым), епископом Мстиславским и Оршанским, в измене русскому правительству и в мнимой переписке с изменниками. 20 (30) сентября 1668 года он был вызван давать объяснения по этому делу. Однако 17 ноября того же года клевета была обнаружена, и святитель вместе с другими был оправдан. Он получил милостивую грамоту царя Алексея Михайловича.

Вскоре на долю игумена Феодосия выпала новая неприятность — дело шло о спорных землях Выдубицкого монастыря. Феодосий ревностно отстаивал монастырские земли, за что попал под временное запрещение в священнослужении.

Особо оценил духовные дарования святителя Феодосия преосвященный Лазарь (Баранович) и приблизил его к себе, называя «овцой стада Христова, научившейся покорности».

Когда епископ Лазарь (Баранович) был назначен местоблюстителем Киевской митрополии, он назначил святителя Феодосия своим наместником в Киеве, а сам оставался в Чернигове. В качестве наместника местоблюстителя Киевской митрополии святитель принимал деятельное участие во многих церковных событиях. В 1685 году он участвовал с правом решающего голоса в избрании епископа Гедеона (Четвертинского) митрополитом Киевским и в том же году вместе с игуменом Георгиевского Переяславского монастыря Иеронимом (Дубиною), игуменом Переяславским, был послан в Москву с известием об этом избрании. В Москве оба представителя были приняты с почётом и уважением. Результатом этого посольства было воссоединение Киевской митрополии с Русской Православной Церковью.

В 1688 году игумен Феодосий был назначен архимандритом Черниговского Елецкого Успенского монастыря на место скончавшегося архимандрита Иоанникия (Голятовского). Там ему пришлось много потрудиться над благоустройством монастыря, ещё не оправившегося после опустошения иезуитами и доминиканцами, был весьма беден и неустроен. Благодаря уважению, которым святитель Феодосий пользовался среди населения, он сумел привлечь щедрые пожертвования в монастырь, и в течение двух лет обитель достигла благосостояния, вполне обеспечивающего её существование. Трудами святого Феодосия удалось достигнуть в продолжение двух-трех лет для Елецкой обители благосостояния, вполне обеспечивавшего её существование.

Назначение игуменом Елецкой обители состоялось главным образом по желанию преосвященного Лазаря (Барановича), для которого святитель Феодосий стал ближайшим помощником. Святитель Феодосий помогал владыке Лазарю во всех трудах по управлению и благоустроению епархии. Так, он участвовал в составлении Соборного ответа Московскому патриарху Иоакиму по поводу отношения Киевской митрополии к Флорентийскому Собору и поднятого на нем вопроса о времени пресуществления Святых Даров.

Когда же Патриарх не удовлетворился этими ответами и в Москву в начале 1689 года был послан Батуринский игумен святой Димитрий Ростовский, святой Феодосий ездил с ним в качестве представителя от Преосвященного Лазаря. Ему поручено было передать Патриарху ответное письмо и выяснить недоразумения.

В годы управления Елецкой обителью Феодосий несколько раз был представляем на различные духовные должности. После смерти митрополита Гедеона был представлен третьим кандидатом на кафедру Киевской митрополии. Когда же митрополитом Киевским стал Варлаам (Ясинский), архимандрит Киево-Печерского монастыря, Феодосий предназначался на место Печерского архимандрита.

В 1692 году, по предложению преосвященного Лазаря (Барановича), было назначено собрание, состоявшее из гетмана И. С. Мазепы, духовенства Малороссии и представителей народа, на котором единогласно был избран на Черниговскую кафедру архимандрит Феодосий.

27 июля (6 августа) 1692 года архимандрит Феодосий прибыл в Москву. После некоторых затруднений его наречение состоялось 9 сентября, а 11 сентября в присутствии государей Ивана и Петра Алексеевичей он был торжественно хиротонисан в Успенском соборе Московского Кремля во епископа Черниговского с возведением в сан архиепископа. Тогда же святитель Феодосий обратился к царям с просьбой о выдаче напрестольной грамоты, которая была вручена ему 28 сентября (8 октября) 1692 года. Архиепископу Феодосию было дано право совершать богослужение в саккосе, что принадлежало в то время исключительно патриарху и митрополитам. Черниговским же архиепископам это право давалось, так как их кафедра стояла первой между другими архиепископиями. После этого владыка Феодосий возвратился в Чернигов.

