Словак, Хиллел
| Хиллел Словак Hillel Slovak | |
 | |
| Основная информация | |
|---|---|
| Дата рождения | |
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Страна | |
| Профессии |
музыкант, автор песен |
| Инструменты | |
| Жанры | |
| Коллективы | |
Хиллел Словак (англ. Hillel Slovak, 13 апреля 1962 — 25 июня 1988) — американский музыкант израильского происхождения, играл в группе «What’s This?». Является сооснователем и первым гитаристом «Red Hot Chili Peppers». Умер от передозировки героина 25 июня 1988 года.
Его стиль игры сильно повлиял на звучание ранних RHCP, поскольку пришедший ему на смену Джон Фрущанте был его фанатом.[1] Впоследствии ему было посвящено несколько песен RHCP включая «Otherside», «Knock Me Down» , «My Lovely Man» и "Feasting On The Flowers".
Содержание
Биография
Ранние годы
Хиллел Словак родился в Хайфе, Израиль, в еврейской семье, которая пережила Холокост[2][3]. Его мама была польского происхождения, а отец хорватского. Семья эмигрировала в США, когда Словаку было 5 лет[2]. Они поселились в Нью-Йорке, но позже, в 1967 году, переехали в южную Калифорнию. Ребёнком Словак увлекался искусством, и часто рисовал свою маму Эстер[4]. Он ходил в школу Laurel в западном Голливуде и Bancroft Jr., где он встретил Джека Айронса и Фли[5].
Начало карьеры
Когда Словаку было 13 лет, ему подарили его первую гитару, на которой он любил играть поздно ночью[6]. В то время он был под сильным влиянием таких хард-рок исполнителей, как Джими Хендрикс, Led Zeppelin и Kiss[2].
Будучи новичком в школе Fairfax, Словак создал группу с Айронсом на ударных и с двумя другими школьными друзьями Аланом Йоханессом и Тоддом Страссменом. Сначала они назвали группу Chain Reaction, но потом поменяли название на Anthym. После одного из выступлений Словак встретил Энтони Кидиса и пригласил его к себе домой[7]. Кидис позже описал этот случай в своей биографии Scar Tissue</span>ruen:
«За несколько минут общения со Словаком я почувствовал, что он совершенно отличается от всех людей, с которыми мне приходилось общаться… Он хорошо разбирался в музыке, был отличным художником, а также обладал чувством собственного достоинства и самоконтроля, что было просто захватывающим»[7].
</td> | </td>
</td> </tr> </table> Словак, Кидис и Фли стали лучшими друзьями и часто употребляли ЛСД, героин, кокаин и метамфетамин рекреационно[8]. Басист Anthym играл неудовлетворительно и поэтому Словак начал учить играть Фли на басу[8]. После нескольких месяцев репетиций, Фли стал играть намного профессиональнее. Когда Страссмен услышал игру Фли, то он ушёл из группы, а Фли сразу же заменил его[9]. Практически сразу же после этого группа приняла участие в местном конкурсе, где заняла второе место[8]. Anthym стали играть в местных ночных клубах, несмотря на то, что все они были несовершеннолетними. После школьного выпускного группа поменяла название на What Is This?. В Red Hot Chili PeppersСловак в течение полугода отыграл в составе Red Hot Chili Peppers множество успешных концертов, когда более близкий ему проект What’s This? получил контракт на запись. В связи с этим Словак покинул группу, однако во время записи своего второго альбома он начал скучать по RHCP и потому связался с Бальзари по поводу своего возвращения в коллектив. «Перцы» в то время были недовольны заменившим Словака Джеком Шерманом, и в разгаре концертного тура Red Hot Chili Peppers, продвигающих дебютный альбом, Шерман был уволен и его (своё) место занял Словак. Два последующих альбома были написаны при участии Словака. Песни «Skinny Sweaty Man» и «No Chump Love Sucker» с последующих альбомов написаны о Словаке. Он был известен под псевдонимами «Slim Bob Billy», «Slim», «Huckleberry», и Кидис часто произносит эти прозвища перед началом гитарных соло Словака. ГибельСловак и Кидис пристрастились к героину ещё на заре карьеры. Во время европейского тура в поддержку альбома The Uplift Mofo Party Plan они оба решили воздерживаться от наркотиков, но героиновая ломка сделала Словака неспособным играть на сцене, и несколько шоу были без его участия, комбинацией вокал-бас-ударные [10]. Вскоре после возвращения группы из европейского турне, 27 июня 1988 года, Словак был найден мёртвым. Причиной смерти стала передозировка героином. Словак был похоронен в Калифорнии. Гибели и памяти Словака посвящена песня Feasting on The Flowers, вошедшая в студийник The Getaway (альбом Red Hot Chili Peppers) (2016). Его последней записью стала кавер-версия песни Джими Хендрикса «Fire», вошедшая в альбом Mother's Milk. Музыкальный стиль и наследиеСловак был в первую очередь вдохновлен хард-рок исполнителями, такими как Джими Хендрикс, Сантана и Led Zeppelin[11]. Его игра на гитаре была в основном построена на импровизации, используемой в фанк музыке[5]. Его также можно было узнать по агрессивной манере исполнения, он так яростно играл, что казалось, будто его пальцы «разорвутся»[5]. Кидис замечал, что манера игры Словака со временем эволюционировала от жесткого, как он играл в What Is This?, к более плавному, отличному от хард-рока[12]. Словак экспериментировал с жанрами, не входившими в фанк музыку, такими, как регги и спид-метал[13]. Его гитарные риффы обычно были основой песен группы, остальные участники группы писали свои партии в дополнение к его гитарной работе. Его мелодичные риффы звучат в «Behind the Sun», которая вдохновила группу на написание более мелодичных песен[13]. Кидис описывает песню, как «чистое вдохновение Хиллела»[14]. Словак также использовал talk box в таких песнях, как «Green Heaven» и «Funky Crime», где усиленный звук его гитары проходил по трубе к его рту и обратно в микрофон, создавая голосовые эффекты[15]. Словак был главным звеном в первоначальном звучании группы. Когда Словак покинул группу, Кидис сравнил поиск его замены с поиском «новых мамы и папы», из-за его влияния на группу[16]. Фли, который изначально слушал в основном джаз, говорил, что Словак представил ему новый жанр в музыке, отмечая, что «именно Словак показал мне, что такое хард-рок»[11]. Он также очень сильно повлиял на молодого Джона Фрушанте, который позже заменил его. Фрушанте в своей манере испонения во многом опирался на стиль Словака, объясняя это: «Я учился всему, что мне необходимо знать о том, как хорошо звучать с Фли, просматривая игру Хиллела»[17]. В 1999 году была опубликована книга под названием «Behind the Sun: The Diary and Art of Hillel Slovak» (рус. За солнцем: дневник и искусство Хиллела Словака) . Книга вышла за авторством брата Словака, Джеймса, и включала в себя записи из дневника, рисунки, фотографии и рукописные записки Кидиса и Фли. Дискография
Напишите отзыв о статье "Словак, Хиллел"Примечания
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Словак, Хиллел
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.
Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
