Эверт, Алексей Ермолаевич

Алексей Ермолаевич Эверт
Дата рождения	4 марта 1857(1857-03-04)
Дата смерти	10 мая 1926(1926-05-10) (69 лет)
Место смерти	Верея, СССР
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	инфантерия
Годы службы	1876—1917
Звание	генерал
Командовал	батальоном Колыванского 40-го пехотного полка 130-м пехотным Херсонским полком 13-м армейским корпусом войсками Иркутского военного округа 10-й армией
Сражения/войны	Русско-турецкая война 1877-1878, Русско-японская война, Первая мировая война
Награды и премии	3-й ст. 4-й ст. 2-й ст. 1-й ст. 1-й ст. 3-й ст. 4-й ст. 2-й ст. 2-й ст. 3-й ст. 3-й ст. 4-й ст.

Алексе́й Ермола́евич Э́верт (4 марта 1857 — 10 мая 1926) — русский генерал.

Биография

Родился в дворянской семье.

Окончил 1 Московскую военную гимназию (1874), Александровское военное училище (1876). Служил в лейб-гвардии Волынском полку.

Участник русско-турецкой войны 1877—1878. В 1882 году окончил Академию Генерального Штаба. Служил при штабе Московского военного округа. С 24 ноября 1882 — старший адъютант 3-й пехотной дивизии, с 28 марта 1886 состоял для поручений при штабе Варшавского военного округа, с 22 ноября 1886 — старший адъютант штаба Варшавского военного округа. В 1889—1890 командир батальона Колыванского 40-го пехотного полка, с 12 декабря 1888 штаб-офицер для особых поручений при командующем войсками Варшавского военного округа. С 23 января 1893 начальник штаба 10-й пехотной дивизии. С 6 октября 1899 командир 130-го пехотного Херсонского полка. Начальник штаба 11-го (с 24.12.1900), 14-го (1901—1903) и 5-го (с 11.10.1903) армейских корпусов.

Участник русско-японской войны 1904—1905. С 28 октября 1904 — генерал-квартирмейстер полевого штаба Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами, действующими против Японии. С 24 марта 1905 — начальник полевого штаба 1-й Манчжурской армии. За боевые отличия награждён Золотым оружием (1906). С 18 апреля 1906 — начальник Главного Штаба. С 21 мая 1908 — командир 13-го армейского корпуса. Генерал от инфантерии (1911). С 19 июня 1912 — командующий войсками Иркутского военного округа и войсковой наказной атаман Забайкальского казачьего войска.

Резиденция командующего войсками Иркутского военного округа и наказного атамана Забайкальского казачьего войска находилась в Иркутске в бывшем особняке купца М.Д. Бутина (в настоящее время – Дом актера). Штаб округа, управление дежурного генерала размещались в доме Файнберга (ныне – полуразвалившееся здание на ул. Халтурина, 1).

С 11 августа 1914 командующий 10-й армией. С 22 августа 1914 командующий 4-й армией.

Первая мировая война

С 22 августа 1914 командующий 4-й армией (фактически с 12 августа 1914). Под его командованием армия участвовала в Галицийской битве и Варшавско-Ивангородской операции. С 20 августа 1915 — Главнокомандующий армиями Западного Фронта. Генерал-адъютант (23.12.1915). За бои армии в мае 1915 под Опатовом и в июне 1915 под Люблином, а также за проведение в сентябре 1915 манёвра, предотвратившего прорыв австро-германцев между Двинском и Сморгонью Эверт был награждён орденом Святого Георгия 3-й степени (ВП 08.10.1915).

В марте-апреле 1916 года руководил неудачными действиями Западного фронта при попытке прорвать немецкую линию обороны возле озера Нарочь во время мартовского наступления 1916 года.

