Give It Away
| «Give It Away» | ||||||||
 | ||||||||
| Сингл Red Hot Chili Peppers с альбома Blood Sugar Sex Magik | ||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Сторона «Б» | ||||||||
| Выпущен | ||||||||
| Формат |
7", 12", компакт-диск, | |||||||
| Записан |
апрель—июль 1991 года на студии The Mansion, Лос-Анджелес, США | |||||||
| Жанр | ||||||||
| Длительность |
4:43 (альбомная версия) | |||||||
| Продюсер | ||||||||
| Автор песни |
Red Hot Chili Peppers | |||||||
| Лейбл | ||||||||
|
| ||||||||
|
| ||||||||
| Хронология синглов Red Hot Chili Peppers | ||||||||
| ||||||||
| ||||||||
«Give It Away» (рус. Делись этим) — песня американской рок-группы Red Hot Chili Peppers, первый сингл из альбома Blood Sugar Sex Magik. Музыка была написана гитаристом Джоном Фрушанте и басистом Фли во время джем-сейшна за месяц до начала записи альбома. Энтони Кидис сочинил столь узнаваемый припев, вдохновляясь идеями альтруизма и ценности бескорыстия — жизненной идеологией, приобретённой в период отношений с его бывшей девушкой Ниной Хаген.
Первоначально некоторые радиостанции отказались транслировать песню, мотивировав это тем, что ей «не хватает мелодии», но несмотря на это «Give It Away» продолжала завоёвывать международную известность. Песня достигла вершины чарта Modern Rock Tracks в конце 1991 года, став для группы первым синглом № 1. В 1992 году она добралась до 75-й строчки в чарте Billboard Hot 100, на волне успеха был выпущен второй сингл альбома — «Under the Bridge». Кроме того, «Give It Away» попала в Top-10 хит-парада Великобритании, поднявшись до девятой позиции.
Музыкальное видео было снято французским клипмейкером Стефаном Седнауи, оно было очень востребовано на музыкальных телеканалах, что добавило популярности группе. «Give It Away» была отмечена несколькими музыкальными наградами, в том числе премией «Грэмми» в категории «Лучшее исполнение в стиле хард-рок». Обозреватель портала Allmusic Стив Хьюи писал: «хотя синглу не удалось достичь такого массового успеха, которого добилась „Under the Bridge“ […] „Give It Away“ стала одной из наиболее узнаваемых песен группы»[2].
«Give It Away» исполнялась на концертах группы более 700 раз — больше, чем любая другая композиция Chili Peppers[3].
Содержание
Предыстория
Гитарист Джон Фрушанте и басист Фли написали бо́льшую часть «Give It Away» во время джем-сейшна в начале 1990-х[4]. После турне в поддержку Mother's Milk (1989) они поучаствовали в сайд-проекте под названием H.A.T.E. с членами группы Fishbone. В период участия в этом проекте гитарист и басист сочинили основной рифф и басовую линию для «Give It Away». Вскоре после этого мелодия была сыграна на нескольких выступлениях H.A.T.E. Но и позже, когда сайд-проект был расформирован, Фрушанте и Фли продолжали верить в большое будущее трека и сочли целесообразным придержать его для нового альбома Chili Peppers[4]. Вокалист Энтони Кидис поддержал эту идею и во время прослушивания песни начал напевать: «делись этим, делись этим прямо сейчас»[комм. 1]. Это фраза была одной из заготовок, предназначенных для песен нового альбома, но только услышав басовую линию, вокалист окончательно понял, что что эти слова удачно на неё ложатся. Кидис вспоминал: «Я был настолько поражен мелодией Фли, который играл на всём грифе своей бас-гитары, что тут же подскочил к микрофону со своим блокнотом. У меня всегда крутятся в голове идеи для песен или даже готовые фразы»[5].
Песня была записана в период c апреля по июнь 1991 года на студии The Mansion в Лос-Анджелесе[6]. Во время записи «Give It Away» группа использовала творческий метод, который потом использовался при создании всех её следующих альбомов — совместное джемование[7]. Однако во время сочинения бриджа возникли трудности: Фли и Фрушанте не смогли прийти к компромиссу по поводу инструментальных прогрессий. Так как припев и куплеты уже были написаны, надо было искать выход из этой ситуации. Чтобы разрешить споры, музыканты придумали способ, который назвали «face-offs» (рус. поединки): басист и гитарист сходились вплотную на репетиционной сцене, потом уходили в разные комнаты, чтобы сочинять порознь. Через пять минут группа вновь собралась вместе и музыканты выбирали наиболее органичный вариант, устраивающий всех[7].
