Беннетт, Генри Гордон

Генри Гордон Беннетт
Henry Gordon Bennett
генерал-лейтенант Генри Гордон Беннетт
Дата рождения	16 апреля 1887(1887-04-16)
Место рождения	Мельбурн, Австралия
Дата смерти	1 августа 1962(1962-08-01) (75 лет)
Место смерти	Сидней, Австралия
Принадлежность	Австралия
Род войск	армия
Годы службы	1915—1944
Звание	генерал-лейтенант
Командовал	6-й батальон (англ.) 3-я пехотная бригада (англ.) 8-я дивизия) (англ.) 3-й корпус (англ.)
Сражения/войны	Первая мировая война Дарданелльская операция Битва за Позьер (англ.) Вторая мировая война Малайская операция Сингапурская оборона
Награды и премии	Кавалер Ордена Бани (CB) Кавалер Ордена Святого Михаила и Святого Георгия (CMG) Орден за выдающиеся заслуги Volunteer Decoration (англ.) Упоминания в приказах (англ.) (8)
В отставке	садовод; директор компании; председатель совета директоров

Генри Гордон Беннетт (англ. Henry Gordon Bennett, 16 апреля 1887 — 1 августа 1962) — австралийский генерал.

Гордон Беннетт прошёл обе (Первую и Вторую) мировые войны. Несмотря на высоко оценённые заслуги во время Первой мировой войны, включая Галлиполийскую кампанию, Беннетт более известен за его участие в обороне Сингапура во время Тихоокеанской войны в должности командующего 8-й австралийской дивизией (англ.).

Первая мировая война

Беннетт (также известный как «Гордон» (Gordon)), родился в районе Балвин (Balwyn) в Мельбурне (штат Виктория) в 1887 году. Работал клерком в страховой компании. Когда разразилась Первая мировая война в 1914 году, Беннетт был майором в батальоне Австралийских гражданских вооружённых сил (англ.) (милиции). Добровольцем он поступил в Австралийские имперские силы и был назначен заместителем командира 6-го батальона (англ.), который входил в состав 2-й (Викторианской) пехотной бригады (англ.).

Галлиполи

В ходе десанта Австралийско-Новозеландского корпуса (АНЗАК) 25 апреля 1915 года в небольшой бухте Ари-Бурну (названной позже бухтой Анзак), Беннетт сражался на южном фланге плацдарма. Он вёл 300 бойцов своего батальона на выдвинутую позицию Пайн-Ридж (Pine Ridge) к югу от высоты Лоун-Пайн (Lone Pine). Руководя укреплением этой позиции, Беннетт был ранен в запястье и был вынужден вернуться на берег за медицинской помощью. Когда вечером турецкая армия контратаковала, подразделения 6-го батальона (англ.) на Пайн-Ридж оказались отрезанными и были перебиты до последнего человека.

Вместо эвакуации на госпитальный корабль, Беннетт возвратился в свой батальон. В начале мая 2-я пехотная бригада была переброшена на мыс Геллес на замену британским вооружённым силам для участия во Второй битве за Критию. 8 мая Беннет со своим батальоном попал в тяжёлое положение. Беннетт остался единственным офицером в 6-м батальоне и одним из нескольких офицеров во всей 2-й бригаде. Чтобы выжить и уцелеть с горсткой бойцов, ему удалось добиться дальнейшего развития наступления. Он стал командиром 6-го батальона на следующий день.

Вернувшись в бухту АНЗАК 7 августа, 6-й батальон был втянут в одно из вспомогательных наступлений в начале битвы при Сари-Баир. В ходе печально знаменитой атаки 3-й бригады лёгкой кавалерии на горную узость Нек, 6-й батальон был обязан совершить похожую атаку против соседней турецкой позиции, известной как «траншея германских офицеров». Пулемёты с этой позиции анфилировали австралийские порядки на север до самого Нека. Две попытки взять траншеи провалились. Была подготовлена третья попытка, и Беннетт решил лично возглавить атаку, однако, к счастью, командир 1-й австралийской дивизии (англ.), генерал-майор Харольд Уолкер (англ.), отказался от атаки.