Святитель Феодосий исполнял обязанность архимандрита Елецкого монастыря и управлял всеми делами епархии, по-прежнему считаясь помощником архиепископа Лазаря. Видя, что преосвященный Лазарь уже очень стар и близок к смерти, святитель Феодосий постарался укрепить за собой право на вотчины Черниговской архиепископии. 17 (27) мая 1693 года он получил из Москвы жалованную грамоту на эти вотчины.

В декабре 1693 года после смерти преосвященного Лазаря им была получена ставленая грамота на самостоятельное управление Черниговской епархией.

Святитель обратил особое внимание на пробуждение и поддержание духа истинно христианского благочестия среди своих пасомых. Для этого он заботился о сохранении старых и устроении новых монастырей и храмов. В 1694 году по его благословению была основана Печеницкая женская обитель и Любецкий скит в 2-х верстах от Любеча. В том же году он освятил в Домницком монастыре вновь сооруженный храм Рождества Пресвятой Богородицы. В 1695 году освятил Троицкий собор, построенный на вершине Болдиной горы, близ Ильинского монастыря, который стал кафедральным собором Черниговской епархии. Во время управления им Черниговской епархией замечался особый подъём и усиление иночества. Большое внимание святитель уделял духовенству, был строг и разборчив при выборе кандидатов на священнические места. Покровительствовал черниговским духовным школам, приглашая из Киева учёных монахов, среди которых был Иоанн (Максимович), будущий митрополит Тобольский и всея Сибири. Вскоре Иоанн (Максимович) стал деятельным помощником и преемником святителя Феодосия в устройстве духовных школ. Отличительными чертами святителя Феодосия были снисходительность, миролюбие, строгая справедливость, глубокое сострадание ко всем, обращавшимся к нему за помощью и советом, — не только православным, но и людям других исповеданий. «Он был подобен светильнику, освещавшему своим тихим светом всю Черниговскую епархию и всех согревавшему теплотою своего любвеобильного сердца».

Чувствуя приближение смерти и готовя себе преемника, святитель вызвал к себе наместника Брянского Свенского монастыря иеромонаха Иоанна (Максимовича), возвел его в сан архимандрита и назначил наместником Черниговского Елецкого монастыря.

Скончался святитель Феодосий 5 (15) февраля 1696 года и был погребён в Черниговском Борисоглебском соборе, за правым клиросом, в особо сделанном для него склепе.

Почитание и канонизация

Святитель Иоанн (Максимович) построил над гробом святителя Феодосия кирпичный свод, на котором была сделана хвалебная надпись в стихах в благодарность за чудесное избавление от тяжкой болезни. Многочисленные чудеса у гроба святителя Феодосия утверждали у всех веру в святость почившего. Первоначально эти случаи благодатной помощи жили только в благодарной памяти народной. Лишь с 1835 года их начали записывать. Неоднократно поднимался вопрос о канонизации святителя Феодосия, но Святейший Синод не спешил с решением этого вопроса, и лишь в 1896 году, когда по поручению Синода было тщательно обследовано и проверено до пятидесяти случаев позднейших чудотворений, когда было установлено полное нетление тела Черниговского архипастыря, святитель Феодосий был торжественно причтён к лику святых. До октябрьского переворота было написано минимальное количество икон с ликом святого. У коллекционеров церковного раритета иконы с ликом Черниговского святого ещё в 90-е годы XX столетия начали считаться достойным приобретением и украшением домашних коллекций! Тогда же несколько икон с ликом Феодосия Черниговского «пропали» из Киевско-Печерской лавры…

Торжество открытия святых мощей совершил митрополит Киевский и Галицкий Иоанникий (Руднев) 9 сентября 1896 года в сослужении шести епископов, множества духовенства и при молитвенном соучастии верующего народа, который собрался в Чернигов со всех концов страны.

Память святителя Феодосия совершается дважды в год: 5 (18) февраля (день кончины) и 9 (22) сентября — день прославления (обретение и перенесение мощей).

Литература

• Тарасенко А. Ф. Святитель Феодосий, архиепископ Черниговский. Чернигов. 2005 г.

Ссылки

• [azbyka.ru/days/sv-feodosij-chernigovskij Святитель Феодосий Черниговский, архиепископ]

Отрывок, характеризующий Феодосий Черниговский

Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.