Тематика песни
Лирический смысл песни «Give It Away» сосредоточен вокруг философии самоотверженности и альтруистического подхода к бытию[4]. Песня получила название в честь наиболее часто повторяющейся в ней фразы — «Give It Away» (рус. Делись этим), которая была позаимствована из личного опыта Кидиса в период отношений с его бывшей подругой — панк-рок певицей Ниной Хаген — в начале 1980-х[4]. Хаген была на несколько лет старше Кидиса и стала для него образцом для подражания: «Она поняла, каким молодым и неопытным я тогда был, так что она всегда делилась со мной своим опытом — давала мне ценные советы, при этом она не читала мораль — всё было по делу»[7]. Однажды Кидис разглядывал её гардероб и наткнулся на кожаный пиджак, который ему очень понравился — он оценил его, сказав Хаген, что «это очень классная вещь»[7]. Хаген ответила, что он может взять его себе. Философия этого бескорыстия была связана с регулярными попытками Хаген сделать свою жизнь более приятной, и девушка объяснила Кидису: «если у тебя есть шкаф, полный одежды, и ты пытаешься всю её „скрохоборить“, то твоя жизнь будет очень мелочной. Но если у тебя есть гардероб и кто-то видит в нём вещь, которая ему нравится, и ты даришь ему эту вещь — мир становится лучше»[7].
Эта идея задела Кидиса до глубины души, так как прежде он никогда не сталкивался с таким прогрессивным отношением к жизни. Как у типичного обитателя Лос-Анджелеса, у него был совсем другой менталитет: вместо того, чтобы отдавать кому-либо материальные блага и воспринимать жизнь в соответствии с философией «ты отдал и тебе воздастся», вокалист полагал, что нужно взять от жизни всё, что возможно, поскольку никто не даст тебе ничего задаром[7]. Теперь же он разделял философию Хаген: «Это было откровением — кто-то захотел отдать мне свою любимую вещь. Это чувство осталось со мной навсегда. Каждый раз, когда я думал: „Оставлю себе“, тут же вспоминал, как заповедь: „Нет, напротив — поделись“. Когда я начал посещать собрания анонимных алкоголиков и наркоманов, одним из принципов, которые я изучил, было то, что ты способен сохранять свою собственную „чистоту“, поделившись ею со своим „коллегой по несчастью“. Каждый раз, когда ты отдаёшь энергию из своего „душевного сосуда“, её заменяет новая, свежая энергия»[7]. Мелодия, сочинённая Фли, напомнила Кидису об этом инциденте, и вокалист решил, что музыка отлично сочетается с лирикой. Во время сочинения текста Кидис сфокусировался не только на идее бескорыстия — он пел о множестве вещей, в том числе о своём друге Ривере Фениксе и музыканте Бобе Марли и о различных сексуальных темах, включая фертильность и похоть[8].
Музыка
«Give It Away» была написана в музыкальном размере 4/4[9]. Трек начинается с отчетливо «сухого» гитарного звука, который задаёт стиль всей дальнейшей композиции[10]. Продюсер Рик Рубин оказал значительное влияние на звучание Blood Sugar Sex Magik, отказавшись от реверберации и гитарного овердаббинга, характерных для предыдущего альбома группы — Mother's Milk. Благодаря этому в записи наличествовали простые и сухие гитарные и басовые аккорды, которые не были пропущены через гитарные эффекты, а ту её часть, где это было сделано, записывали на аппаратуре производства 60-х и 70-х годов[11]. На «Give It Away», наряду с остальной частью альбома, Рубин стремился достичь атмосферы, которая была похожа на записи из 60-х, сделанные без расчёта на прибыль или желания угодить публике, и ограничить «помпезность» звучания: «В том, что вы слышите, почти нет „фокусов“. Многие музыканты добиваются как можно более крутого звука, с рядами гитарных усилителей и огромными барабанами. Но я думаю, что эти вещи не имеют большого значения»[10]. Песня придерживается традиционной структуры куплет-припев-куплет; когда Кидис начинает петь, Фрушанте «врывается» с сочным фанк-риффом, который повторяется на протяжении всего куплета, в это время Фли играет сложную бас-партию, по ходу которой он использует практически весь гриф[4][11].
Во время припева Кидис снова и снова повторяет «Делись этим, делись этим прямо сейчас»[комм. 1] на фоне более быстрого гитарного риффа. По словам Стива Хьюи из Allmusic, «неожиданным контрастом с обычной гиперактивностью Кидиса звучало медленное соло, записанное заранее и проигранное задом наперёд поверх ритмической дорожки»[2]. Гитарное соло было записано с первого дубля, потому что Фрушанте стремился добиваться как можно более быстрого результата и звучания а-ля «гаражный саунд»; по словам Фли: «Мы делали очень мало корректировок материала. Философия Джона заключалась в том, что он будет играть соло лишь дважды. Он играл его один раз, и если нам не нравилось, он играл его снова — но совсем по-другому. И на этом всё»[11]. В песне также использовались другие инструменты, такие как варган, на котором сыграл друг группы — Пит Вайс[2].
