Бекетов, Никита Афанасьевич

Никита Афанасьевич Бекетов<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Астраханский губернатор
1763 год — 1773 год
Вероисповедание:	православный
Рождение:	8 сентября 1729(1729-09-08)
Смерть:	9 июля 1794(1794-07-09) (64 года)
Место погребения:	имение Черепаха, около Астрахани.
Род:	Бекетовы
Военная служба
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Звание:	генерал-поручик
Сражения:	Семилетняя война
Награды:

Никита Афанасьевич Бекетов (1729—1794) — приближённый и (в течение короткого времени) фаворит императрицы Елизаветы Петровны, впоследствии генерал-поручик, астраханский губернатор (1763—1780). Район посёлка Старая Отрада (в составе Волгограда) в его честь неофициально именуется Бекетовкой.

Молодость и фавор

Родился 8 сентября 1729 года в семье симбирского воеводы полковника Афанасия Алексеевича Бекетова. Среди племянников — историк П. П. Бекетов и поэт И. И. Дмитриев.

В 1742 году Бекетов был отдан в Сухопутный кадетский корпус. Здесь, во время одного из кадетских спектаклей, императрица Елизавета Петровна обратила внимание на красивого юношу, пожаловала его в сержанты и не позабыла его и впоследствии:

Воспитанники кадетского корпуса играли в 1751 году трагедию Сумарокова. Главную роль в ней исполнял молодой Бекетов. Он появился в великолепном костюме, сначала играл хорошо, но затем смутился, забыл свою роль и, наконец, под влиянием непобедимой усталости заснул на сцене глубоким сном. Занавес стал опускаться, но, по знаку императрицы, его снова подняли, музыканты заиграли под сурдинку томную мелодию, а Елизавета с улыбкой, с блестящими и влажными глазами любовалась заснувшим актёром. Тотчас же по зале пронеслись слова: «Она его одевала». На следующий день, узнав, что Бекетов произведён в сержанты, в этом никто уже не сомневался. Несколько дней спустя он был взят из корпуса и получил чин майора. У него появились драгоценные кольца, бриллиантовые пуговицы, великолепные часы.

— К. Валишевский. «Дочь Петра Великого».

Вскоре за тем Бекетов был произведён в подпоручики (7 октября 1750 года), а в 1751 году был выпущен из корпуса в армию премьер-майором, с назначением генерал-адъютантом к графу Разумовскому. Разумовский приблизил его к себе и исходатайствовал ему чин полковника, а императрица пожаловала его богатыми поместьями. Канцлер Бестужев с помощью нового фаворита надеялся оттеснить от трона своих врагов Шуваловых.

Возведенный в мае 1751 г. в чин полковника, Бекетов поселился во дворце, а [его соперник] Шувалов уехал из Петербурга. Летнее местопребывание в Петергофе, по-видимому, должно было бы упрочить счастье нового фаворита. Оно, однако, разрушило его и опрокинуло все расчёты канцлера. Любя поэзию и музыку, Бекетов вдохновился деревенским воздухом и красотой природы. Он заставлял молодых людей петь мелодии своего сочинения и уводил их для спевок в парк. Эти экскурсии навлекли на него обвинение в разврате, распространяемое друзьями и родными Шувалова, и усеяли его лицо веснушками.

— К. Валишевский. «Дочь Петра Великого».

Быстрое возвышение Бекетова возбудило в шуваловском (профранцузском) лагере подозрительное отношение и неприязнь; его решили удалить от двора. Кто-то предложил ему какое-то косметическое средство для белизны кожи, изуродовавшее Бекетову лицо, а одна статс-дама, пользовавшаяся доверием и любовью императрицы Елизаветы, посоветовала ей удалить Бекетова, как человека скверного поведения, что и было исполнено под благовидным предлогом; Бекетов отправился в армию и вскоре по своем приезде принял участие в Семилетней войне. Вот как об этом рассказывает Валишевский:

Петр Шувалов вздумал воспользоваться веснушками, чтобы погубить неосторожного поэта. Он внушил ему опасения насчет цвета его лица, нравившегося Елизавете своею свежестью, и посоветовал ему употреблять составленные им самим белила, покрывшие прыщами все лицо Адониса. В то же время Елизавету предупредили, что здоровье её подвергается опасности. Она в испуге уехала из Петергофа, запретив молодому человеку следовать за собой. Он заболел лихорадкой и окончательно испортил своё и без того пошатнувшееся дело словами, сказанными им в лихорадочном бреду. По выздоровлении его удалили от двора за «непристойное поведение».

