Атака на форт Салливан
Координаты: 32°45′33″ с. ш. 79°51′28″ з. д. / 32.7593750° с. ш. 79.85778° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=32.7593750&mlon=-79.85778&zoom=14 (O)] (Я)
| Battle of Sullivan's Island | |||
| Основной конфликт: Война за независимость США | |||
 Атака на форт Салливан | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
решительная победа колонистов | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Атака на форт Салливан (иногда Первый штурм Чарльстона) — провальная попытка британцев захватить Чарльстон (Южная Каролина) во время Американской войны за независимость. Форт Салливан, прикрывавший подходы к внутренней гавани Чарльстона, оказался для британцев непреодолим, и попытка была отозвана.
Предыстория
С начала войны население Южной Каролины было политически расколото. Равнинные поселения вокруг Чарльстона придерживались революционных взглядов, но в глубине территории, в холмах многие сочувствовали лоялистам. К августу 1775 года обе стороны набирали роты ополчения. В сентябре, после инцидента, революционное ополчение захватило укрепления форта Джонсон. Королевский губернатор бежал. В последующей зимней кампании превосходящие численно сепаратисты нанесли поражение лоялистам. Лоялисты бежали в британскую Восточную Флориду или к индейцам Чероки. Последние поднялись в поддержку британских войск и лоялистов в 1776 году, но были подавлены в серии жестоких рейдов ополченцами Северной и Южной Каролины.
Британское стремление захватить контроль над южными колониями поддерживали два соображения. Во-первых это отнимало у повстанцев удобные порты для провоза пороха и боеприпасов мятежникам. Во-вторых, в Лондоне существовало стойкое (хотя и ошибочное) убеждение, что население Юга очень лояльно короне и поддержит британцев, если освободить ключевые территории.
Британия долго не посылала в колонии достаточно сил для войны на нескольких театрах сразу. Стратегически разумно было бы сосредоточить имеющиеся силы на одном направлении, чтобы обеспечить его раз и навсегда. В 1775−1776 годах таким направлением был Нью-Йорк с Филадельфией. Тем не менее, генерал Клинтон сохранял желание создать базу для операций на юге. Весной 1776 года он ожидал к тому же подкреплений из Англии, что формально было поводом для расширения боевых действий.
Подготовка
В качестве подготовки задуманной экспедиции — создать опорный пункт где-нибудь в южных колониях — британцы стали посылать офицеров для набора лоялистов в Северную Каролину. Но присылка подкреплений из Европы сильно задержалась. Одновременно необходимость послать силы для помощи Канаде в зимнюю кампанию 1775−1776 годов нарушила приготовления. Завербованные лоялисты выступили и были разбиты у моста через Мур-крик 27 февраля 1776 года.[2]
Несмотря на все это, Клинтон, получивший вместе с корпусом подкрепления генерал-майора Корнуоллиса новые приказы из Лондона, воспользовался их расплывчатой формулировкой:
…а также иные действия, какие сочтет необходимыми для обуздания мятежа[3]
и занялся экспедицией на юг.
