Гриф (деталь музыкальных инструментов)

Гриф (нем. Griff — рукоятка) — деталь смычковых или щипковых струнных музыкальных инструментов, представляющая собой длинную деревянную пластину, как бы рукоятку инструмента, к которой исполнитель прижимает струны пальцами, чтобы изменить длину их колеблющейся части, тем самым регулируя высоту звука. На грифе некоторых инструментов (например, гитары, мандолины, балалайки) имеются специальные поперечные перегородки, так называемые лады, уточняющие место прижатия струны к грифу.

Определения

Определение грифа неоднозначно. Есть три элемента, которые в него включаются или не включаются: головка грифа, шейка грифа и накладка. Существуют следующие различные определения грифа.

1. Гриф — узкая пластинка (на шейке), над которой натягиваются струны. При таком определении гриф является синонимом накладки.
2. Гриф (концертной классической гитары) — элемент, состоящий из головки с колковой механикой, шейки, накладки с ладами и пятки.

Конструкция

Гриф является одной из самых сложных деталей целого ряда струнных музыкальных инструментов. Он изготавливается из кедра, клёна или других пород твёрдой древесины.

Гриф состоит из пятки грифа, ладов и порожков, головки. На головке располагаются колки — держатели струн, которые регулируют их натяжение. К корпусу инструмента, например гитары, гриф крепко приклеен либо прикреплён винтами; многие грифы имеют в центре вырез (у инструментов с отдельной накладкой этот вырез делается под накладкой, чтобы скрыть, а у инструментов с цельными грифами этот вырез производится с обратной стороны грифа, после чего туда закладывается анкер и заклеивается полоской дерева), в котором располагается анкерный болт (анкер), которым производится регулировка высоты струн над грифом. Есть также варианты электрических струнных инструментов со сквозным грифом, в этом случае гриф делается из одного (чаще нескольких склеенных продольно) бруска и составляет среднюю часть деки (сверху и снизу к нему клеятся крылья деки). Верхняя часть грифа называется головкой грифа. В головку грифа вмонтирован механизм для закрепления и натягивания струн. На самом грифе могут либо располагаются лады, либо гриф может быть безладовым. Принято использовать лады на гитарах, банджо, балалайках, домрах, мандолинах; на скрипках, виолончелях, контрабасах и безладовых гитарах лады обычно отсутствуют.

Принцип действия

При изготовлении грифа, снабжённого ладами, производят точный расчёт положения ладов на грифе, решая несложную физическую задачу, или, с целью упрощения задачи мастера, обращаются к таблице стандартных расстояний между ладами. Эти таблицы широко известны для стандартных мензур. Так же можно записать общую таблицу коэффициентов (множителей), которые определяют положение каждого лада в зависимости от его номера в долях. Если величину реальной мензуры умножить на этот коэффициент получим точное расстояние от нулевого порожка до интересующего нас лада:

Лад	Коэффициент	Лад	Коэффициент
1	.05613	13	.52806
2	.10910	14	.55455
3	.15910	15	.57955
4	.20630	16	.60315
5	.25085	17	.62542
6	.29289	18	.64645
7	.33258	19	.66629
8	.37004	20	.68502
9	.40540	21	.70270
10	.43877	22	.71938
11	.47027	23	.73513
12	.50000	24	.7500

Основная идея, лежащая в основе такого расчёта такова: если натяжение струны неизменно, то собственная частота её колебания обратно пропорциональна её длине. Это означает, что для того, чтобы струна звучала на октаву выше (то есть частота колебаний возросла в два раза) нужно уменьшить длину струны в два раза. Это объясняет тот факт, что 12-й лад гитары, прижатая на котором струна звучит на октаву выше, чем свободная, делит струну примерно пополам.

Если бы при прижатии струны изменялась бы только её длина, 12‑й лад гитары был бы точно под точкой деления струны пополам, однако для реального инструмента при прижатии струны так же несколько меняется и её натяжение. В силу этого обстоятельства 12‑й лад смещён относительно середины струны так, чтобы скомпенсировать влияние изменения натяжения струны и получить точную октаву.

Следует отметить, что для того, чтобы получить повышение тона на октаву, нужно 12 раз повысить звучание на пол тона. То есть в октаве 12 полутонов. Причём при повышении звука на пол тона, его частота меняется в строго конкретное число раз, точно такое же, во сколько раз меняется длина струны. Эта величина и определяет точные значения расстояния между ладами на грифе. Это число может быть легко рассчитано исходя из следующих соображений:

<math>F_0 = F p^{12} = {2} F </math>,

где:

• <math>F</math> — частота колебаний открытой струны (может быть выражена в герцах);
• <math>F_0</math> — частота колебаний струны, укороченной в два раза (струна, укороченная в два раза, звучит в октаву по отношению к открытой струне);
• <math>p</math> — искомый коэффициент, определяющий во сколько раз увеличивается частота звука при повышении на пол тона, а также во сколько раз укорачивается при этом струна.

Выразим <math>p</math>:

<math>p^{12} = {2} </math>,

<math>p = \sqrt[12]{2} </math>.

Гриф электрогитары может быть разделён на 21, 22 или на 24 лада. Счёт ладов идёт от головки: ближайший к головке лад — первый, второй, третий и так далее. В обечайке сзади корпуса гитары встроена пуговка — крепление для ремня. Один конец ремня фиксируется за пуговку, а другой привязывается к головке грифа или ко второй пуговке, вделанной в пятку грифа. Если гриф вклеен в клец корпуса гитары, то он может регулироваться анкером; анкер регулируется шестигранным ключом. Головка анкера скрыта под пластиковой накладкой на головке грифа или внутри корпуса на пружине. На грифе может быть инкрустация. Она не только украшает гриф, но и облегчает игру на гитаре. Инкрустацию набирают из пластинок белой пластмассы или в более дорогих инструментах из перламутра. Толщина инкрустации обычно около 0,5—1 мм.

Ссылки

• Соловьёв Н. Ф. Гриф, в музыкальных инструментах // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Гриф (деталь музыкальных инструментов)

– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.