— К. Валишевский. «Дочь Петра Великого».

Дальнейшая карьера

В сражении при Гросс-Егерсдорфе 19 августа 1757 года он принял боевое крещение и вскоре после этого был назначен командиром 4-го гренадерского полка. 11 января 1758 года Бекетов во главе своего полка участвовал при занятии Кенигсберга, с 4 по 13 августа, в составе войск главной армии, находился при осаде крепости Кюстрин, а 14 августа участвовал в сражении при Цорндорфе, когда 4-й гренадерский полк, расположенный во 2-й линии на правом фланге армии Фермора, был почти весь уничтожен фланговыми атаками прусской кавалерии под начальством Зейдлица. 10 офицеров было убито, 18 ранено, а командир полка, Бекетов был захвачен в плен, из которого был освобождён спустя два года.

По возвращении из плена он был произведён в бригадиры, а в 1762 году — в генерал-майоры. В 1763 году Бекетов был назначен Астраханским губернатором, и с этого времени начинается его мирная и весьма плодотворная деятельность. Управляя Астраханской губернией, он основал в ней несколько немецких колоний. Для защиты жителей от киргизских набегов он построил Енотаевскую крепость. Главные же заботы его были направлены на развитие земледелия, которым мало занимались в том краю. Для этого он переселил туда часть своих крестьян из внутренних губерний и построил в степях селения. Затем он обратил особенное внимание на разведение лучших сортов виноградных лоз и выделку хороших вин, для чего выписывал из заграницы искусных виноделов. Вместе с тем он заботился о разведении шелководства, и усилил торговые сношения с Персией, поднял и улучшил рыбные промыслы и установил новые правила для взимания с них податей, благодаря чему доходы с этих промыслов, поступавшие в государственную казну раньше только с одной Астраханской губернии, стали поступать почти со всей империи, составив таким образом одну из видных статей бюджета. В 1788 году Бекетов был избран Астраханским губернским предводителем дворянства. За свои труды Бекетов был награждён орденом св. Анны 1-й степени, чином генерал-поручика и званием сенатора (21 апреля 1773 года).

В 1771 году четыреста тысяч калмыков, кочевавших в Астраханской губернии, со всем своим имуществом и стадами ушли в Китай, несмотря на все старания Бекетова воспрепятствовать этому. Несколько раз заблаговременно уведомлял он Коллегию иностранных дел, в ведении которой находились калмыки, чтобы она приняла меры против переселения калмыков, но донесения его не были услышаны.

Жизнь в отставке

В 1780 году Бекетов вышел в отставку и поселился в пожалованном ему Елизаветой поместье Отрада, Саратовской губернии (между Царицыным и Сарептой), близ минеральных вод, им же открытых. Четырнадцать лет прожил он на покое и в роскоши, занимаясь сельским хозяйством. Скончался 9 июля 1794 года. Тело его было погребено, в силу духовного завещания, в другом его поместье, Черепаха, около Астрахани. Он так и не женился и оставил побочным дочерям состояние, оценённое в сто тысяч рублей годового дохода. Одна из них была женой Всеволода Всеволожского.

В молодости Бекетов занимался поэзией и писал стихи, преимущественно песни; некоторые из них были помещены в собрании песен, изданном в Москве в 1780—1781 годах. Кроме стихотворений он написал трагедию в стихах «Никанор» (по другим известиям «Эдип»); содержание её взято из ассирийской истории, но она не была напечатана и сгорела в пожаре, уничтожившем его дом в поместье Отрада.

Источники

• Бекетов Никита Афанасьевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Масловский Д. Ф.. Русская армия в Семилетнюю войну. Москва, 1888 г.
• Бекетов, Никита Афанасьевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб., 1900. — Т. 2: Алексинский — Бестужев-Рюмин. — С. 662-663.

Отрывок, характеризующий Бекетов, Никита Афанасьевич

– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.