Энгельгардт, Владимир Александрович

Владимир Александрович Энгельгардт
Место рождения:	Москва, Российская империя
Место смерти:	Москва, РСФСР, СССР
Научная сфера:	биохимия, молекулярная биология
Место работы:	Биохимический институт, КГУ имени В. И. Ульянова, ЛГУ имени А. А. Жданова, МГУ имени М. В. Ломоносова, ИБХАН имени А. Н. Баха, Институт физиологии им. И. П. Павлова, Институт экспериментальной медицины, Институт молекулярной биологии
Учёное звание:	академик АМН СССР академик АН СССР
Альма-матер:	Московский университет
Награды и премии:	Большая золотая медаль имени М. В. Ломоносова (1968)

Влади́мир Алекса́ндрович Энгельга́рдт (1894—1984) — советский биохимик, специалист в области молекулярной биологии. Академик Академии наук СССР, академик АМН СССР. Герой Социалистического Труда. Лауреат Сталинской премии первой степени.

Биография

Ранние годы

Дед Владимира с материнской стороны, Василий Фёдорович Линденбаум, главный хирург и директор Ярославской губернской земской больницы. Отец, Александр Владимирович, потомок дворянского рода Энгельгардтов, возглавлял отделение акушерства и гинекологии этой же больницы, а также имел частную лечебницу. Мать, Вера Васильевна, получила отличное образование, была активным человеком, организовала на общественных началах специальную школу иностранных языков. Энгельгардты имели двухэтажный дом с флигелем и небольшим садом на улице Духовской (позднее Республиканская, 33, незаконно снесён в 1990 году).

Владимир Александрович Энгельгардт родился 4 декабря (21 ноября) 1894 года в Москве, в то время, когда его отец после окончания обучения усовершенствовался в московских клиниках. Уже в 1895 году семья вернулась в Ярославль. Владимир был единственным ребёнком в семье. По достижении школьного возраста он был определён в Царскосельскую частную школу госпожи Левицкой, в которой он окончил 6 классов, после чего, по настоянию родителей, в 1911 году перевёлся в Ярославскую губернскую гимназию, которую закончил с серебряной медалью, получив единственную четвёрку по истории. По собственным словам, главный интерес в гимназии у него был к физике, преподавал которую Михаил Васильевич Яблонев. Любимым же учителем был Алексей Матвеевич Лебедев, преподававший русскую литературу.

Владимир Александрович отмечал, что наклонности к научной деятельности у него появились в очень раннем возрасте. Любил он повозиться со всякими электрическими звонками и игрушками. Своим первым «изобретением» считал стеклянную трубочку с бузинным шариком внутри и двумя проволочками по концам. Назвал его — «хитроскоп». Его назначение состояло в том, чтобы, коснувшись тела проводами, наблюдать за высотой подъёма бузинного шарика (хитрость заключалась в том, что поднятие шарика вызывалось незаметным натиранием стеклянной трубки шёлковым платком, в который она была завёрнута).

В старших классах область интересов сместилась в сторону химии. Особый интерес вызывали взрывчатые материалы. Излюбленным объектом был йодистый азот (в сухом виде он взрывается при легчайшем прикосновении). Принеся в класс этот препарат во влажном состоянии, случайно уронил вещество на пол около кафедры учителя, на которой восседал преподаватель Закона Божиего. К концу урока один ученик, читавший заключительную молитву, наступил ногой на кусочек йодистого азота, который громко взорвался (никому не причинив вреда). Преподаватель Закона Божиего, соскочив с кафедры, домчался к кабинету директора с криком: «На мою жизнь совершили покушение!»

Неудачи на химическом поприще направили исследовательское любопытство в область электротехники. У Энгельгардта скоро появилось несколько радиотехнических устройств, сделанных им самостоятельно: передатчик, приёмник, трансформатор Тесла, высокочастотный зеркальный гальванометр, беспроволочный телеграф и др. Сделанные им устройства немало удивляли его родителей. Первая научная публикация была в научно-популярном журнале «Электричество и жизнь»: маленькая заметка о замене обычного вибрационного прерывателя небольшой катушки Румкорфа на миниатюрный ртутный прерыватель, который вдвое повышал производительность прибора.

Помимо учёбы Энгельгардт увлекался в гимназические и университетские годы футболом, играл вратарём.

