Сектор Газа (группа)
Поделись знанием:
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.
Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.
1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]
Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
| Сектор Газа | |
 | |
 Юрий Клинских и Вадим Глухов | |
| Основная информация | |
|---|---|
| Жанры |
раннее творчество: |
| Годы |
1987—2000 |
| Страны | |
| Город | |
| Язык песен | |
| Лейблы |
«Black Box» (1989—1990) |
| Состав |
(последний): |
| Другие проекты |
«Ex-Сектор Газа» |
| [sektorgaza.net/ Официальный сайт] | |
«Се́ктор Га́за» — советская и российская рок-группа, основанная в конце 1987 года в Воронеже музыкантом, вокалистом и автором песен Юрием Клинских, более известным под псевдонимом Хой.
9 июня 1988 года состоялось первое выступление группы в электрическом составе в местном рок-клубе при ТЭЦ, там группа получила приз зрительских симпатий. Однако традиционно датой основания группы считается 5 декабря 1987 года, когда состоялось первое сольное выступление Юрия Клинских с репертуаром будущего «Сектор Газа» в воронежском рок-клубе.
На сегодняшний день группа широко известна на территории всего бывшего СССР.
Содержание
История
Название и псевдоним
| |
| Припев песни «Сектор газа» (1993) | |
| | |
| Помощь по воспроизведению | |
Название группы произошло от индустриального Левобережного района Воронежа, названного в народе в шутку «Сектором газа» из-за обилия дымящих заводов. В этом районе и проживал Юрий Клинских, а также находился воронежский рок-клуб. Название «Сектор Газа» также было навеяно и популярностью одноимённого палестинского региона, ставшего горячей точкой и частым сюжетом советских СМИ той эпохи.
|
…Ну, это чисто такое местное название в Воронеже, где был рок-клуб, к которому мы принадлежали. Он находился в очень задымлённом районе, и я его так прозвал — «Сектор газа», и мы в этом клубе постоянно играли, а так как я жил там неподалёку в этом районе, группу я назвал также — «Сектор Газа». Чисто местное название, я ведь не думал тогда, что мы так раскрутимся, я думал, что мы поиграемся и на этом всё закончится, как и многие коллективы, тогда первые в 85—87 году, когда открылись рок-клубы, вы помните, было очень много команд довольно-таки интересных…[1] Юрий (Хой) Клинских
|
|
Псевдоним Юрий Хой (или просто Хой) появился совершенно случайно. Выступая на сцене рок-клуба или находясь там, в качестве зрителя, Юрий часто произносил известный среди панков клич. Позднее, когда городская популярность «Сектора Газа» набрала обороты, в квартиру Юрия часто стали названивать незнакомые люди, которые спрашивали Хоя.
Начало творчества и становление группы
Во второй половине 80-х Юрий знакомится с Александром Кочергой, более известным под псевдонимом Ухват, который организовал в Воронеже рок-клуб на манер ленинградского. Поначалу Клинских занимается здесь решением организационных вопросов, будучи сотрудником ГАИ, но потом по совету Ухвата решает создать собственный музыкальный проект. С весны пробует себя в написании песен, а ближе к зиме формируется репертуар будущего «Сектор Газа».
Первое время «Сектор Газа» состоял фактически из одного Клинских, выступавшего сольно с гитарой и единожды с бас-гитаристом другой группы Михаилом Финком[2]. Первый постоянный состав сформировался не 27 декабря 1989 года, как указывают многие источники, а в июне 1988 года, когда к Юрию Клинских примыкают барабанщик Олег Крючков и бас-гитарист Семён Титиевский. В качестве гитариста к коллективу также присоединяется Сергей Тупикин. Группа выступает в местном рок-клубе и быстро становится его звездой.
С 1988-го по 1990 год «Сектор Газа» выступал на одной сцене с приезжавшими в Воронеж командами, такими как «Постоянство памяти», «Звуки Му», «Гражданская оборона», «Дети» и др.
В апреле 1989 года группа получает приглашение выступить на третьем фестивале рок-клуба в Череповце. Выступление состоялось в ДК «Строитель» на второй день фестиваля[3] и прошло вполне удачно. В результате у коллектива появились первые поклонники за пределами родного города.[4]
Летом 1989 года группа записывает в студии Андрея Дельцова (экс-«Фаэтон») при ДК «им. 50-летия Октября» магнитоальбомы «Плуги-вуги» и «Колхозный панк». В разгар записи Сергея Тупикина на гитаре сменяет Игорь Кущев. Впрочем, из-за низкого качества записи данные альбомы так и не получили широкого распространения.
Позже для исполнения женских вокальных партий к написанным песням Юрий Клинских искал вокалистку, поэтому по рекомендации Игоря Кущева была приглашена Татьяна Фатеева. Весной 1990 года «Сектор Газа» записывает в профессиональной воронежской студии «Black Box», уже небезызвестного Андрея Дельцова, альбомы «Зловещие мертвецы» и «Ядрёна вошь». Для аренды студии, Юрию пришлось продать собственный мотоцикл «Ява». Далее последовали концерты, так Татьяна фактически вошла в состав группы и выступала ещё в течение трёх лет.
Песни Юры Хоя, представляющие собой стилизованные описания жизни как социальных низов, так и провинциального рабочего класса, содержащие разговорную и ненормативную лексику, пользовались популярностью у многих. В то же время группа долгое время не имела возможности выступать за пределами Воронежа, участники её были малоизвестны.
Волна популярности
 Внешние изображения
| |
|---|---|
| Фотографии ранних составов группы | |
|
[pp.vk.me/c302704/u161278042/94391668/y_9d112871.jpg Первый состав«Сектор Газа», 1990 год] |
|
|
[sektorgaza.net/img/redkoe/sg_group_1991.jpg Второй состав «Сектор Газа», 1991 год] |
Всеобщую известность «Сектор Газа» получил лишь в 1990 году после выхода альбомов «Зловещие мертвецы» и «Ядрёна вошь», которые Юрий отправил в Москву с помощью своего знакомого, занимавшегося распространением аудиопродукции[5]. В это время коллектив замечает московский бизнесмен Фидель Симонов. Услышав материалы, он приезжает в Воронеж знакомиться с участниками и вскоре приглашает их для записи следующего альбома, а затем организует им концерты.
Так, к началу 1991 года группа получает возможность записать альбом «Ночь перед Рождеством» в Москве на студии «Мир». Незадолго до этого коллектив покинул Олег Крючков, которого сменил Александр Якушев, помогавший группе ранее, подменяя Крючкова на концертах. Сразу после записи альбома «Ночь перед Рождеством» из состава был уволен бас-гитарист Семён Титиевский, а на его место был приглашён уже известный Сергей Тупикин. Затем из-за творческих разногласий покидает коллектив Игорь Кущев, полностью занявшись проектом «Школа», созданным им ещё в 1989 году. В замену ему, в концертный состав приглашается московский гитарист Владимир Лобанов (экс-«Легион»). Место клавишника занимает Алексей Ушаков (экс-«Фаэтон»), который, как и Александр Якушев, работал в команде сессионно с 1989 года.
Новоявленному администратору (Фиделю) приглянулась раскованность, манера исполнения и готовность ребят в любое время отправиться на гастроли, поэтому он вынашивал идею, как заработать на них немало денег, пустив несколько составов «Сектора» по стране. Только Хоя и группу такое положение дел совсем не устраивало, что в дальнейшем и послужило одной из причин прекращения совместной деятельности[6].
Вскоре, узнав о том, что группа остро нуждается в профессиональном менеджменте, с Юрием знакомится московский продюсер Сергей Савин и предлагает сотрудничество.[7] Так начинаются активные гастроли по стране. И хотя миллионы поклонников, следивших за творчеством музыкантов, не знали, как выглядят внешне участники коллектива, пользуясь этим, по стране разъезжали многочисленные двойники и под фонограммы группы давали концерты. Однажды в Москве, Юрий Хой стал очевидцем подобного безобразия. Он в ярости полез на сцену, чтобы разобраться с самозванцами, однако ничем кроме его избиения это не закончилось[8][9].
В этом же году на «Сектор Газа» выходит «Gala Records» — первая частная звукозаписывающая компания в Советском Союзе. Итак, на её студии в августе 1991 года, используя материал магнитольбомов 1989 года, записывается альбом «Колхозный панк», который изначально издаётся на виниле (на фирме грамзаписи «Мелодия» тиражом 100 000 экз.). К записи данного альбома впервые был привлечён сессионный гитарист Игорь Жирнов, впоследствии участвовавший в записи всех остальных альбомов. Позже снятый на заглавную песню с альбома видеоклип «Колхозный панк», показанный по ЦТ, делает группу широко известной по всей стране. В ноябре коллектив принимает участие в съёмках популярной программы «А», проходившими в телецентре Останкино[10].
По результату опроса продавцов музыкальных киосков Москвы, проведённого воронежскими корреспондентами, звукозаписи группы занимали лидирующие позиции по продажам. В июле 1991 года «Сектор Газа» впервые вошёл в хит-парады и занял 18-ое место в рейтинге «Комсомольской правды». А к концу года занял прочное 1-ое место.[11] По итогам хит-парада за 1991 год, по версии журнала «Пульс», среди рок-групп «Сектор Газа» входит в «топ-10» и занимает первое место.[12]
В 1992 году «Сектор Газа» выпускает седьмой альбом «Гуляй, мужик!». Параллельно выходу альбома идёт жёсткий гастрольный тур. Группа отыгрывает более 150 концертов за год.