Когда Клинтон в мае соединился с Корнуоллисом у Кейп-Фир в Северной Каролине, он решил, что условия там непригодны для создания сильного форпоста. Разведкой Королевского флота как более подходящее место был выбран Чарльстон который, с его незавершенными укреплениями и разрушенным фортом Джонсон, казался уязвимым. Приняв на борт 2200 человек 57-го полка, Клинтон с эскадрой из 8 кораблей и свыше 40 транспортов направился к цели. 31 мая председатель провинциальной ассамблеи Рутледж узнал об их приближении, а 1 июня корабли были на якоре за баром. 7 и 8 июня стороны обменялись парламентёрами, но капитуляция не предлагалась и не обсуждалась.[4]
Главный город провинции Южная Каролина, Чарльстон (в тогдашнем произношении Чарльстаун) лежит в слиянии рек Эшли и Коппер, имеет извилистый, тогда необорудованный фарватер, с приливными течениями и множеством песчаных банок. Проводка к нему крупных кораблей была трудна, но коммодор эскадры сэр Питер Паркер наверняка располагал лучшими для своего времени картами.[5]
Тем не менее, две недели ушло на промеры и проводку кораблей через бар. В конце концов корабли проникли во внешнюю гавань, так называемую «5-саженную яму» (англ. five fathom hole). Флагман Паркера, 50-пушечный HMS Bristol, для этого был вынужден выгрузить пушки, чтобы уменьшить осадку до 17 ½ футов.[2]
Бомбардировка
Над судоходным фарватером господствует остров Салливан, на котором находился недостроенный форт. Он и стал первой целью атаки. Войска, назначенные для штурма форта с тыла, к 18 июня высадились на остров Лонг-Айленд, к северо-востоку от о. Салливан (см. план, справа вверху). Противные ветры не позволяли кораблям атаковать до 28 июня.
Затем последовал полный провал. Пролив между островами, который как ожидали, был не глубже 18 дюймов при низкой воде, оказался на самом деле полных 7 футов — слишком глубоко для форсирования вброд. У Клинтона было слишком мало шлюпок для высадки с боем. Самое большее, он мог организовать демонстрацию с целью отвлечь внимание. Кроме того, американцы уже выставили артиллерию против участка высадки, и армия решила, что ничего предпринять не может.
Настала очередь флота. Первый дивизион Паркера во главе с фрегатом HMS Active (28), следом Bristol, HMS Experiment (50) и HMS Solebay (28) решительно двинулся вперед. Но они встали на якорь в 350 ярдах от форта, слишком далеко для эффективного мушкетного и картечного огня. Второй дивизион, назначенный для анфиладного обстрела форта, из HMS Actaeon и HMS Syren (оба 28), во главе с HMS Sphynx (20) показал себя еще хуже.[4] Все три оказались на мели из-за некомпетентных лоцманов. Бомбардирский корабль HMS Thunder бросил якорь так далеко, что его мортирам потребовался избыточный заряд, чтобы достать цель, и в результате обе скоро разбили деревянные основания. Так же далеко стоял и вооруженный транспорт Friendship.[2]
Недостроенный форт, которым командовал полковник Молтри, был сделан из пальмовых бревен с засыпкой песком. Они оказались способны остановить и ядра, и гранаты. Утверждали, что форт вооружен мощными 36-фунтовыми пушками, снятыми в 1758 году с трофейного французского Foudroyant как нестандартные, но кораблям противостояли всего 12 стволов. Бой продолжался 9 ½ часов, и несколько раз казалось, что форт замолчал — как потом выяснилось, больше от нехватки пороха, чем от обстрела. Был момент, когда его флаг сбило выстрелом. Его, рискуя жизнью, снова поставил сержант Уильям Джаспер, в результате спешно причисленный к первым героям революции.[2]
Главный урон, однако, понесли британцы. В ходе перестрелки заведенный на якорь Bristol шпринг перебило, и флагман развернуло к форту кормой. Он потрерял бизань-мачту и получил несколько попаданий в грот-мачту. Паркер решил что с него хватит, но был вынужден ждать отлива, чтобы отвести свои побитые корабли. Второй дивизион снялся с мели, за исключением Actaeon, который на следующее утро пришлось сжечь, чтобы не достался колонистам.