Структура песни представляет собой следующую последовательность: в ней звучат несколько куплетов с припевом, а затем бридж, который начинается со вступления, состоящего из «хард-рокового риффа». По словам Хьюи, он сильно похож на основной рифф из песни «Sweet Leaf» группы Black Sabbath[2]. Кидис повторяет «Give it away now» несколько раз, до наступления «музыкального катарсиса», после чего инструменты постепенно стихают.
Выпуск и отзывы
В начале сентября 1991 года «Give It Away» была выпущена в качестве первого сингла, незадолго до того, как в продажу поступил сам альбом Blood Sugar Sex Magik. Боссы Warner Bros. хотели организовать премьеру песни на популярной рок-радиостанции в Техасе, но редакция программы отклонила это предложение, заявив: «возвращайтесь, когда у вашей песни появится мелодия»[12]. После этого группа отправилась в короткий промотур по Европе с целью продвижения нового альбома; именно в этот период на радиостанции KROQ-FM (Лос-Анджелес) «Give It Away» стали часто ставить в эфир. По словам Кидиса: «Это было началом вливания этой песни в массовое сознание»[13].
Отзывы критиков о песне, так же, как и об альбоме, были очень высокими. Джефф Вайс из Deseret News писал о «Give It Away»: «динамичный сингл, который воздает должное Бобу Марли, может создать новую музыкальную моду со своим блестящим раста-фанком»[14]. Патрик Макдональд из Seattle Times отметил, что «[Blood Sugar Sex Magic] содержит одну из лучших песен, сочинённых „Перцами“ — 'Give It Away'. Хук этого трека просто неотразим, а его главный посыл о „материальных излишествах“ подаётся просто и честно»[15]. По мнению Стива Хьюи из Allmusic, песня обрела такую популярность во многом из-за лирики Кидиса, которая была «простой, ассоциативной смесью позитивных эмоций, данью музыкальным героям и свободной любви. Её смысл зачастую было трудно понять, из-за гнусавого стакатто Кидиса, но этот отличительной вокальный стиль помог сделать самые понятные строчки ещё более броскими и более запоминающимся, что значительно усиливает привлекательность песни»[2]. В продолжении обзора Хьюи воздаёт должное музыку этой композиции: «не стоит недооценивать гитариста Джона Фрушанте, его шумная, колючая фанк-гитара добавила песне глубины и осязаемости, отлично дополняя „энергетическую“ ритм-секцию Фли и Чада Смита»[2]. Джей Кларк из Richmond Times-Dispatch так отозвался о песне: «'Give It Away' — это путешествие в мир фанка Кидиса и Фли. Эта песня бодрит лучше, чем самый тяжёлый метал или особо хардкорный рэп»[16]. Том Мун из Rolling Stone писал: «'Give It Away' создала новую модель рок-мелодии, пронизанную бескомпромиссным хип-хоповым битом, этот приём возьмут на заметку многие музыканты»[17].
«Give It Away» внесла большой вклад в международный успех Chili Peppers и завоевала множество наград. В 1993 году она была отмечена премией «Грэмми» в категории «Лучшее исполнение в стиле хард-рок»[18]. В 1994 году песня была включена в символический список Зала славы рок-н-ролла «500 песен, которые сформировали рок»[19]; в 2002 году журнал Kerrang! поставил «Give It Away» на 67-е место в своём списке «100 величайших синглов всех времён»[20]; в 2004 году журнал Q включил её в свой список «1001 песня, которую вы должны иметь в своей коллекции!»[21]; в 2009 году телеканал VH1 присудил песне 50-ю позицию в списке «100 величайших хард-рок песен»[22].
Музыкальное видео
Режиссёром клипа выступил французский фотограф и клипмейкер Стефан Седнауи. Кидис хотел, чтобы видео визуально отличалось от «большинства поделок для MTV» и легко идентифицировалось с группой. Ему не понравилась бо́льшая часть материала из каталога Warner Bros., которые предложили фронтмену самому выбрать режиссёра: «Я начал просматривать кучу бобин с видеоклипами разных режиссёров, но мне ничего не запало в душу… всё это было однообразным, скучным, напыщенным, надуманным дерьмом»[23]. Однако после того, как Кидис наткнулся на работу Седауи, он отметил, что это было «нечто совершенно иное — более медленное и поэтичное, снятое в черно-белой гамме, это выглядело подлинным искусством, а не очередной „клюквой“ для MTV». Кидис и Фли встретились с Седнауи и обсудили будущий клип, для которого режиссёр предложил «очень пустынный [и] очень графический фон», который позволит сфокусировать внимание на исполнителях, не отвлекаясь на внешние раздражители[24]. Было решено, что видео будет снято в черно-белых тонах, Седнауи также поддержал идею музыкантов раскрасить их серебряной акриловой краской, которую «Перцы» уже использовали на одной из своих фотосессий. Стефан вспоминал, что он был «поражен самоотдачей группы — они вышли далеко-далеко за те рамки, которые я предполагал, и я считаю это одним из моих лучших опытов в подобных вещах»[24]. В целом атмосфера видеоклипа была призвана стать олицетворением настроения песни, излучавшей позитив и жизнерадостность[8].