В 1993 году выходит альбом «Нажми на газ» (в том числе и на виниле), а также на основе материала магнитоальбомов 1989 года записывается альбом «Сектор газа», который был официально издан только через пару лет. Летом этого же года концертный состав покидают сначала Владимир Лобанов, а затем по семейным обстоятельствам Сергей Тупикин. На место гитариста приходит Вадим Глухов. Всего несколько концертов на бас-гитаре отыгрывает Виталий Сукочёв (экс-«Школа») и покидает коллектив. Впоследствии, место бас-гитариста в группе так никем и не было занято, а партии бас-гитары были записаны в секвенсор с помощью синтезатора. В июле проходят съёмки видеоклипа на песню «Лирика». К концу года по состоянию здоровья покидает состав Татьяна Фатеева.
В 1994 году группа выпускает альбом «Танцы после порева» и одновременно издаёт панк-оперу «Кащей Бессмертный». Она сразу же входит в десятку хит-парадов страны. Музыкальные критики преисполняются уважением к «Сектору Газа» и называют его «молодой талантливой группой из глубинки»[13]. Данный альбом был записан по мотиву русской народной сказки об Иване-Царевиче и Василисе Прекрасной в вольной интерпретации. В нём присутствует повествование, а также исполнение арий действующими лицами. Музыка же к вокальным партиям была заимствована у западных групп и переаранжирована. В записи этих альбомов впервые приняла участие начинающая воронежская певица Ирина Пухонина. Её манера исполнения была настолько схожа с фатеевской, что поклонники долгое время не подозревали о том, что Татьяна уже покинула коллектив. Спустя два года были начаты съёмки видеоверсии сказки, однако по финансовым причинам так и не были закончены. И, тем не менее, летом 2000 года планировалось доснять сказку, но реализовать до конца эту идею так и не удалось.
Также в 1994 году все альбомы группы, существующие на тот момент (кроме магнитоальбомов и альбома «Сектор газа» 1993 года), переиздаются «Gala Records» на CD (печать компакт-дисков производилась в Австрии).
В первой половине 1995 года концертный состав «Сектора» пополняет второй гитарист Василий Черных (экс-«Школа»). С его приходом звук становится плотнее. Летом этого же года группа отправляется в концертный тур по городам Германии, по завершении которого с успехом выступает на седьмом по счёту фестивале «Rock Summer» в Таллине[14][15]. В конце года коллектив покидает клавишник Алексей Ушаков, которого сменяет Игорь Аникеев. Но в дальнейшем Ушакову всё же приходилось иногда подменять Аникеева на концертах. Место концертного директора занимает Константин Ляхов, который не имея опыта в шоу-бизнесе, на свой страх и риск взялся за выполнение административных функций, выпустив первые в истории «Сектора» плакаты и занявшись организацией гастролей[16].
Начиная с 1996 года, Клинских несколько меняет стиль группы, многие тексты становятся более серьёзными (с намёком на философскую направленность и лиричность), нецензурных выражений уже практически не встретить, — что ознаменовало собой новый этап в творчестве коллектива, тем самым подведя итог пройденного пути. Результатом этих экспериментов становится альбом «Газовая атака», впоследствии оказавшийся первым коммерчески успешным за всю историю группы и пробудившим вторую волну подъёма интереса к «Сектору». Песни «30 лет», «Life», «Твой звонок», «Туман» становятся хитами, а видеоклип на последнюю из них попадает в ротацию многих российских телеканалов. Несмотря на всё это, у представителей музыкальной индустрии и публики «Сектор Газа» продолжает ассоциироваться с похабными песнями.
В марте выходят сборники лучших хитов «Избранное» и «Избранное II».
По состоянию на 1996 год тиражи кассет с записями команды достигают астрономических чисел [18], но практически все доходы оседают вне коллектива, так как большинство медиапродукции в постсоветской России, на фоне экономического кризиса начала 90-х, — пиратские записи:
|
|
...Мы занимаем первые места по продажам. Но я не знаю цифр, потому что в основном это пиратские кассеты. И мы получаем деньги лишь с тех лицензионных кассет, которые выходят в Москве. Вот за счёт этого мизера мы и существуем.[19] <...> Девяносто девять процентов наших кассет, которые можно купить по всей стране, — левые. Я иногда в мечтах представляю, сколько бы я авторского гонорара получил, если бы все они вышли официально.[20] Юрий (Хой) Клинских
|
|
В 1997 году группа выпускает альбом «Наркологический университет миллионов», в котором слегка вернулась к стёбу и бытовым темам, однако нецензурных выражений было очень мало. На нём Хой экспериментирует с рэпом и, впервые за последние годы, помимо использования секвенсорного баса, привлекает к записи бас-гитариста. Главным хитом альбома становится песня, которая продолжила военную тематику группы — «Пора домой», получившая впоследствии статус народной. С этой песней состоялись выступления на таких больших мероприятиях, как фестиваль «Звуковая дорожка» в «Лужниках» (1998 год) и сборный концерт на Красной площади, приуроченный ко Дню победы (1999 год).
К 10-летию группы компания «Gala Records» выпускает серию «Коллекция», состоящую из ранее изданных альбомов, но уже в новом оформлении, дополнив материал танцевальными версиями хитов разных лет, а также ремейком одноимённого альбома «Сектор газа» (1993).
Кризис и последний альбом
В конце 1997 года у Юрия возникает идея создать целиком мистический альбом в тяжёлом рэпе. Однако планам его не суждено было сбыться в ближайшем времени. Из-за творческого кризиса он практически не работал над новыми песнями, а продолжил гастрольную деятельность. Чтобы заполнить творческую паузу, в июне 1998 года выходит сборник лирических композиций под названием «Баллады».
Августовский кризис 1998 года серьёзно ударил по коллективу. Вскоре Хой сокращает состав группы до гитариста и клавишника. «Gala Records», специализирующаяся на локализацию в России западной поп-музыки, закрывает все русские проекты и приостанавливает сотрудничество с «Сектором Газа». Но несмотря ни на что проект всё равно продолжает существовать, Юрий не останавливается на достигнутом, а снова экспериментирует, не отставая от современных музыкальных тенденций. Так «Сектор Газа», в лице его лидера — Юрия Клинских, выпускает совместно с воронежским диджеем Алексеем Брянцевым техно-ремиксы своих песен, лично отобрав для него хиты[21]. Но из-за разразившегося в России кризиса, записанный летом 1998 года сборник ремиксов «Extasy» был выпущен только через год, в ноябре 1999-го, вместе с «Extasy 2», релиз которого состоялся из-за того, что в продажу поступил пиратский компакт-диск с ремиксами из серии «Коллекция».
Текущий 1999 год, как и предыдущий, выдался не простым — полноценной работе над новым альбомом мешает очередной творческий кризис, связанный с давлением со стороны лейбла, финансовым состоянием и бытовыми проблемами. В то же самое время группа активно гастролирует по стране и во второй раз посещает Германию.
В конце года переиздаётся серия «Коллекция» комплектом из одиннадцати альбомов в общей коробке, дополненной комиксом, нарисованным Дмитрием Самборским — художником и дизайнером альбомов «Сектора Газа», ранее известным по работе с «Коррозией Металла».
Последний же альбом «Восставший из Ада» был записан в 2000 году и вышел уже после смерти Юрия Клинских, который скончался 4 июля 2000 года. Альбом получился самым мистическим и тяжёлым за всю историю группы.
|
|
...Я всё время стремился к тяжёлому звуку, просто технология не позволяла реализовать мои задумки, и я не въезжал, что и как нужно сводить, и оператор не въезжал. Все же на попсе были воспитаны. И качество дальнейших альбомов зависело от того, насколько удачно я въезжал в технологию записывания музыки, и чем больше я набирался опыта, тем лучше выходили альбомы. И сейчас могу сказать, что весь этот «спектральный анализ» я изучил и теперь знаю, как надо делать тяжёлую музыку. Для этого я переслушал море альбомов, у меня одной тяжёлой музыки восемьсот дисков (а всего — тысяча двести)! И последний альбом — это тяжеляк, клёвый! Специально применяли суперметаллические примочки, накладывали гитары, всё делали «по фирме», во всяком случае, по сведению альбом вышел близким к «фирме». На настоящий момент такого звука я в бывшем Союзе ещё не слышал, по тяжести. Я хотел этого добиться и добился… Потому что всегда стремился вперёд.[22] Юрий (Хой) Клинских
|
|
В апреле проходит серия концертов по Москве, в которых прозвучало несколько песен с нового альбома. После них «Сектор газа» гастролирует в третий раз по Германии, откуда возвращается к июню.
Прощание со сценой
25 июня 2000 года Юрий Клинских в последний раз выходит на сцену. Это происходит в Москве, на малой спортивной арене «Лужники», в рамках концерта «Звуковая дорожка» на празднике газеты «Московский комсомолец». Он выходит один, так же как и в самом начале карьеры, начинает петь «Демобилизацию», после первого куплета фонограмма неожиданно обрывается, после второй попытки происходит то же самое. Юрий так и не смог закончить выступление. По сути, это было прощание со сценой. Спустя десять дней Юрия Клинских не стало. С его смертью заканчивается и история «Сектора Газа».