Несколько очевидцев сделали зарисовки события, один зафиксировал флот на якоре в «5-саженной яме» наутро после атаки; ясно видны повреждения Bristol и Sphynx (потерял бушприт).[6]
Оба 50-пушечных корабля понесли тяжелые потери: Bristol 40 убитых и 71 раненый, Experiment 23 и 56 соответственно; фрегаты потеряли еще 1 убитым и 12 ранеными. Особенно пострадали офицеры: капитан Bristol Моррис умер от ран, и даже сам коммодор был задет, хотя его рапорт в этой части подчеркнуто небрежен:
… Я получал время от времени контузии, но поскольку ни одна не вызывает малейших опасений, их не стоит больше упоминать…Оригинальный текст (англ.)... I received several Contusions at different Times, but as none of them are on any Part where the least Danger can be apprehended, they are not worth mentioning...[2]
Мятежники не проявили такой скромности, и злорадно доносили:
Бриджи коммодора порвались — и его зад оголился…Оригинальный текст (англ.)the Commodore's Breeches torn off - his Backside left bare...[4]
Это финальное унижение, как венец всего предприятия, было слишком лакомым куском, чтобы пропаганда его упустила. Потрепанные корабли еще только входили в Нью-Йорк, а противники войны из вигов уже сочинили сатирический куплет, озаглавленный «от сэра Питера Паркера», где он представлен неудачником, радостно бросающим всю затею при первой возможности.[2]
Последствия
Клинтон оставался под Чарльстоном до начала июля, пока все его войска не эвакуировались на корабли. 1 августа он пришел в Нью-Йорк. Оба 50-пушечных (с коммодором на борту) исправляли повреждения на якоре в «5-саженной яме», как раз за пределами досягаемости мятежной артиллерии, до 2 августа, после чего и они вышли за бар и отправились на север.[4] По прибытии вся экспедиция влилась в силы, собираемые для штурма Нью-Йорка.[7]
Клинтон и Паркер впоследствии обвиняли в провале штурма друг друга.[8] Но бросается в глаза, что их личные промахи не отличаются от ошибок, вообще совершенных британцами в Американскую войну. Среди них прежде всего недооценка противника, слабое взаимодействие армии и флота, подчинение морской мощи сухопутным соображениям и как следствие, её неграмотное использование, в данном случае, применение глубокосидящих кораблей в стесненных водах.[2]
Клинтон, несмотря на унизительное поражение, вскоре получил известие, что пожалован рыцарством. Когда генерал Хау, армейский главнокомандующий в колониях, узнал об этом, он пришел в понятную ярость.[4] Но и этот эпизод не экстраординарен: он тоже укладывается в манеру ведения той войны.
Победа американцев при форту Салливан (позже переименован в форт Молтри) одна из самых решительных, одержанных ими в ходе войны. С провалом штурма дальнейшие попытки установить британскую власть на Юге прекратились на 3 года. Лоялисты южных колоний на все это время остались без поддержки, а порты Чарльстон и Саванна продолжали служить американцам.
Напишите отзыв о статье "Атака на форт Салливан"
Примечания
- ↑ Под другим данным, общие потреи 220 чел., см. Morrill,... p. 25.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Navies and the American Revolution / R. Gardiner, ed. — P. 42−45.
- ↑ Admiralty papers, R232, 5. Цит. по: Public Records office, 1750—1790, vol. D.
- ↑ 1 2 3 4 5 Russell,… p. 87−95.
- ↑ См. например: Charles Town harbour chart for The Atlantic Neptune, [collections.rmg.co.uk/collections/objects/560712.html NMM K0392]
- ↑ См. A N.W. by N. view of Charles Town... after... Lt Col Thomas James, RRA. Beverly Robinson Collection.
- ↑ Navies and the American Revolution / R. Gardiner, ed. — P. 49−50.
- ↑ Kepner, F, A British View of the Siege of Charleston, 1776, [links.jstor.org/sici?sici=0022-4642%28194502%2911%3A1%3C93%3AABVOTS%3E2.0.CO%3B2-U The Journal of Southern History, Vol. 11, No. 1. (Feb., 1945), p. 94].
Литература
- Russell, David Lee. The American Revolution in the Southern Colonies. Jefferson, NC: McFarland, 2000. ISBN 978-0-7864-0783-5
Отрывок, характеризующий Атака на форт Салливан
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.
Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