Западный Фронт

По возвращении 1-й дивизии во Францию в 1916 году, Беннетт возглавлял 6-й батальон в ходе битвы за Позьер (англ.). Вслед за 1-й и 3-й бригадами, взявшими город 24 июля 1916 года, туда двинулись 6-й и 8-й батальоны 2-й бригады, которые заняли руины. Здесь им пришлось выдержать длительный артиллерийский обстрел. Штаб батальона Беннетта располагался в бревенчатом доме. Дом получил шесть прямых попаданий снарядами, однако уцелел благодаря развалинам и мусору, скопившемуся вокруг него. Вскоре после того, как Беннетт перенёс свой штаб, дом был окончательно разрушен. 26 июля Беннетт выразил протест против условий, которые приходилось терпеть его солдатам, докладывая:

«Мои люди безжалостно обстреливаются. Они не смогут устоять в случае атаки. Огневые рубежи и моя штаб-квартира размазаны тяжелыми орудиями, город простреливается шрапнелью. Я сам O.K., но передовая линия похоронена».

При захвате Позьера в 6-м батальоне Беннетта было убито 102 человека, что значительно превышало потери в остальных 11-ти батальонах 1-й дивизии.

3 декабря 1916 года он получил командование 3-й пехотной бригадой (англ.) и был произведён в бригадные генералы. В свои 29 лет он стал самым молодым генералом в Австралийской армии. Он возглавлял бригаду до конца войны на Западном фронте.

Между двух войн

В 1919 году Беннетт переехал в Сидней, где он работал как производитель одежды и бухгалтер. В 1922 году он был назначен председателем Государственного Совета Репатриации и в 1928 году стал одним из трёх уполномоченных, управляющих городом Сидней. Он был президентом Палаты Промышленников штата Новый Южный Уэльс (1931-33), Объединённой Палаты Промышленников Австралии (1933-34) и других профессиональных организаций. Беннетт был известен в консервативных политических обществах Австралии.

Беннет сохранял активность и в Австралийских вооружённых силах (AMF), хотя мирное время армия Австралии сократилась всего лишь до костяка. Он был произведён в генерал-майоры в 1930 году, являясь командующим 2-й Дивизией. В 1937 году он опубликовал серию газетных статей об оборонной доктрине, в которых критиковал кадровых офицеров, что привело к обвинениям его адрес в Военной коллегии.

Вторая мировая война

Когда в 1939 году вспыхнула Вторая мировая война, Беннету было только 52 года. Он был переведён в командование Австралийских Имперских Сил (AIF) в подчинение генерала Томаса Блэйми (Thomas Blamey). Однако начальник Генерального штаба, генерал сэр Браднэлл Уайт (Brudenell White) был против того, чтобы Беннетт получил активное командование. Биограф Беннетта А. Б. Лодж (A.B. Lodge) так прокомментировал в Австралийском Биографическом Словаре (ADB): «Из-за своего темперамента он считался непригодным для полудипломатической сужбы, и такой, которая обязывает подчиняться британским генералам. Беннетт был весьма едким по отношению к британским офицерам, потому что он был настоящим австралийцем».

Вместо этого, Беннетт получил командование в Волонтёрском Оборонном Корпусе (Volunteer Defence Corps), австралийском аналоге британской «Home Guard» (англ.). Однако гибель генерала Уайта в авиакатастрофе под Канберрой в 1940 году положила конец обструкции карьеры Беннетта, и Беннетт был назначен командиром вновь сформированной 8-й Дивизии, которая была дислоцирована в Британской Малайе в феврале 1941 года. Отношения Беннетта с его начальством были не очень хорошими. Лодж пишет: «Отношения Беннетта с британскими старшими офицерами, особенно с главнокомандующим Малайи, генерал-лейтенантом Артуром Персивалем, были лишены гармонии».

В декабре 1941 года началось японское вторжение в Малайю. Наряду с остальными войсками союзников, дивизия Беннетта быстро была вынуждена отступить в Сингапур. 8 февраля 1942 года японцы высадили десант в Сингапуре, и 15 февраля Персиваль сдался японцам.

Беннет решил, что его долг бежать из Сингапура, но не сдаваться. Он передал командование 8-й Дивизией бригадиру Сесилу Кэлахану (Cecil Callaghan). С несколькими младшими офицерами и некоторыми местными европейцами Беннетт под дулом пистолета захватил сампан, пересек Малаккский пролив к восточному побережью Суматры, где они пересели в лодку, в которой проплыли вверх по реке Джамби (Jambi). Затем они пешком достигли города Паданг на западном побережье Суматры. Оттуда Беннетт перелетел на Яву, а затем в Австралию, прибыв в Мельбурн 2 марта 1942 года.

Побег Беннетта с самого начала рассматривался как поступок, достойный похвалы. Премьер-министр Австралии Джон Кёртин (John Curtin) выступил со следующим заявлением:

«Я хочу проинформировать народ, что мы горды воздать должное эффективности, отваге и преданности наших вооружённых сил в ходе борьбы. Мы выразили генерал-майору Беннетту нашу уверенность в нём. Его руководство и управление были в полном соответствии с его долгом перед людьми под его командованием и перед свой страной. Он остался со своими людьми до конца, до завершения всех формальностей, связанных со сдачей, а затем воспользовался благоприятным случаем и совершил рискованный побег».