После распада группы
После смерти Юрия Клинских появляются группы «Ex-Сектор Газа», «Сектор Газовой Атаки» и «С.Г.», в которых так или иначе были задействованы некоторые музыканты из разных составов распавшейся группы. Вокалистом группы «С.Г.», именующую часто на концертах и афишах «Сектором Газа», является племянник Юрия Хоя. Ни один из проектов, организованных бывшими участниками коллектива, так и не смог повторить успех предшественника.
В апреле 2001 года «Сектор Газа» выдвигается в номинации премии российской индустрии звукозаписи «Рекордъ-2001» как исполнитель года. Международная федерация производителей фонограмм (IFPI) сообщает, что на звание «исполнитель года» претендуют Земфира, Алсу, «Би-2» и воронежская рок-группа «Сектор Газа».[23]
После десятилетия забвения со стороны выпускающего лейбла, летом 2015 года, компания «Warner Music Russia» заявила о выпуске альбома неизданных песен из раннего творчества Юрия Клинских в новом звучании и лучших песен «Сектор Газа».[24]
Роль в популярной культуре
Тематика и стилистика
|
|
…Вот она настоящая современная народная песня. Куда до них самоварному «Золотому кольцу», не имеющего ничего общего с подлинным фольклором. «Сектор Газа» — вот она истинная плоть от плоти народа… Семён Круглов[13]
|
|
Юрий Клинских вышел из среды рабочих кварталов провинциального российского города перестроечной эпохи, с присущей им социальной неразвитостью и насилием, облекающиеся в текстах группы в пародийно-ироничную форму. В своих песнях он старался учитывать события общественной и личной жизни, поступки людей, повседневные бытовые ситуации, при этом используя в текстах некоторых композиций ненормативную лексику.
|
|
...А вообще к нашим песням надо относиться с определённой долей иронии. Мы поём о людских пороках, которые реально существуют, но многие люди боятся в этом признаться. А мы им раскрываем глаза и тычем мордой во всю эту грязь. Такая своеобразная терапия получается. Мы конечно не ангелы, но и не какие-нибудь грязные скоты.[25] Юрий (Хой) Клинских
|
|
Большой пласт творчества Клинских посвящён остросоциальным проблемам времён перестройки, «лихих 90-х», а также теме загробной жизни и мистики. Сюжеты этих песен, как правило, развиваются либо в сельской местности, либо в провинциальном городке — и похожи на карикатуру, на русский лубок.
|
|
…По маленькой российской деревеньке, среди косых механизаторов и распаренных от портвейна доярок, во множестве бродят упыри, вурдалаки, Бабы-Яги и Кощеи Бессмертные и прочая нечисть — такое вот экзотическое население обитает в песенном мире группы «Сектор Газа»… Александр Пигарев[18]
|
|
Официально музыка «Сектора Газа» считалась панк-роком, хотя к данному направлению группа имеет лишь частичное отношение — Клинских увлекался разными музыкальными течениями, от панка и тяжёлого рока до рэпа и славянского фолка, нашедших отражение в его песнях. Некоторые представляют собой мелодекламацию или речитатив под искаженный звук электрогитар — овердрайв, дисторшн либо фузз. В то же время музыка «Сектора Газа» сочетает в себе русскую народную музыку — частушки, авторскую песню, русскую народную песню и стилистику музыкальной поп и рок-культуры Запада, а также каверы на композиции известных западных поп и рок-исполнителей. Сам Юрий Хой определял музыкальный стиль группы как «фьюжн» (то есть «сплав»). Но это самоопределение не совсем корректно, так как сам термин «фьюжн» в значительной степени относится к джазовой музыке и прогрессивному року.
|
|
…Многие интересуются, в каком стиле играет «Сектор Газа»? Дело в том, что в молодости (в 70-е годы) я слушал западный рок, Высоцкого и уже в конце 70-х «Машину Времени». Так вот, «Сектор Газа» — это смесь всего этого. А поэтому я определил стиль группы не иначе как «фьюжн», то есть «сплав», так как каждая песня «Сектора» — это разный стиль: хард, панк, диско и многое-многое другое. Сам же я вот уже несколько лет «сижу» на метале и рэпе. А когда это всё вместе — металлический рэп, то для меня это полный кайф… Юрий (Хой) Клинских[27]
|
|
В интервью авторитетному музыкальному критику Артемию Троицкому в программе «Кафе «Обломов» (в выпуске от 19 июня 1997 года) Юрий Хой признался:
|
|
…Сам я люблю очень многие песни, хорошие песни во всех стилях, поэтому я и стараюсь делать по принципу, как в своё время это делала группа «ДК», что меня и подтолкнуло. Она тоже просто хохмила там в одном стиле, в другом… Просто, чтоб альбом был интересен, а не так как, например, включил одну песню там, например, «метал» пробубнил, вторая также… Просто приедается, а альбом должен быть интересным, чтоб его слушать… |
|
В одном из своих интервью тот же Троицкий, когда его спросили о его отношении к Егору Летову, упомянул группу «Сектор Газа»:
|
|
…А что касается отечественной музыки, то я не исключаю, что эта группа первая стала петь матом, хотя у группы «ДК», по-моему, это было и до «Гражданской обороны», а у группы «Сектор Газа», которая, кстати, мне нравится гораздо больше, чем «Гражданская оборона», употребление матерных слов мне представляется несравненно более органичным. Жалко Юру Хоя, вот это был хороший парень. Лучше бы Егор Летов оправдал свои суицидальные теории и покончил бы с собой пятнадцать лет тому назад. А пьяница Юра Хой лучше бы здравствовал и по сей день…[28] |
|
В другом своём интервью, Троицкий указал, — «если говорить о русском народном роке, то эта группа лучше всего подходит к такому определению», а также назвал Юру Хоя талантливым, душевным человеком.[29]
Сергей Жариков, основатель группы «ДК», в своём интервью интернет-изданию «Lenta.ru» сравнивал «Сектор Газа» с «Битлз»:
|
|
Lenta.ru: В чём, по вашему мнению, успех воронежской группы «Сектор Газа»? И правильно ли определять её в категорию панка. Может, это скорее «трэш»?
Сергей Жариков: «Сектор Газа» — это наши «Битлз», не стилистически, но функционально. Недаром у них был контракт с EMI. Как и «битлы», они конвертировали субкультурные клише в культурные, то есть общеупотребительные, став действительно народной группой. Обыкновенно авторы ревностно относятся к собственным подражателям, но я только рад что «Сектор Газа» шёл от «ДК», о чём, впрочем, Клинских неоднократно заявлял. Это «трэш», да, но Россия — родина трэш-арта, чем мы можем действительно гордиться. [30] |
|
Многие песни «Сектора Газа», благодаря запоминающейся мелодии и необычной образной фольклорности текстов, снискали народную любовь и до сих пор остаются популярными в народе. Одна из самых известных песен «Сектора» — «30 лет» из альбома «Газовая атака». Несомненным хитом из этого альбома группы можно также с полным правом назвать песню «Life», а видеоклип к песне «Туман» был продемонстрирован на телеканалах российского телевидения. «Армейская тема» была также представлена в песнях «Пора домой» и «Демобилизация» из альбомов «Наркологический университет миллионов» и «Восставший из Ада», соответственно, ставших достаточно популярными среди военнослужащих срочной службы. Песня «Вечером на лавочке», впервые исполненная в 1990 году, сейчас особенно популярна в многочисленных караоке-клубах во всей стране.
Критика
 |
Внимание! Данная страница или раздел содержит ненормативную лексику. |
|
|
Панком я себя никогда не считал. Ну, может быть, в начале творчества чистая «панкуха» где-то и просматривалась. Я делаю то, что мне нравится. Каждый альбом музыкально разнообразен. |
|
Стиль рок-музыки «Сектора Газа» (приблизительный период с 1990-го по 1994-й) — часто характеризуют как «колхозный». Такую характеристику стилю дала критика из различных социальных групп. Сам Хой, бывало в шутку называл свой стиль «колхозным панк-роком». Вариант «колхозный панк» как обозначение стиля «Сектора Газа» довольно часто можно встретить в интервью с известными российскими рокерами.