Седнауи экспериментировал с различными методами съемки, включая широкоугольные объективы, съёмку музыкантов снизу, суперимпозицию, одновременное использование двух разных сцен с одним и тем же музыкантом в кадре, эффект обратного воспроизведения, эксперименты со светом и экстравагантные наряды, дабы передать свою концепцию. Фрушанте рассказал о своих эмоциях от этого видео: «Оно было очень ярким, даже чрезмерно ярким. Всё происходило так — нас покрасили серебряной краской и одели в эти серебряные сапоги и прочее… на мой взгляд всё это было похоже на глэм-рок или что-то в этом духе»[24]. Видео начинается с кадра, в котором Фли стоит посреди пустыни в медитативной позе, на нём одеты брюки с торчащими золотыми рогами. Он скрещивает руки над головой, и начинает играть музыка. Затем сменяется череда кадров: музыканты стоят с закрытыми глазами; группа танцует в тусклом свете; Фрушанте играет на зеркальном Fender Stratocaster, расположив гитару у себя между ног, его брюки декорированы блёстками; и в конце — участники группы неистово танцуют. Все музыканты имели причудливые костюмы и замысловатый макияж. Кидис намерено придумал себе особенно экстравагантный образ: золотая помада, открытые сетчатые шорты и яркие серебряные сапоги[24].
Для гитарного соло была снята сцена, в которой Фрушанте размахивает большой алюминиевой лентой. Изначально Кидис колебался по поводу этой идеи, сомневаясь, что гитарист согласится на это: «Я думал он скажет что-то вроде — „Пошёл ты, возьми эту ленточку и засунуть её в свою французскую задницу, приятель“… Отнюдь, Джон с энтузиазмом снялся в этой сцене. Казалось, он мог бы танцевать с этой штукой несколько часов напролёт»[12]. Кадры «танца с ленточкой» были смонтированы с эффектом обратного воспроизведения. Хотя некоторые из сцен имели изначальную раскадровку, по большей части отснятый материал был импровизацией или придумывался по ходу двухдневной съёмки. Во время одной из сцен Кидис начал подчёркнуто сильно двигать языком, выделяя слова песни, и Седнауи оставил этот момент, считая что он подчёркивает «безбашенный» характер видео[24]. Первые сцены видео сняты при дневном свете, а заканчивется оно в сумерках, с силуэтами музыкантов, убегающих вдаль на фоне заката.
Стоимость музыкального видео составила 140 000 долларов. Когда клип был готов, Кидис и Фрушанте находились в европейском промотуре альбома[25]. По словам вокалиста, впервые увидев видео, он был «в настоящем восторге, это были лучшие визуальные кадры из всего того, что мы делали прежде»[13]. Однако боссы Warner Bros. были обеспокоены тем, что содержание клипа выглядело «слишком странным» и «слишком вычурным» для широкой аудитории, они выступили за создание более «традиционного варианта», в отличие от этой экспериментальной работы Седнауи[13]. Тем не менее, видео было выпущено без цензуры лейбла и с тех пор считается одним из важнейших факторов в успехе Red Hot Chili Peppers и «значительно возросшей международной популярности группы»[26]. Журналист Джефф Аптер отозвался о клипе следующими словами: «фанковый винегрет — фриковая визуализация, тонкий навязчивый хук, „кружевная“ бас-линия Фли и облегающие шорты Кидиса — сделал этот клип очень популярным на MTV на протяжении последнего квартала 1991 года»[26]. Стив Хьюи из Allmusic прокомментировал клип в своей рецензии: «MTV переплюнул всех с этим ни на что не похожим клипом»[2]. На церемонии MTV Video Music Awards-92' клип был выдвинут на соискание шести наград: «Лучшее альтернативное видео», «Лучший монтаж», «Лучшая кинематография», «Лучшая режиссура», «Лучший художник-постановщик» и «Видео-прорыв», в итоге выиграв две последние номинации[26].
Список композиций и форматы издания
|
|
Хит-парады
Кавер-версии
Напишите отзыв о статье "Give It Away"Примечания
Литература
Ссылки
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Give It Away
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.
Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.
Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