Французский профессор-славист Жюль Легра (1866-1939), который прибыл в Российскую империю в феврале 1916 года по заданию отдела службы военной пропаганды при втором отделе генштаба Министерства обороны Франции, в своих мемуарах негативно оценивает действия А.Е. Эверта:

"... Постоянные приказы и контрприказы накануне атаки; непрерывные колебания о группировании войсковых частей, вмешательство в ход операции, например, за два дня до наступления поменяли подразделение, которое знало участок, на другое, которое никогда не видело его. Наконец, после неудач, оскорбительные упреки адресовали командующему и генералам, которые ему [Эверту] подчинялись. Изучив эти документы, я ощутил огромную печаль: бездарность генерала Эверта проявилась здесь в этих напыщенных и пустых фразах; его нерешительность, подчеркнутая бесчисленными контрприказами; его непонимание действительности, рассредоточенное в указаниях, когда каждый человек, знавший окопы и материальные средства, которыми располагали немцы, осознавал неосуществимость этой операции".

Согласно директиве русской Ставки главного командования от 24 апреля 1916 года, А.Е. Эверт должен был обеспечить наступление на участке вверенного ему Западного фронта. Однако, в нарушение директивы и при попустительстве Верховного главнокомандующего Николая II, после начала Брусиловского прорыва на соседнем Юго-Западном фронте, неоднократно переносил сроки наступления и в итоге ограничился Барановичской операцией, в результате которой потери русской армии составили 80 000 человек против 13 000 человек потерь противника, из которых 4 000 — пленные.

Главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал А. А. Брусилов дал следующие оценки действиям А.Е. Эверта.

Атака на Барановичи состоялась, но, как это нетрудно было предвидеть, войска понесли громадные потери при полной неудаче, и на этом закончилась боевая деятельность Западного фронта по содействию моему наступлению. Западный фронт главного удара так и не нанес. Вся Россия ликовала, имена Эверта и, в особенности, Куропаткина осуждались, а Эверта к тому же зачислили в разряд изменников.

Аналогичные оценки имеются в энциклопедических источниках.

Отсутствие у Эверта таланта военачальника и его крайняя нерешительность особенно выявились во время наступления фронта летом 1916 на виленском направлении и в районе Барановичей.

С авг. 1915 до марта 1917 командовал войсками Зап. фронта, но на этом посту не проявил полководческого таланта и решительности. Особенно это выявилось летом 1916, когда Эверт сорвал нанесение гл. удара на Виленском направлении во время летнего наступления 1916, а затем провалил наступление в р-не Барановичей.

При планировании кампании 1917 года, Эверт предложил нанести удар на Виленском направлении силами 46 дивизий. Решительно выступил против плана кампании 1917, разработанного генералами В. И. Гурко и А. С. Лукомским. По новому плану генерала М. В. Алексеева на армии фронта возложена задача нанесения вспомогательного удара силами 10-й армии.

Когда 2 марта 1917 генерал М. В. Алексеев предложил главнокомандующим фронтами обратиться к императору Николаю II с «верноподданнейшей просьбой» об отречении, Эверт ответил, что своё заключение даст лишь после того, как выскажутся генералы Н. В. Рузский и А. А. Брусилов. Узнав их ответы, Эверт направил Николаю II телеграмму, в которой, ссылаясь на то, что на армию «в настоящем её составе… рассчитывать нельзя», писал, что «не находя иного исхода, безгранично преданный Вашему Величеству верноподданный умоляет Ваше Величество, во имя спасения Родины и Династии, принять решение…, как единственно видимо способное прекратить революцию и спасти Россию от ужасов анархии».

Согласно воспоминаниям А.А. Шихлинского, после Февральской революции в Минск прибыл член Государственной Думы Щепкин, которого прислал новый военный министр Гучков. Щепкин предложил генералу Эверту подать в отставку. Эверт это исполнил, и на его место был назначен генерал Гурко. 11 марта 1917 А.Е. Эверт снят с поста главнокомандующего, 22 марта уволен от службы с мундиром и пенсией.

Последние годы. Смерть

В 1918 г. был арестован ВЧК, что послужило источником слухов о его расстреле (см., например, воспоминания В. А. Друцкого-Соколинского). Содержался в тюрьме в Можайске. По одной версии, вскоре он был освобождён и последние годы жизни провёл в Смоленске и Верее, занимался пчеловодством и умер 10 мая 1926 года. Однако более вероятно, согласно воспоминаниям Н.И. Эверт, был убит конвоирами при этапировании в Москву.