В одном из своих интервью лидер группы «Алиса» Константин Кинчев на вопрос об отношении к группе «Сектор Газа» сказал, — «"колхозный панк" — не близкий мне жанр», однако отметил, что Хой достиг определённых вершин, жалко, что он умер рано.[32] В другом интервью, которое было до этого, Кинчев рассказал историю о том, что встречался с Хоем в начале его музыкальной деятельности, году в 88—89, он просил передать кассету с его песнями Майку Науменко, что Кинчев и сделал.[33]
|
|
Вопрос: Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к группе «Сектор Газа»? Ответ: …Трудно ответить. У меня нет однозначного отношения. Я знаю такую группу, понимаю, что у неё есть много своих поклонников. Но я всё-таки сторонник чистого русского языка. Без элементов ненормативной лексики и всяких жаргонных слов… |
|
Тем не менее, само панк-сообщество очень негативно относится к любым попыткам причисления музыки «Сектора» к панк-року и вообще к панк-движению, поэтому термин «колхозный рок», а не «колхозный панк», видимо, является более политкорректным вариантом.
|
|
…«Сектор Газа» не был в волне панк-рока! Он вообще не понимал музыки! Он взял группу «Queen», написал сверху «хуй» — и всё!!! А у нас — конкретные истории! Как у Гоголя, как у Эдгара По! Я не колхозный панк! Я хороший придурок, в хорошем понимании, понимаешь?.. |
|
|
|
Некоторые считают «Сектор Газа» голосом народа, но я сам никогда не относился к такой «категории» народа, так что я так не считаю. Сам бы никогда не слушал эту группу, если бы не замполит в армии, который любил её. Не по собственной воле слушал все альбомы и не по одному разу. Не могу сказать, что обогатился каким-то опытом. У меня «Сектор Газа» ассоциируется с деревней, колхозный панк, тусовки с магнитофоном и пацанами… |
|
Тем не менее, 6 декабря 2012 года Андрей Князев вместе со своей группой «КняZz» принял участие в трибьют-концерте в честь 25-летия группы, который проводился в петербургском клубе «Космонавт». На данном мероприятии группой были исполнены песни «Бомж» и «Ночь перед Рождеством».[37]
|
|
…В России есть такая беда — хотя она не типично русская, во всём мире так, но у нас почему-то в особо тяжкой форме: молодые музыканты не уважают тех, кто шёл до них — нет преемственности поколений. Типа мы — настоящий, «тру-панк-рок», а все кто были до нас — отстой, «говнорок» или «сэлаут». Я так не считаю. Действительно, если говорить о «Секторе Газа» в американском или европейском смысле понимания термина «панк-рок» — то конечно это не панк. Но этой группе удалось пробудить огромный, массовый интерес к музыке под этим названием, и уже за одно это они достойны уважения, на мой взгляд. Кроме того это была честная группа, а не какой-нибудь продюсерский проект, которая на свой страх и риск пыталась самовыражаться, и делать свой панк-рок так, как она его понимала. Да можно о многом спорить в их творчестве, но, несомненно, одно — они были одними из первых, кто не побоялся называть себя панками на музыкальной сцене в России. Они были антисоциальными и, безусловно шокирующими для современного им общества. «Живи быстро, умри молодым» — это о них. |
|
В одном из своих интервью бывший гитарист «Сектора Газа» Игорь Кущев, прямо указывал на самостоятельность изобретённого звучания:
|
|
…Не стало человека, который дал целое направление в рок-музыке — «колхозный панк». Я же решил продолжить… И в конце концов надо отдать должное памяти человека… |
|
|
|
Ребята в «Секторе» все были хороши по-своему. Просто все увлекались разными стилями. Хой отслеживал свой (колхозный) стиль, и это был удачный выстрел… Владимир Лобанов[40]
|
|
Возможно, из-за своего народного, того самого «колхозного», русского звучания «Сектор Газа» так и не был включён в «Легенды русского рока», несмотря на то что некоторые их песни звучали в эфире радиостанции «Наше радио» («Пора домой», «Туман», «Новогодняя песня»).
Также «Сектор Газа» очень редко участвовал в различных общих проектах и концертах российского рок-движения. Его практически невозможно было услышать на радио, крайне редко увидеть на телевидении. Связано это было не только с нецензурными выражениями, используемыми в творчестве, но и с тем, что в его песнях повсюду присутствовала злободневная тематика. Парадокс: «Сектор Газа» был в андеграунде — но эту группу знало всё СНГ. Во второй половине 90-х «Туман» и ряд других песен с отсутствием ненормативной лексики («Пора домой», «Life», «Песенка» и др.) активно ротировались в эфире радиостанции «Юность».
Сам Юра Хой особо не жаловался на то, что он не состоит в рок-тусовках и его мало узнают в лицо. В одном из интервью он прокомментировал это следующим образом:
|
|
…Я вообще рад, что меня никто не знает в лицо — мне от этого не лучше, не хуже, мне от этого денег больше не прибавится, но зато я живу спокойно, легко. Спокойно гуляю по улицам, и у меня нет таких мечтаний, как у Киркорова прокатиться в метро — я это спокойно могу сделать. |
|
Дискография
Альбомы
| № | Тип альбома | Название альбома | Музыканты, участвовавшие в записи | Дата записи | Годы издания / переиздания |
Студия звукозаписи / лейбл издания | Примечание |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| (1) | Магнитоальбом | Плуги-вуги |
Юрий Клинских — автор песен, вокал, гитара |
июнь 1989 |
— / — | Black Box / — | ** |
| (2) | Магнитоальбом | Колхозный панк |
Юрий Клинских — автор песен, вокал, гитара |
июнь 1989 |
— / — | Black Box / — | ** |
| 1 (3) | Студийный альбом | Зловещие мертвецы |
Юрий Клинских — автор песен, вокал |
май 1990 |
1994 / 1997 (серия «Коллекция») | Black Box / Gala Records | * |
| 2 (4) | Студийный альбом | Ядрёна вошь |
Юрий Клинских — автор песен, вокал |
май 1990 |
1994 / 1997 (серия «Коллекция») | Black Box / Gala Records | * |
| 3 (5) | Студийный альбом | Ночь перед Рождеством |
Юрий Клинских — автор песен, вокал, гитара |
январь 1991 |
1994 / 1997 (серия «Коллекция») | Мир / Gala Records | * ** |
| 4 (6) | Студийный альбом, LP |
Колхозный панк |
Юрий Клинских — автор песен, вокал, гитара, секвенсор |
август 1991 |
1991 (LP), 1992 / 1994, 1997 (серия «Коллекция») | Gala Records | * |
| 5 (7) | Студийный альбом | Гуляй, мужик! |
Юрий Клинских — автор песен, вокал, гитара, секвенсор |
январь 1992 |
1994 / 1997 (серия «Коллекция») | Black Box / Gala Records | * ** |
| 6 (8) | Студийный альбом, LP |
Нажми на газ |
Юрий Клинских — автор песен, вокал, гитара, секвенсор |
март 1993 |
1993 / 1994, 1997 (серия «Коллекция») | Black Box / Gala Records | * ** |
| 7 (9) | Студийный альбом | Сектор газа |
Юрий Клинских — автор песен, вокал, гитара, секвенсор, диалог, декламация |
март 1993 |
1995 / 1997 (серия «Коллекция») | Black Box / REC Records, BECAR Records | * ** |
| 8 (10) | Студийный альбом | Танцы после порева |
Юрий Клинских — автор песен, вокал, гитара, секвенсор |
март 1994 |
1994 / 1997 (серия «Коллекция») | Black Box / Gala Records | * ** |
| 9 (11) | Студийный альбом | Кащей Бессмертный |
Юрий Клинских — автор песен, вокал, декламация, гитара, секвенсор, аранжировка |
март 1994 |
1994 / 1997 (серия «Коллекция») | Black Box / Gala Records | * ** |
| 10 (12) | Студийный альбом | Газовая атака |
Юрий Клинских — автор песен, вокал, гитара, секвенсор |
март 1996 |
1996 / 1997 (серия «Коллекция») | Black Box / Gala Records | * ** |
| 11 (13) | Студийный альбом | Наркологический университет миллионов |
Юрий Клинских — автор песен, лидер-вокал, бэк-вокал, акустическая гитара, секвенсор, аранжировка |
февраль — март 1997 |
1997 / 1997 (серия «Коллекция») | Gala Records | * ** |
| 12 (14) | Студийный альбом, ремейк |
Сектор газа |
Юрий Клинских — автор песен, вокал, гитара, секвенсор, аранжировка |
август 1997 |
1997 (серия «Коллекция») / — | Gala Records | * |
| 13 (15) | Студийный альбом | Восставший из Ада |
Юрий Клинских — автор песен, лидер-вокал, бэк-вокал, ритм-гитара, секвенсор, аранжировка, программирование, запись и сведение |
январь — апрель 2000 |
2000 / — | Gala Records | * ** |