Университет

Сперва Энгельгардт поступал на Электротехническое отделение Петербургского политехнического института, но сначала не прошёл конкурс аттестатов. Тогда он поступил на Математический факультет Московского университета. Спустя некоторое время пришло извещение из политехнического института о том, что он всё-таки принят, но место учёбы Энгельгардт менять не стал. Однако, проучившись несколько месяцев счёл, что не имеет природных склонностей к занятиям математикой. Следующим увлечением стала химия. Слушал курсы, и сдал один экзамен, но снова переменил интересы. На этот раз он сосредоточил свои усилия на Медицинском факультете.

Теоретическим курсам и практическим занятиям он отдавал мало времени. Основное время проводил, работая в различных биохимических лабораториях. Большое влияние на него оказал профессор Н. К. Кольцов, чьи блестящие лекции слушал Владимир Александрович. С его подачи он прочитал книги Фишера «Отёк» и «Нефрит». Позже, в лаборатории, некоторое время изучал поглощение воды срезами тканей. В 1916—1917 годах работал в Университете Шанявского, слушал лекции профессора Тарасевича по иммунитету, профессора Кольцова по физико-химической биологии. На пятом курсе заведовал лабораторией Московской пастеровской станции. Каникулы проводил в Ярославле, где работал в губернской земской больнице, в прозекторской у доктора Н. И. Панова.

Владимира Александровича всегда отличала смелость и оригинальность взглядов. Однажды он нашёл ошибку в рассуждениях профессора Н. К. Кольцова и не испугался сообщить ему об этом. Юный Энгельгардт смог доказать правильность своих рассуждений, проведя перед Кольцовым соответствующий эксперимент. Учитель был восхищён, сказал, что его поведение соответствует правильному пути в истолковании экспериментальных результатов — не считать себя связанным расхождением своих взглядов с таковыми, высказанными авторитетами.

После окончания университета в 1919 году, два года провёл на Южном фронте Гражданской войны в качестве врача эвакопункта, главного врача госпиталя, начальника санитарной части 2-й конной армии. Проделал путь от Дона до Крыма и закончил его на Кавказе после изгнания оттуда английских оккупационных сил.

Научная карьера

1921 год — начало настоящей научной карьеры Энгельгардта. Его приняли в только что организованный Биохимический институт Наркомздрава, главой которого был Алексей Николаевич Бах — выдающийся химик, известный работами по ферментативным механизмам биологического окисления. Его главным педагогическим принципом было общее руководство с указанием основного направления исследований. И этим направлением для Владимира Александровича оказалось изучение иммунных антиферментов. Работа над антиферментами не принесла сколько-нибудь существенных результатов с точки зрения новых воззрений на природу ферментов или механизм их действия, но эти исследования привели к обнаружению факта, быть может, который тем не менее содержал элементы более широкого значения. Позднее Энгельгардт обозначил это, как принцип «фиксированного партнёра». Было обнаружено, что иммунные антитела могут проявлять своё взаимодействие с антигеном даже в том случае, если они переведены из раствора в фиксированное состояние, в адсорбированную форму на каком-нибудь подходящем носителе. Использование этого принципа позволило обнаружить антигенные свойства гемоглобина.

Энгельгардт отмечал, что никогда не имел регулярного обучения в области биохимии, рассматривая себя как самоучку, не уделявшего никакого времени традиционному обучению. Он отмечал роль работ учёных старшего поколения, оказавших на него огромное влияние. В 1927 году он несколько месяцев провёл в Берлине в лаборатории Питера Рона, либеральная, полная идей атмосфера которой, навсегда ему запомнились. Себя он в какой-то мере считал его учеником.

В 1929—1933 годах по защите докторской диссертации Энгельгардт профессор, заведующий кафедрой биохимии медицинского факультета Казанского университета. В 1934—1940 годах профессор Ленинградского университета. В 1936—1959 годах профессор Московского университета. В 1935—1959 годах заведующий лабораторией биохимии животной клетки Института биохимии им. А. Н. Баха АН СССР. В 1944—1959 годах заведующий лабораторией биохимии животной клетки Института физиологии имени И. П. Павлова АН СССР. В 1945—1952 годах заведующий отделом биохимии Института экспериментальной медицины АМН СССР (1945—1952). Участвовал в организации в 1959 году Института радиационной и физико-химической биологии АН СССР (с 1964 года — Институт молекулярной биологии АН СССР), возглавлял его до последних дней своей жизни. Умер 10 июля 1984 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 10).