Семья

Генерал Эверт был женат на Надежде Игнатьевне (в девичестве Познанской). У него было 6 детей: Игнатий, Борис, Владимир, Софья, Валентина, Вера (7-й сын Всеволод умер в 1910, Игнатий был расстрелян в 1938, Софья и Валентина- умерли в Москве, судьба остальных неизвестна). Сохранились воспоминания Надежды Игнатьевны (вдовы А. Е. Эверта) об обстоятельствах гибели мужа (в частной коллекции).

Брат — генерал-лейтенант Эверт, Аполлон Ермолаевич.

Награды

• Орден Святой Анны 4-й ст. (1878);
• Орден Святого Станислава 3-й ст. с мечами и бантом (1879);
• Орден Святой Анны 3-й ст. (1885);
• Орден Святого Станислава 2-й ст. (1888);
• Орден Святой Анны 2-й ст. (1895);
• Орден Святого Владимира 4-й ст. (1899);
• Орден Святого Владимира 3-й ст. (1903);
• Орден Святого Станислава 1-й ст. с мечами (ВП 28.02.1906);
• Золотое оружие «За храбрость» (ВП 18.06.1906);
• Орден Святой Анны 1-й ст. (1907);
• Орден Святого Владимира 2-й ст. (06.12.1912);
• Орден Святого Георгия 4-й степени (ВП 18.09.1914) «За отбитие атак неприятельских сил на гор. Люблин с 13-е по 21-е августа.»;
• Орден Святого Александра Невского с мечами (ВП 10.01.1915);
• Орден Белого орла (ВП 10.01.1915);
• Орден Святого Георгия 3-й степени (ВП 08.10.1915)
• Румынский Железный крест
• Орден Короны Бухары (расположена на фото ниже звезды ордена св. Владимира 2-й ст.)

Воспоминания современников

"Эверт отличается ужасным почерком в своих резолюциях. Буквы сами по себе громадные, но это одни палки. Он иногда так увлекается, что не может не опережать мыслью своих палок, и на этой почве происходит не только большая потеря времени его подчиненных на разбор написанного, но и курьезы. Недавно он вклеил ни к селу ни к городу в середину военной резолюции слово "Мария". Что такое? "Ах, я хотел написать армия"!... - Лемке М.К. 250 дней в царской ставке (Мн., 2003).

В заключение моих впечатлений о бывших начальствующих лицах мне приходится менее всего сказать и двух командующих IV армией, с которой я начинал войну, о бароне Зальца и Эверте... Сухой, педантичный Эверт, давно известный в генеральном штабе как отличный, трудолюбивый начальник штаба всех категорий, так и остался начальником штаба в должности командующего, да и неудивительно, если почти вся его служба прошла на таких должностях - "род занятий предопределяет склад понятий". Умев отлично устроить тыл и внутренний порядок в подведомственных войсках, Эверт ничем не проявил себя, как стратег и полководец, и ничем не выделялся в этом отношении из среды посредственности. Как ближайший начальник и человек он был прекраснейший, скромный и благородный. В войсках его знали мало. - Соколов В.И. Заметки о впечатлениях участника войны 1914-1917 гг.

Источники и литература

• Российский государственный военно-исторический архив. Ф.407, оп.1, д.17, лю35-35об.; Ф.409. П/с 191-885; Ф.2003., оп.2, д.1055, л.150-153.
• Российский государственный исторический архив. Ф.496, оп.3, д.36.
• Волков С.В. Офицеры российской гвардии. Опыт мартиролога. - М., 2002. - С.548.
• Залесский К. А. Кто был кто в Первой мировой войне. М., 2003. — С.696-700..

• Оськин М. В. Алексей Ермолаевич Эверт // Вопросы истории. — 2014. — № 5. — С. 30—51.
• Самойло А.А. Две жизни. - Л., 1963.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_e/evert_ae.html Краткая биография Эверта А. Е. на сайте «Хронос»]
• [baza.vgd.ru/1/8648/?IB2XPnewvgd_= Генеалогическая база знаний: персоны, фамилии, хроника]
• [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=341 Эверт, Алексей Ермолаевич] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»

Отрывок, характеризующий Эверт, Алексей Ермолаевич

Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.