| |||||||
Грампластинки (винил)
| Название | Год выпуска | Тираж, шт |
|---|---|---|
| Колхозный панк | 1991 | 100 000 |
| Нажми на газ | 1993 | более 200 000 |
| Вой на Луну (Лучшее) |
2016 |
Сборники
Официальные сборники
| Название | Год выпуска | Переиздание |
|---|---|---|
| Избранное | 1996 | 2002 |
| Избранное II | 1996 | 2002 |
| Баллады | 1998 | 2002 |
| Избранное III | 2002 | — |
| Баллады II | 2003 | — |
| Вой на Луну (Лучшее и неизданное) |
2015 | — |
Официальные сборники ремиксов
| Название | Музыканты, участвовавшие в записи | Год записи | Год выпуска | Переиздание | Студия звукозаписи / лейбл издания |
|---|---|---|---|---|---|
| Extasy | Юрий Клинских — вокал, программирование Алексей Брянцев (DJ Крот) — программирование Вероника Никифорова — вокал |
1998 | 1999 | 2002 | STOP Records / Gala Records |
| Extasy 2 | Юрий Клинских — вокал Алексей Брянцев (DJ Крот) — программирование |
1997 | 1999 | 2002 | STOP Records / Gala Records |
Трибьюты
Официальные трибьюты
«Сектор Газа. Трибьют» (2005)
| № | Название | Длительность |
|---|---|---|
| 1. | «Привет, ребята, добрый день» (Игла) | 02:37 |
| 2. | «Сельский кайф» (Бахыт-Компот) | 03:16 |
| 3. | «Возле дома твоего» (НАИВ) | 02:10 |
| 4. | «Похмел» (Монгол Шуудан) | 03:57 |
| 5. | «Страх» (Бахыт-Компот) | 03:04 |
| 6. | «Демобилизация» (Игорь Кущев) | 03:52 |
| 7. | «Life» (Кирпичи) | 02:46 |
| 8. | «Истребители вампиров» (Игла) | 04:16 |
| 9. | «Вечером на лавочке» (Игорь Кущев) | 04:19 |
| 10. | «Метаморфоза» (Игла) | 02:43 |
| 11. | «Л.Т.П.» (Пятая бригада) | 03:56 |
| 12. | «Мент» (Сергей Кагадеев (ex-НОМ)) | 03:01 |
| 13. | «Пора домой» (Игорь Кущев) | 04:00 |
| 14. | «Эстрадная песня» (Данила Master) | 01:59 |
| 15. | «Гуляй, мужик!» (Данила Master) | 03:30 |
| 16. | «Песенка» (DanceForge Project) | 03:45 |
| 17. | «Я — мразь» (Пиип на Лиип) | 02:27 |
| 18. | «Не даёт» (DistorШn) | 03:00 |
| 19. | «Носки» (DistorШn) | 02:36 |
| 20. | «Богатые тоже плачут» (Кеды) | 01:49 |
| 21. | «Ночь перед Рождеством» (DJ Spotter) | 03:58 |
| 22. | «20 лет Сектору газа» (Игорь Кущев) | 04:19 |
| 23. | «Героин» (Игорь Кущев) | 04:24 |
Неофициальные трибьюты
«Альтернативный трибьют» (2005)
| № | Название | Длительность |
|---|---|---|
| 1. | «Здорова, пацаны!» (DJ КОТ) | 02:34 |
| 2. | «Сектор газа» (PereZ) | 03:21 |
| 3. | «Эстрадная песня» (Данила Master) | 01:59 |
| 4. | «Я — мразь» (Пиип на Лиип) | 02:24 |
| 5. | «Из чего же» (A-WIND) | 02:24 |
| 6. | «Ява» (Игорь Кущев) | 04:45 |
| 7. | «Мажор» (Дефлораторы) | 01:45 |
| 8. | «Колхозный панк» (Сучий лесок) | 03:35 |
| 9. | «Вальпургиева ночь» (Ультиматум) | 02:27 |
| 10. | «Л.Т.П.» (Пятая Бригада) | 03:56 |
| 11. | «Банка» (Сексуальный горшок) | 03:26 |
| 12. | «Не даёт» (DistorШn) | 03:00 |
| 13. | «Сельский кайф» (DJ Kvas) | 03:46 |
| 14. | «Спор» (Игорь Кущев) | 05:32 |
| 15. | «Подкуп» (Азон) | 02:09 |
| 16. | «Хорошо в деревне летом» (DJ Stass) | 03:22 |
| 17. | «Носки» (DistorШn) | 02:33 |
| 18. | «Песенка» (Maxi-Boom) | 03:12 |
| 19. | «Ночь перед Рождеством» (DJ Stass) | 04:54 |
| 20. | «Нажми на газ» (P.A.D.L.O.) | 01:08 |
| 21. | «Колхозный панк» (Кувалда) | 03:02 |
| 22. | «Смерть поэта (посвящается Юрию Хою)» (Максим Перепелица) | 03:15 |
| 23. | «Ты где-то там далеко (памяти Ю. Клинских)» (Николай Курпан (Чёрный кузнец) и Кирилл Пашин) | 04:39 |
| 24. | «Память о друге» (Татьяна Фатеева (ex-СГА)) | 03:06 |
«Фанатский трибьют» (2005)
| № | Название | Длительность |
|---|---|---|
| 1. | «Здорова, пацаны!» (DJ КОТ) | 02:34 |
| 2. | «Подкуп» (Азон) | 02:28 |
| 3. | «Дави на газ» (P.A.D.L.O.) | 01:08 |
| 4. | «Мастурбация» (Группа Ё) | 02:54 |
| 5. | «Кума» (Светолир) | 02:39 |
| 6. | «Возле дома твоего» (Svoy) | 03:13 |
| 7. | «Эстрадная песня» (Mad Day) | 02:14 |
| 8. | «Я — мразь» (Пиип на Лиип) | 02:25 |
| 9. | «Колхозный панк» (Сучий лесок) | 03:34 |
| 10. | «Бомж» (White Shadows) | 03:41 |
| 11. | «Попец» (P.A.D.L.O.) | 02:01 |
| 12. | «Мажор» (Дефлораторы) | 01:44 |
| 13. | «Метаморфоза» (Svoy & Mullo) | 02:37 |
| 14. | «Дурак» (Рефлектор) | 03:01 |
| 15. | «Ку-ку» (Shurik) | 01:56 |
| 16. | «Свидание» (DJ Stass) | 05:42 |
| 17. | «Хорошо в деревне летом» (DJ Stass) | 03:22 |
Әшәке запой / «Сектор Газа перепевкалары» (2007)
- Филюс (Беркет) Мухаметшин — автор приближенного перевода на татарский язык, вокал, аранжировка.
| № | Название | Длительность |
|---|---|---|
| 1. | «Синең ойән кырында» (Возле дома твоего) | 02:51 |
| 2. | «Гаеп алдым уземә» (Взял вину на себя) | 03:19 |
| 3. | «Колхоз панкы» (Колхозный панк) | 03:03 |
| 4. | «Гуляй, мужик!» | 03:30 |
| 5. | «ЛТП» | 03:08 |
| 6. | «Мент» | 03:38 |
| 7. | «Импотент» | 02:48 |
| 8. | «Похмель» (Похмел) | 02:02 |
| 9. | «Бер пар утыра» (Вечером на лавочке) | 04:24 |
| 10. | «Ява» | 03:45 |
| 11. | «Карсылу» (Снегурочка) | 02:51 |
| 12. | «Белая горячка» | 03:30 |
| 13. | «Ильяс Муромец» (Илья Муромец) | 01:52 |
| 14. | «Сакланыгыз» (План) | 03:35 |
| 15. | «Кайтырга вакыт» (Пора домой) | 03:07 |
«Народный трибьют памяти Юры Хоя» (2009)
Данный трибьют посвящён группе «Сектор Газа», в котором собрано свыше ста каверов, в том числе и песен посвящённых Юре Хою и группе. Появился в 2009 году, официально не издавался, а распространялся во всемирной паутине.
Конь / «Деревенский жиголо» (2012, 2013)
Любительские трибьют-альбомы белорусского музыкального проекта из двух человек.
ПЖиМП / «Возле дома твоего... Трибьют-альбом памяти Юрия Хоя» (2013)
DAEMONIGHT / «Трибьют к 50-летию Юрия Клинских» (2014)
Клипография
| Название | Год выпуска | Примечание |
|---|---|---|
| «Колхозный панк» | 1992 | — |
| «Лирика» | 1993 | — |
| «Туман» | 1996 | Две версии с незначительно изменённым текстом |
| «Ария Ивана и Лягушки» | — | Рабочая версия 1996 года (официально не издавалась) |
| «Вторая ария Ивана» | — | Рабочая версия 1996 года (официально не издавалась) |
| «Третья ария Ивана» | — | Рабочая версия 1996 года (официально не издавалась) |
| «Пора домой» | 1998 1999 |
1998 год. Клип смонтирован из кадров армейской жизни и концертного выступления группы (распространялся на VHS-сборниках) 1999 год. Запись выступления на Красной площади (Москва) |
| «Ночь страха» | — | Рабочая версия 2000 года (официально не издавалась) |
Книги
| Название | Тип | Автор | Год издания |
|---|---|---|---|
| «Похождения Юры Хоя в царстве зла» | Комикс | Дмитрий Самборский | 1999 |
| «Хой!». Эпитафия рок-раздолбаю» | Книга | Владимир Тихомиров | 2001 |
| «Сектор Газа» глазами близких» | Книга | Роман Гноевой | 2004 |
| «Говорит Хой: Прямая речь Юрия Клинских» | Книга | Аслан Курбанов | 2015 |
Фильмы и телепередачи
| Название | Телеканал | Год выпуска |
|---|---|---|
| «Башня» (В память о Юрии Клинских) |
РТР | 2000 |
| «Как уходили кумиры. Юрий Клинских» | ДТВ | 2006 |
| «Чистосердечное признание. Звёздные вдовы» (эпизод) | НТВ | 2007 |
| «Главный герой. Мат в три ноты» (эпизод) | НТВ | 2008 |
| «Звёзды на ладони. Неформат» (эпизод) | MTV Россия | 2009 |
| «Чистосердечное признание. Старость не радость» (эпизод) | НТВ | 2010 |
| «Тайные знаки. Апокалипсис. Смертельное удовольствие» (эпизод) | ТВ3 | 2010 |
| «Чистосердечное признание. Криминальные гастроли» (эпизод) | НТВ | 2011 |
| «Битва экстрасенсов» 15 сезон, 5 выпуск (эпизод) |
ТНТ | 2014 |
Саундтреки
| Название фильма | Формат | Режиссёр | Год выпуска |
|---|---|---|---|
| «ДМБ: снова в бою…» | Х/ф | Александр Басов | 2001 |
| «Дети Ленинградского» | Д/ф | Ханна Полак | 2004 |
| «Гоп-стоп» | Х/ф | Павел Бардин | 2011 |
| «Светофор» 64 серия (4 сезон, 4 серия) |
Сериал | Роман Фокин | 2012 |
| «Озабоченные, или Любовь зла» 1 сезон, 2 серия |
Сериал | Борис Хлебников | 2015 |
| «Бородач. Понять и простить» 1 сезон, 1 и 2 серии |
Сериал | Заур Болотаев | 2016 |
| «ЧОП» 19 серия (2 сезон, 3 серия) |
Сериал | Михаил Соловьёв | 2016 |
Состав в разные годы
До середины 1988 года Юрий (Хой) Клинских работает сольно, выступая на концертах и фестивалях воронежского рок-клуба.