В апреле 1942 он был повышен до генерал-лейтенанта и получил в командование 3-й корпус (англ.) в Перте. В 1942 году это был важный пост, но к 1943 году, когда вероятность японского вторжения в Австралию исчезла, она стала второстепенной. Беннетт говорил Томасу Блэйми, что он не хотел бы получить другое активное командование, и был уволен в запас в мае 1944 года. Вскоре он опубликовал свой отчет о Малайской кампании «Почему пал Сингапур», в котором критически отозвался о Персивале и других британских офицерах. Блэйми безуспешно пытался предотвратить публикацию книги.

Послевоенные расследования

Споры по поводу действий Беннетта стала достоянием общественности в 1945 году, когда война закончилась и Персиваль был освобожден из японского плена. Персиваль, который никогда не ладил с Беннеттом, обвинил его оставлении своего командования без разрешения. Блэйми созвал следственную комиссию под председательством генерал-майора Станке (V.P.H. Stanke), которая установила, что Беннетт был не вправе передавать командование или оставлять Сингапур. Ветераны 8-й дивизии, как правило, лояльные к Беннетту, протестовали против этого решения.

Для вынесения окончательного решения, в ноябре 1945 года премьер-министр Бэн Чифли (Ben Chifley) назначил Королевскую Комиссию под председательством судьи Джоржда Лайгертвуда (George Ligertwood). Комиссия пришла к заключению, что Беннетт не подчинился приказу Персиваля о сдаче.

А. Б. Лодж пишет:

«Не подвергая сомнению личное мужество Беннетта, Лайгертвуд пришёл к выводу, что его действия были неправомерными. Установлено, что причиной, по которой Беннетт покинул Сингапур, было то, что он узнал, как победить японцев (но его подвели Британские и Индийские войска), и был обязан передать свои знания военному командованию. Тем не менее, он оказался не более опытным, чем другие командиры в Малайе, и его тактика была устаревшей. Его страстное и всепоглощающее желание вести Австралийскую армию в бой не привело к своевременному принятию правильного решения. Его предубеждение против кадровых офицеров и его амбиции омрачили его профессиональный опыт в самый важный момент в его карьере. Когда его самые заветные цели превратились в лохмотья, он убедил себя, что вина за его неудачу лежит на других».

В 1948 году, подполковник Фрай (Fry), выдающийся военный юрист,, опубликовал мнение: Королевская Комиссия основывала свой доклад на толковании международного права и не обсуждала действия генерала Беннетта с точки зрения австралийского военного права, которое жёстко не обязывало его оставаться на острове Сингапур.

Отставка

Беннетт стал садоводом в Гленори (Glenorie), ныне пригороде Сиднея, до 1955 года. Он написал ряд статей по военной тематике и служил в совете директоров ряда компаний. С 1960 по 1962 год он был председателем совета директоров страховой компании MMI Insurance Ltd.

Он умер 1 августа 1962 года в Дюрале (Dural), сельском пригороде Сиднея.

Ссылки

• A. B. Lodge,The Fall of General Gordon Bennett; publishers George Allen & Unwin (Publishers) Ltd, London; also Allen & Unwin, Sydney (1986 1st Edition); ISBN 0-86861-882-9

Дополнительная литература

• [www.awm.gov.au/people/110.asp Lieutenant General Henry Gordon Bennett, CB, CMG, DSO], Who’s who in Australian Military History, Australian War Memorial
• Morgan Bell, [ww2db.com/person_bio.php?person_id=c470 Biography of Gordon Bennett], World War II Database, ww2db.com
• [www.fepow-community.org.uk/monthly_Revue/html/gordon_bennett.htm Gordon Bennett], fepow-community.org.uk. Discusses the various published works which address Bennett’s escape from Singapore.
• Peter Elphick, Singapore, the pregnable fortress, Hodder & Stoughton, London, 1995 ISBN 0-340-64990-9. Proposes an uncompromising portrait of the character.
• Colin Smith, Heroes & Villains: Major-General Gordon Bennett, The Independent Magazine, 13 August 2005, Page 54. [www.findarticles.com/p/articles/mi_qn4158/is_20050813/ai_n14885568](недоступная ссылка)
• Mark Clisby, Guilty or Innocent — The Gordon Bennett Case, Allen and Unwin, Sydney, 1992

Отрывок, характеризующий Беннетт, Генри Гордон

История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.