Научная деятельность

С 1923 по 1927 год опубликовал работы об антиферментах, обнаруживаемых в сыворотке животных после введения фенолазы и инвертазы. Затем исследовал инантигенные свойства гемоглобина.

В это же время изучал эритроциты, в том числе баланс фосфорной кислоты в них. Ставил вопросы о возможности переключения анаэробного пути превращения в клетках на аэробный. Сделал вывод, что биологический смысл дыхания клетки заключается в образовании органических пирофосфатов. Указывал, что вещества, накапливающиеся при процессах обмена, обязательно стимулируют реакции, направленные на их уборку. Делает вывод, что с необратимым в целом окислительным процессом связаны разнообразные обратимо протекающие частные процессы, как раз и являющиеся источником энергии.

С 1930 по 1934 годы сформулировал биологическое значение анаэробных и аэробных превращений, роли и участия в них фосфорной кислоты. В 1936 году высказал взгляды на роль фосфорных соединений в реакциях конденсации, в синтезе углеродного скелета углеводов, в фотосинтезе. Подчёркивал, что биологический смысл гликолиза и дыхания заключается в образовании богатых энергией фосфорных соединений, в частности, аденозинтрифосфата (АТФ).

Изучая мышечную ткань, пришёл к выводам, что миоген является ферментом альдолазой; миозин, обладая ферментативной активностью, расщепляет АТФ с образованием свободной фосфорной кислоты и освобождением значительного количества энергии; нити миозина, опущенные в раствор АТФ, не только расщепляют его, но и способны также к большему растяжению, чем в контрольных опытах. Это показало, что главные мышечные белки обладают ферментативными функциями, ферменты мышц не адсорбированы на поверхности белков, а идентичны им, ферменты могут находится в ткани в большом количестве. Удалось показать прямую и непосредственную связь «между механикой и химизмом мышцы».

Исследуя гликолиз (брожжение), сделал выводы, что возможно прямое окислительное превращение фосфоглюкозы через фосфоглюконовую кислоту и фосфопентозу, что дало объяснение образованию в организме пентозы; использование фосфорного остатка АТФ для фосфорилирования глюкозо-6-фосфата контролируется состоянием окислительно-восстановительных систем ткани; задержка дыханием гликолиза происходит лишь при сохранении дыхательного фосфорилирования.

С 1960 изучал структуру и функции нуклеиновых кислот и ферментов биосинтеза белков. По инициативе и при непосредственном участии Энгельгардта научными центрами СССР, ГДР, ЧССР и ПНР в 1970-х годах осуществлялся масштабный проект «Обратная транскриптаза ревертаза».

Работы Энгельгардта по обмену эритроцитов легли в основу теории и практики консервирования крови, работы по соотношению дыхания и брожения нашли применение в микробиологии, в промышленности, использующей процессы брожения, в медицинской практике. Большое практическое значение имели работы Энгельгардта по биохимии и технологии витаминов.

Энгельгардт был одним из первых действительных членов АМН СССР (1944). Он был и действительным членом АН СССР (1953; член-корреспондент с 1946), в 1955—1959 академик-секретарь Отделения биологических наук, был председателем Научного совета по проблемам молекулярной биологии при Президиуме Академии наук СССР. Он являлся членом Лондонского королевского общества, Американской академии наук и искусств, Американского биохимического общества, Болгарской академии наук (1974), Академии наук ГДР, Эдинбургского королевского общества, Индийского национального научного общества, Индийского общества физиологов, Академии наук Чехословакии, а также почётным доктором множества мировых научных центров.

Был представителем СССР и вице-президентом Международного совета научных союзов при ЮНЕСКО, редактором соответствующих редакционных отделов всех изданий Большой медицинской энциклопедии. Основатель и главный редактор журнала «Молекулярная биология».

Труды

Основные научные труды:

• Физическая и коллоидная химия, Казань, 1931, 1933;
• Окислительный распад фосфоглюконовой кислоты. Биохимия, т. 3, вып.4, 1938 (совместно с Бархашем А. П.).
• Аденозинтрифосфатаза и миозин мышцы. Там же, т. 4, вып. 6, 1939 (совместно с Любимовой М. Н.).
• Фосфорная кислота и функции клетки. Известия Академии наук СССР, серия биолог., № 2, 1948.
• Поверхностно локализованная аденозинполифосфатаза (эктоапираза) ядерных эритроцитов, М., 1955 (совместно с Венкстерн Т. В.).
• Молекулярная биология // Развитие биологии в СССР / под ред. Е. Е. Быховского, М., 1967.