Ниже предлагается неполный список людей, в разное время имевших отношение к группе.
| Первый состав: | (1988—1991) | Второй состав: | (1991—1993) | Третий состав: | (1993—1995) | Четвёртый состав: | (1995—1997) | Финальный состав: | (1997—2000) |
- Юрий (Хой) Клинских (27 июля 1964, Воронеж — 4 июля 2000, Воронеж) — вокал, бэк-вокал, речитатив, декламация, автор музыки и текстов, аранжировки, секвенсорная ритм-секция, акустическая гитара, ритм-гитара (1987—2000).
Гитаристы:
- Игорь (Кущ) Кущев (род. 23 июля 1959, Новомосковск, Тульская область) — лидер-гитара в студии и на концертах (1989—1991).
- Игорь (Егор) Жирнов (род. 21 сентября 1964, Томск) — лидер-гитара в студии (1991—2000).
- Владимир Лобанов (род. 8 сентября 1964, Калининград (Королёв), Московская область) — лидер-гитара на концертах (1991—1993).
- Вадим Глухов (25 августа 1965, Воронеж — 18 января 2011, Воронеж) — лидер-гитара на концертах (1993—2000), частично в студии (1996).
- Василий Черных (3 декабря 1965, Воронеж — 8 апреля 2008, Воронеж) — ритм-гитара на концертах (1995—1998).
Бас-гитаристы:
- Семён Титиевский (род. 20 января 1968, Воронеж) — бас-гитара в студии и на концертах (1988—1991).
- Сергей Тупикин (род. 23 января 1965, Воронеж) — лидер-гитара в студии и на концертах (1988—1989), бас-гитара в студии и на концертах (1989—1993).
- Виталий (Питон) Сукочёв (род. 15 февраля 1965, Воронеж) — бас-гитара на концертах (1993).
- Эльбрус (Брюс) Черкезов (род. 7 сентября 1968, г. Макеевка, пос. Ханжёнково, Донецкая область) — бас-гитара в студии (1997).
- Валерий Подзоров (род. 23 августа 1964) — бас-гитара на концертах (1997—1998).
- Василий Дронов — бас-гитара в студии (2000).
Клавишники:
- Алексей Ушаков (род. 12 мая 1963) — клавишные, секвенсорная ритм-секция в студии и на концертах (1989—1995), декламация в студии (1994), бэк-вокал на концертах.
- Игорь (Кот) Аникеев (15 августа 1961, Воронеж — 10 октября 2014, Воронеж) — клавишные, секвенсорная ритм-секция в студии и на концертах (1996—2000).
Барабанщики:
- Олег (Крюк) Крючков (8 января 1964 — 18 января 1997, Воронеж) — барабаны в студии и на концертах (1988—1990).
- Александр Якушев (род. 21 июня 1965) — барабаны в студии и на концертах (1989—1998).
Бэк-вокалистки:
- Татьяна Фатеева (род. 14 сентября 1968, Эртиль, Воронежская область) — вокал в студии и на концертах (1990—1993).
- Ирина (Бухарина) Пухонина (род. 26 ноября 19??, Воронеж) — вокал в студии (1994—1996).
- Вероника Никифорова (род. 29 августа 1976) — вокал в студии (1998).
Звукорежиссёры:
- Андрей Дельцов (род. 23 февраля 1963, Воронеж) — звукорежиссёр в студии и на концертах (1989—2000), соло-гитара на концертах (1991), клавишные в студии (1991).
- Игорь Князев (род. 20 мая 1964) — звукорежиссёр на концертах (1991).
- Алексей Кривенко (род. 4 января 1963, Воронеж) — звукорежиссёр в студии и на концертах (1991—1992, 1994—1995).
- Андрей (Бонифаций) Колтаков (род. с. Рождественское, Костромская область) — звукорежиссёр в студии (1996).
- Валерий Таманов — звукорежиссёр в студии (1996, 2000).
Прочие:
- Александр (Ухват) Кочерга (2 сентября 1961—2010, Воронеж) — основатель и руководитель воронежского рок-клуба (1987—1990), организатор концертов (1989—1990).
- Алексей Адамов — концертный директор (1991).[42]
- Сергей Савин — концертный директор (1991—1994).
- Константин Ляхов — концертный директор (1995—2000).
- Алексей Привалов (род. 23 мая 1972, Москва) — тур-менеджер (1995—2000).
- Алексей Брянцев (DJ Kpoт) (род. 13 марта 1973, Воронеж) — продюсер ремиксов (1997—1999).
Временная диаграмма студийного, концертного, сессионного составов
<timeline> ImageSize = width:900 height:auto barincrement:22 PlotArea = left:130 bottom:140 top:10 right:0 Alignbars = justify DateFormat = dd/mm/yyyy Period = from:05/12/1987 till:04/07/2000 TimeAxis = orientation:horizontal format:yyyy Legend = orientation:vertical position:bottom ScaleMajor = increment:1 start:1988
Colors =
id:Lead value:red legend:Вокал, текст, секвенсорная ритм-секция id:Back-vocal value:magenta legend:Бэк-вокал id:Voice value:coral legend:Реплика, декламация id:Guitar value:oceanblue legend:Соло-гитара id:Guitar2 value:brightblue legend:Ритм-гитара id:Bass value:purple legend:Бас-гитара id:Klavier value:orange legend:Клавишные, секвенсорная ритм-секция id:Drums value:green legend:Ударные id:Lines value:yelloworange legend:Студия id:Lines2 value:limegreen legend:Концерт id:Lines4 value:brightgreen legend:Студия + концерт id:Lines3 value:lavender legend:Сессия
LineData =
at:05/12/1987 color:black layer:back at:01/01/1988 color:black layer:back at:01/01/1989 color:black layer:back at:01/01/1990 color:black layer:back at:01/01/1991 color:black layer:back at:01/01/1992 color:black layer:back at:01/01/1993 color:black layer:back at:01/01/1994 color:black layer:back at:01/01/1995 color:black layer:back at:01/01/1996 color:black layer:back at:01/01/1997 color:black layer:back at:01/01/1998 color:black layer:back at:01/01/1999 color:black layer:back at:01/01/2000 color:black layer:back at:04/07/2000 color:black layer:back
BarData =
bar:Klinskikh text:"Юрий Клинских" bar:Tupikin text:"Сергей Тупикин" bar:Titievskiy text:"Семён Титиевский" bar:Kryuchkov text:"Олег Крючков" bar:Ushakov text:"Алексей Ушаков" bar:Yakushev text:"Александр Якушев" bar:Kuschev text:"Игорь Кущев" bar:Fateeva text:"Татьяна Фатеева" bar:Deltsov text:"Андрей Дельцов" bar:Lobanov text:"Владимир Лобанов" bar:Zhirnov text:"Игорь Жирнов" bar:Glukhov text:"Вадим Глухов" bar:Sukachev text:"Виталий Сукачёв" bar:Pukhonina text:"Ирина Пухонина" bar:Chernykh text:"Василий Черных" bar:Anikeev text:"Игорь Аникеев" bar:Cherkezov text:"Эльбрус Черкезов" bar:Podzorov text:"Валерий Подзоров" bar:Nikiforova text:"Вероника Никифорова" bar:Dronov text:"Василий Дронов"
PlotData=
width:10 textcolor:black align:left anchor:from shift:(10,-4)
bar:Klinskikh from:05/12/1987 till:04/07/2000 color:Lead width:3 bar:Klinskikh from:29/04/1989 till:29/04/1989 color:Guitar2 bar:Klinskikh from:29/04/1989 till:29/04/1989 color:Lines2 bar:Klinskikh from:01/01/1991 till:31/01/1991 color:Guitar2 bar:Klinskikh from:01/03/1994 till:31/03/1994 color:Voice bar:Klinskikh from:05/12/1987 till:04/07/2000 color:Lines4
bar:Tupikin from:01/06/1988 till:01/06/1989 color:Guitar width:3 bar:Tupikin from:01/06/1988 till:01/06/1989 color:Lines bar:Tupikin from:01/06/1989 till:12/06/1993 color:Bass width:3 bar:Tupikin from:01/06/1989 till:12/06/1993 color:Lines4
bar:Titievskiy from:01/06/1988 till:31/01/1991 color:Bass width:3 bar:Titievskiy from:01/06/1988 till:31/01/1991 color:Lines
bar:Kryuchkov from:01/12/1988 till:04/07/1990 color:Drums width:3 bar:Kryuchkov from:01/12/1988 till:04/07/1990 color:Lines bar:Kryuchkov from:01/06/1989 till:30/06/1989 color:Voice bar:Kryuchkov from:27/06/1992 till:28/06/1992 color:Lines3
