Янышев, Иоанн Леонтьевич

Протопресвитер Иоанн Леонтьевич Янышев<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Духовник императорской фамилии
1883 — 1910
Предшественник:	протопресвитер Василий Бажанов
Преемник:	протопресвитер Николай Кедринский
протопресвитер придворного духовенства
1883 — 1906
Преемник:	Пётр Афанасьевич Благовещенский
Ректор Санкт-Петербургской духовной академии
28 ноября 1866 — 19 октября 1883
Предшественник:	Иоанн (Соколов)
Преемник:	Арсений (Брянцев)
Имя при рождении:	Иоанн Леонтьевич Янышев
Рождение:	14 (26) апреля 1826(1826-04-26) село Шашкино, Тарусский уезд, Калужская губерния, Российская империя
Смерть:	14 (27) июня 1910(1910-06-27) (84 года) Санкт-Петербург (Елагинская дача), Российская империя
Похоронен:	Волковское кладбище в Санкт-Петербурге
Принятие священного сана:	1851 год
Награды:

Иван (Иоа́нн) Лео́нтьевич Я́нышев (14 апреля 1826, село Шашкино, Тарусский уезд, Калужская губерния — 13 июня 1910, Санкт-Петербург) — священнослужитель Православной Российской Церкви; духовник императорской фамилии (с 1883 до своей смерти в 1910) и замещал должность протопресвитера придворного духовенства (до 4 октября 1906 года); член Святейшего Правительствующего Синода (с 1905). Богослов, один из основоположников моралистической школы в русском академическом богословии. Доктор богословия (1899).

Биография

Родился в семье диакона Калужской губернии.

В 1849 году окончил Санкт-Петербургскую духовную академию первым магистром и был оставлен в Академии.

В 1851 году был рукоположен в священный сан и назначен клириком русской церкви в Висбадене (Гессен).

С 1856 года преподавал богословие и философию в Петербургском университете.

С 1858 года служил в русской церкви в Берлине; с 1859 года — вновь в Висбадене. В 1864 году был назначен законоучителем принцессы Дагмары (будущая императрица Мария Феодоровна), бывшей тогда невестой Наследника Великого князя Николая Александровича, пред переходом её в православие.

С 1866 по 1883 годы был ректором Санкт-Петербургской духовной академии и основоположником нового академического периодического издания журнала «Церковный вестник, издаваемый при Санкт-Петербургской духовной академии: Официальный орган святейшего Всероссийского синода и состоящих при оном центральных учреждений», начавшего издаваться в 1875 году в качестве также и официального органа Святейшего синода. В академии занимал кафедру нравственного богословия. Курс его лекций (неполный) издан под заглавием «Православно-христианское учение о нравственности» (М., 1887; 2-е изд. — СПб., 1906).

С 1883 года состоял духовником императорской семьи и заведующим придворным духовенством, протопресвитером Большого собора Зимнего дворца и Благовещенского в Московском Кремле. Преподавал Цесаревичу Николаю Александровичу историю Русской церкви и инославных исповеданий. В 1894 году, после дачи императором Александром III согласия на помолвку Цесаревича с принцессой Гессенской Алисой (впоследствии императрица Александра Феодоровна), был определён законоучителем последней для перехода в православие. Представлял российский Синод в конференциях и конгрессах старокатоликов.

При его участии в Петербурге был устроен Дом призрения вдов, сирот и заштатных лиц придворного духовенства.

В 1908 году Высочайше сопричислен к ордену Святого Апостола Андрея Первозванного; также имел все прочие русские ордена и ряд иностранных, а также: митру, наперсный крест, осыпанный бриллиантами, и настольные портреты императоров Александра III и Николая II.

Известно критическое отношение к нему св. Иоанна Кронштадтского. В дневниках св. Иоанна выражена просьба к Богу о смещении его (видимо, с позиции духовника): «7 октября. Господи, убери … J.Janitcheva и прочих неверных людей!…».

Получил оценку современников как крупнейший из церковно-общественных деятелей рубежа XIX—XX веков, блестящий церковный оратор, выдающийся учёный богослов. Отличался независимостью, твёрдостью и прогрессивностью взглядов.

Скончался 14 июня 1910 года на Елагинской даче; вынос тела и перевезение в Петропавловский собор состоялись 16 июня. Отпевание его 17 июня того же года возглавил митрополит Киевский Флавиан (Городецкий); присутствовали великая княгиня Ольга Александровна, принц Ольденбургский и другие.

Похоронен на Волковом кладбище в Санкт-Петербурге.

Литература

• Янышев, Иоанн Леонтьевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• «Правительственный вестник», 16 (29) июня 1910, № 128, С. 3—4.
• [www.nlr.ru/manuscripts/images/Docum/Opisi/1193.pdf Янышев Иоанн Леонтьевич. СПб] 2009

Отрывок, характеризующий Янышев, Иоанн Леонтьевич

Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.