Награды и звания

• Сталинская премия первой степени (1943) — за исследования в области деятельности мышц, опубликованные в работе «Ферментативные свойства миозина и механохимия мышц» (1942) (совместно с М. Н. Любимовой)
• Государственная премия СССР (1979) — за руководство циклом работ по осуществлению научной программы проекта «Обратная транскриптаза (ревертаза)» (1973—1977), посвящённой ферментативному синтезу структурных генов им их использованию для изучения генетического аппарата животных и вирусов
• Герой Социалистического Труда (13.03.1969)
• пять орденов Ленина (19.09.1953; 03.12.1964; 13.03.1969; 03.12.1974; 25.06.1981)
• орден Отечественной войны II степени (10.06.1945)
• орден Трудового Красного Знамени (02.03.1944)
• медали
• Медаль Котениуса (1967)
• Большая золотая медаль имени М. В. Ломоносова Академии наук СССР (1968)

Память

В 1988 году Институту молекулярной биологии, который В. А. Энгельгардт возглавлял со дня основания до своей смерти, было присвоено его имя.

Семья

Дочь Владимира Александровича, Наталия Владимировна Энгельгардт — доктор биологических наук, ведущий научный сотрудник Российского онкологического научного центра имени Н. Н. Блохина, участвовала в создании фильма об отце.

Дочь Владимира Александровича, Алина Владимировна Энгельгардт — первая жена (1958—1970) актёра Василия Борисовича Ливанова; внучка Анастасия (г.р. 1963).

Интересные факты

В годы Великой Отечественной войны В. А. Энгельгардт со своей женой (а также сотрудником в научной деятельности) М. Н. Любимовой передали денежные средства в Фонд восстановления советской культуры:

МОСКВА, КРЕМЛЬ ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ
Дорогой Иосиф Виссарионович !
Мы глубоко и радостно взволнованы той высокой оценкой, которую заслужили наши работы, удостоенные премией Вашего имени. Мы ощущаем это как проявление того огромного внимания, которое уделяется в Советской стране развитию науки, искусства, всех достижений духовной культуры — всего того, что в своей звериной злобе и дикости мечтает уничтожить напавший на нашу Родину враг.
Желая помочь скорейшему восстановлению разрушенных немецко-фашистскими бандами культурных ценностей — школ и музеев, вузов и научно-исследовательских учреждений, театров и клубов, лечебных учреждений, библиотек, — мы вносим из присуждённой нам премии 100 000 рублей и просим об открытии счёта для создания «Фонда восстановления советской культуры».
…
На нас, работниках науки, искусства, всего широкого культурного фронта, лежит священная обязанность всеми мерами помогать делу залечивания ран, нанесённых советской культуре гитлеровскими варварами во временно занимаемых и ныне освобождаемых нашей доблестной Красной Армией областях. Пусть шаг за шагом по следам Красной Армии, вытесняющей фашистских бандитов из пределов нашей Родины и готовящей их полный разгром и уничтожение, возрождается дорогая нам всем советская культура, светоч счастливого будущего нашей страны и всего трудящегося человечества.
Лауреаты В. А. Энгельгардт, М. Н. Любимова
Институт Биохимии Академии наук СССР

Институт Биохимии Академии наук СССР
Профессору тов. В. А. Энгельгардт, тов. М. Н. Любимовой
Примите мой привет и благодарность Красной Армии, Владимир Александрович и Милица Николаевна, за вашу заботу о восстановлении немецко-фашистскими оккупантами наших культурно-просветительных учреждений. Указание Госбанку об открытии счёта дано.
И. СТАЛИН

Газета «Известия», 3 апреля 1943 года

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=11443 Энгельгардт, Владимир Александрович]. Сайт «Герои Страны».

• Энгельгардт Владимир Александрович — статья из Большой советской энциклопедии (3-е издание).
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-52899.ln-ru Профиль Владимира Александровича Энгельгардта] на официальном сайте РАН
• Колодин Н. Н. На стыке наук и времен [Энгельгардт В. А.] // [miac.zdrav.yar.ru/liter.htm Ярославские эскулапы]. — Ярославль: Канцлер, 2009. — Т. 3. Корифеи и академики. — С. 372-394. — 396 с. — (Этюды о былом). — 150 экз. — ISBN 978-5-91730-002-3.

Отрывок, характеризующий Энгельгардт, Владимир Александрович

– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.