bar:Kuschev from:20/06/1989 till:01/02/1991 color:Guitar width:3 bar:Kuschev from:20/06/1989 till:01/02/1991 color:Lines4
bar:Ushakov from:01/01/1989 till:28/12/1995 color:Klavier width:3 bar:Ushakov from:01/01/1989 till:01/06/1991 color:Lines3 bar:Ushakov from:01/06/1991 till:28/12/1995 color:Lines4 bar:Ushakov from:01/08/1991 till:30/08/1991 color:Voice bar:Ushakov from:01/03/1994 till:31/03/1994 color:Voice bar:Ushakov from:01/03/1994 till:31/03/1994 color:Lines bar:Ushakov from:12/09/1998 till:12/09/1998 color:Lines3 bar:Ushakov from:17/09/1998 till:17/09/1998 color:Lines3
bar:Yakushev from:01/01/1989 till:17/09/1998 color:Drums width:3 bar:Yakushev from:01/01/1989 till:01/06/1991 color:Lines3 bar:Yakushev from:01/06/1991 till:17/09/1998 color:Lines4 bar:Yakushev from:01/05/1999 till:02/05/1999 color:Lines3
bar:Fateeva from:01/05/1990 till:04/07/1993 color:Back-vocal width:3 bar:Fateeva from:01/05/1990 till:30/11/1993 color:Back-vocal width:3 bar:Fateeva from:01/05/1990 till:30/11/1993 color:Lines4
bar:Deltsov from:01/02/1991 till:01/03/1991 color:Guitar width:3 bar:Deltsov from:01/02/1991 till:01/03/1991 color:Lines2 bar:Deltsov from:01/01/1991 till:31/01/1991 color:Klavier width:3 bar:Deltsov from:01/01/1991 till:31/01/1991 color:Voice bar:Deltsov from:01/01/1991 till:31/01/1991 color:Lines bar:Deltsov from:01/03/1993 till:31/03/1993 color:Voice bar:Deltsov from:01/03/1993 till:31/03/1993 color:Lines
bar:Lobanov from:01/03/1991 till:12/06/1993 color:Guitar width:3 bar:Lobanov from:01/03/1991 till:12/06/1993 color:Lines2
bar:Zhirnov from:01/08/1991 till:01/04/2000 color:Guitar width:3 bar:Zhirnov from:01/08/1991 till:01/04/2000 color:Lines bar:Zhirnov from:01/08/1991 till:01/04/2000 color:Lines3
bar:Glukhov from:28/06/1993 till:04/07/2000 color:Guitar width:3 bar:Glukhov from:28/06/1993 till:23/04/2000 color:Lines2 bar:Glukhov from:01/03/1996 till:31/03/1996 color:Lines
bar:Sukachev from:28/06/1993 till:09/07/1993 color:Bass width:3 bar:Sukachev from:28/06/1993 till:09/07/1993 color:Lines2
bar:Pukhonina from:01/03/1994 till:01/04/1996 color:Back-vocal width:3 bar:Pukhonina from:01/03/1994 till:01/04/1996 color:Lines3
bar:Chernykh from:01/02/1995 till:31/08/1998 color:Guitar2 width:3 bar:Chernykh from:01/02/1995 till:31/08/1998 color:Lines2 bar:Chernykh from:01/05/1999 till:01/05/1999 color:Lines3
bar:Anikeev from:01/07/1992 till:27/07/1992 color:Drums width:3 bar:Anikeev from:01/07/1992 till:27/07/1992 color:Lines3 bar:Anikeev from:01/05/1994 till:02/05/1994 color:Klavier width:3 bar:Anikeev from:01/05/1994 till:02/05/1994 color:Lines3 bar:Anikeev from:01/01/1996 till:04/07/2000 color:Klavier width:3 bar:Anikeev from:01/01/1996 till:23/04/2000 color:Lines2 bar:Anikeev from:17/02/1997 till:20/03/1997 color:Lines bar:Anikeev from:01/01/2000 till:01/04/2000 color:Lines
bar:Podzorov from:08/11/1997 till:15/03/1998 color:Bass width:3 bar:Podzorov from:08/11/1997 till:15/03/1998 color:Lines2
bar:Cherkezov from:17/02/1997 till:20/03/1997 color:Bass width:3 bar:Cherkezov from:17/02/1997 till:20/03/1997 color:Lines bar:Cherkezov from:17/02/1997 till:20/03/1997 color:Lines3
bar:Nikiforova from:01/06/1998 till:01/08/1998 color:Back-vocal width:3 bar:Nikiforova from:01/06/1998 till:01/08/1998 color:Lines3
bar:Dronov from:01/01/2000 till:01/04/2000 color:Bass width:3 bar:Dronov from:01/01/2000 till:01/04/2000 color:Lines3
</timeline>
Напишите отзыв о статье "Сектор Газа (группа)"
Примечания
- ↑ [sektorgaza.net/w0_p23n.htm «Мы динозавры, которые остались с тех времён!» (Интервью с Юрием Клинских на «Русском Радио» в Нижнем Новгороде)]. Расшифровка интервью на официальном сайте группы. (06.11.1998). Проверено 16 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FxgZ7bKp Архивировано из первоисточника 18 апреля 2013].
- ↑ «Говорит Хой: Прямая речь Юрия Клинских», 2015, Радиопередача «Ветер 80-х» (Москва, лето 1998), с. 155.
- ↑ Игорь Андрухов. [sektorgaza.net/video/1989/sektor_gaza_cherepovets_1989.mp4 Выступление «Сектор Газа» в Череповце] (MP4). Видео на официальном сайте группы. (29.04.1989).
- ↑ «Хой!» Эпитафия рок-раздолбаю», 2001, Александр (Ухват) Кочерга (основатель воронежского рок-клуба), с. 30.
- ↑ «Говорит Хой: Прямая речь Юрия Клинских», 2015, Радиопередача «Ветер 80-х» (Москва, лето 1998), с. 156.
- ↑ «Хой!» Эпитафия рок-раздолбаю», 2001, Воспоминания Андрея Дельцова, с. 66.
- ↑ Наталья Черкасова. «Воронежский «Сектор». Журнал «Пульс» (№ 9, 1991), стр. 34.
- ↑ «Хой!» Эпитафия рок-раздолбаю», 2001, «Самозванец» (воспоминание очевидца), с. 49.
- ↑ «Хой!» Эпитафия рок-раздолбаю», 2001, Из воспоминаний отца Юрия Клинских, с. 24.
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=U7s4D9atcbA Выступление «Сектор Газа» в программе «А» (Телецентр «Останкино», РТР)]. Портал YouTube. (16.11.1991).
- ↑ Газета «Комсомольская правда» (1992).
- ↑ Наталья Черкасова. «Годовой хит-парад». Журнал «Пульс» (№ 1, 1992), стр. 47.
- ↑ 1 2 Семён Круглов. [www.sektorgaza.net/w0_p10x.htm «Хой — экспериментатор» (Газета «Экстра-М», № 24 (261) '97)]. Заметка на официальном сайте группы. (21.06.1997).
- ↑ [www.rocksummer.ee/ru/istorija/1995- Rock Summer VII] (рус.). Официальный сайт фестиваля. (13—16 июля, 1995).
- ↑ [www.sektorgaza.net/w0_p14f.htm About Rock Summer Festival]. Заметка на официальном сайте группы. (1995).
- ↑ «Хой!» Эпитафия рок-раздолбаю», 2001, Константин Ляхов (концертный директор), с. 111.
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=SDFFb7Ph0kc Концерт группы «Сектор Газа» в Москве (ДК «им. Горбунова»)]. Портал YouTube. (05.07.1996).
- ↑ 1 2 Александр Пигарев. [www.sektorgaza.net/w0_p11r.htm «Русским духом пахнет» (Газета «Экстра-М», № 11 (198) '96)]. Заметка на официальном сайте группы. (23.03.1996).
- ↑ Сергей Шапран. [www.nestor.minsk.by/mg/1998/22/mg82204.html «Сектор Газа» в Минске»]. Белорусское еженедельное издание «Музыкальная газета» (№ 22 (85), 1998). [sektorgaza.net/w0_p09m.htm Заметка на официальном сайте группы].
- ↑ [sektorgaza.net/w0_p00s.htm «Я к славе не стремлюсь!»]. Заметка на официальном сайте группы. (Лето 1998).
- ↑ «Сектор Газа» глазами близких», 2004, Алексей Брянцев (DJ Крот) о работе с Юрой, с. 89.
- ↑ Олег Климов. [www.nestor.minsk.by/mg/2000/14/mg01409.html «Ария» тащится от «Сектора Газа»…»]. Белорусское еженедельное издание «Музыкальная газета» (№ 14 (179), 2000). [sektorgaza.net/w0_p58m.htm Заметка на официальном сайте группы].
- ↑ Владимир Тихомиров. [www.ng.ru/style/2001-04-04/16_band.html Исполнителем года может стать уже не существующая команда?] (рус.). Официальный сайт газеты «Независимая газета». (04.04.2001). [www.webcitation.org/66RkNZNyW Архивировано из первоисточника 26 марта 2012].
- ↑ [warnermusic.ru/news/warner-music-russia-vypustit-neizdannye-pesni-lidera-sektora-gaza-yuriya-hoya.html Warner Music Russia выпустит неизданные песни лидера «Сектора Газа» Юрия Хоя] (рус.). Официальный сайт «Warner Music Russia». (08.07.2015).
- ↑ Александр Бондарь. [www.sektorgaza.net/w0_p27b.htm «Мы конечно не ангелы, но...» (Газета «Черноморская здравница», 1992)]. Заметка на официальном сайте группы. (1992).
- ↑ ТолиГ. [www.sektorgaza.net/w0_p12y.htm «Я всегда что думаю, то и говорю» (Газета «Я молодой», № 40 '96)]. Заметка на официальном сайте группы. (1996).
- ↑ Вступление к альбому («Восставший из Ада»), написанное Юрой до трагической смерти. Цитата. (2000).
- ↑ Интервью А. Троицкого для итернет-издания «СМИ.ru». (07.12.2004).
- ↑ Анна Ясырева. Интервью газете «МОЁ» (Воронеж, март 2007)
- ↑ [lenta.ru/articles/2015/11/17/zharikov/ Сергей Жариков о смерти рока и вечной жизни спецслужб]. Российское новостное интернет-издание «Lenta.ru». (17.11.2015).
- ↑ Алексей Ульянов. [www.sektorgaza.net/w0_p03g.htm Триумф грузчика Юры]. Статья в Кировской газете.
- ↑ [lenta.ru/conf/kinchev Вопросы читателей Константину Кинчеву, лидеру группы «Алиса»]. Российское новостное интернет-издание «Lenta.ru». (05.10.2009).
- ↑ [www.alisa.net/faq/faq91.htm Вопросы Константину Кинчеву]. Официальный сайт группы «Алиса». (11.01.2001).
- ↑ [www.newsmusic.ru/news_2_5429.htm Интервью Валерия Кипелова: «Кристина Агилера — одна из лучших певиц»]. Музыкальный портал NEWSmuz.com. (10.05.2007).
- ↑ Дмитрий Ткачёв. [kish.akkords.ru/articles/227/ Интервью Михаила Горшенёва]. «МК-Бульвар», № 3. (13—19 января, 2003).
- ↑ [www.korol-i-shut.ru/press/21/1317 Интервью Андрея Князева новостному интернет-изданию «Lenta.ru»]. Официальный сайт группы «Король и Шут». (02.03.2009).
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=6wxrJ_xRGnw Выступление группы «КняZz» в трибьют-концерте в честь 25-летия группы «Сектор Газа»]. Портал YouTube. (06.12.2012).
[www.youtube.com/watch?v=lQ3hM7znHoY Выступление группы «КняZz» в трибьют-концерте в честь 25-летия группы «Сектор Газа»]. Портал YouTube. (06.12.2012). - ↑ [www.sektorgaza.net/wt_inf.htm Интервью с Александром (Чача) Ивановым]. Заметка на официальном сайте группы. (24.02.2008).
- ↑ [www.sektorgaza.net/w0_p66ks.htm Возвращение «Сектор Газа». Интервью воронежской газете «Эфир 365»]. Официальный сайт группы. (8—14 мая).
- ↑ [www.sektorgaza.net/w9_lob.htm Интервью Владимира Лобанова]. Официальный сайт группы. (2007).
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=8PW0lmC5bhI Интервью в программе «Звуковая дорожка» (РТР)]. Портал YouTube. (28.06.1998).
- ↑ Алексей Сочнев. [lenta.ru/articles/2015/12/18/adamov/ «В СССР секса не было, пока не появилась группа "Мальчишник"». Продюсер Алексей Адамов о страшных и увлекательных 90-х]. Российское новостное интернет-издание «Lenta.ru» (18.12.2015).
Литература
Книги
- Тихомиров В. [mykor.ru/materialy-proekta-virtualnyi-korenovsk/knigi/v-tihomirov-hoi-yepitafija-rok-razdolbay.html «Хой!» Эпитафия рок-раздолбаю»] / А. Московкин. — М.: ООО АНТАО, 2001. — 304 с. — 1000 экз. — ISBN 5-85929-091-8.
- Гноевой Р. [vk.com/doc-63974889_271412603 «Сектор Газа» глазами близких»]. — М.: ООО АНТАО, 2004. — 424 с. — 6000 экз. — ISBN 5-94037-043-8.
- А. С. Алексеев. Кто есть кто в российской рок-музыке. — М. : АСТ : Астрель : Харвест, 2009. — С. 437—440. — ISBN 978-5-17-048654-0 (АСТ). — ISBN 978-5-271-24160-4 (Астрель). — ISBN 978-985-16-7343-4 (Харвест).</span>
- Курбанов А. [sektorgaza.net/bgh/sektor-gaza-govorit-hoy-kniga.pdf «Говорит Хой: Прямая речь Юрия Клинских»] / сост., ред., вступ. А. Курбанов. — М., 2015. — 222 с.
Песенники
- Клинских Ю. Н. [vk.com/doc-63974889_258895617 «Последние 13 песен»] / А. Московкин, А. Карпов. — М.: ТОО ЛЕАН, ООО АНТАО, 2000. — 46 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-94037-001-2.
- Клинских Ю. Н. [vk.com/doc-63974889_258897237 «30 песен группы «Сектор Газа»] / А. Московкин, А. Карпов. — М.: ТОО ЛЕАН, ООО АНТАО, 2001. — 80 с. — 5000 экз. — ISBN 5-85929-041-1.
- Шершунов А. [vk.com/doc-63974889_258899314 «Ещё 30 песен группы «Сектор Газа»]. — М.: ТОО ЛЕАН, ООО АНТАО, 2001. — 72 с. — 7000 экз. — ISBN 5-94037-009-8.
- Шершунов А. [vk.com/doc-63974889_258898325 «30 песен – 3»]. — М.: ООО АНТАО, 2002. — 64 с. — 6000 экз. — ISBN 5-85929-098-5.
- . [vk.com/doc-63974889_263005523 «30 песен – IV»]. — М.: ООО АНТАО, 2004. — 60 с. — 4000 экз. — ISBN 5-94037-040-3.
- . «30 песен – V». — М.: ООО АНТАО, 2004. — 82 с. — 5000 экз. — ISBN 5-94037-041-1.
Статьи
- Осокин М. «Газовый фактор» // Гноевой Р. «Сектор Газа» глазами близких» : книга. — 2004. — С. 51—69.
- Осокин М. [www.sektorgaza.net/gazoviu-faktor.php «Газовый фактор – II. О поэтике Юрия «Хоя» Клинских»] // Официальный сайт группы «Сектор Газа». — 06.05.2007.
- Прокопенко Р. А. [www.sektorgaza.net/sg_nachalniy_yetap/sg_nachalniy_yetap.doc «Начальный этап творчества группы «Сектор Газа» как энциклопедия перестроечной жизни»] // История современной России: проблемы, документы, факты (1985—1999) / Материалы Международной конференции, 25 ноября 2010 года: В 2 т. : сборник / Отв. ред. д.ю.н., проф. А. А. Клишас; Науч. ред. к.п.н. С. М. Попова. — М.: Московский университет и Фонд современной истории, 2011. — Т. 1. — С. 404—415. — ISBN 978-5-211-06264-1 (Изд-во МУ); ISBN 978-5-211-06265-8 (т. 1) (ФСИ). — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2218-7618&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2218-7618].
Ссылки
|
Портал «Музыка» |
|---|
- [sektorgaza.net СЕКТОР ГАЗА]. Официальный сайт группы.
- [besedka.sektorgaza.ru Беседка.СекторГаза.ру]. Форум, посвящённый группе.
- [www.youtube.com/watch?v=3-gaq0omk7o «Путешествие в «Сектор Газа» (НТК «Дон», 41 канал, Воронеж)]. Портал YouTube (Лето 1995).
- [www.youtube.com/watch?v=8keSi5eiMDE Интервью с Юрием Клинских в передаче «Муззон» ( телеканал «Российские университеты»)]. Портал YouTube (08.06.1996).
- [russia.tv/video/show/brand_id/20526/episode_id/158105/ Интервью Юрия Клинских и Надежды Бабкиной в телепрограмме «Кафе «Обломов»]. Официальный сайт телеканала «Россия 1» (19.06.1997).
- [www.youtube.com/watch?v=TRQMma2m3yU Интервью с Юрием Клинских перед концертом в Омске]. Портал YouTube (14.04.1998).
- [www.youtube.com/watch?v=sgX90Asoe6w Последнее видеоинтервью Юрия Клинских журналистам 4-го канала «Воронеж»]. Портал YouTube (21.06.2000).
| ||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Сектор Газа (группа)
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.
Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.
1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]
Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Категории:
- Музыкальные коллективы по алфавиту
- Сектор газа (группа)
- Рок-группы СССР
- Рок-группы России
- Хард-рок-группы
- Панк-рок-группы СССР
- Панк-рок-группы России
- Фолк-рок-группы России
- Группы альтернативного метала России
- Рэп-рок-группы
- Рэп-метал-группы
- Ню-метал-группы
- Музыкальные коллективы Воронежа
- Музыкальные коллективы, появившиеся в 1987 году
- Музыкальные коллективы, распавшиеся в 2000 году
