Битва за Макао

Битва за Макао
Основной конфликт: Голландско-португальская война
Монумент в Jardim da Vitória (Макао) в честь победы португальцев
Дата	22 — 24 июня 1622 года
Место	Макао, Китай
Итог	решительная победа португальцев
Противники
Республика Соединённых провинций Португальская империя
Командующие
Корнелис Рейерсен Ханс Руффейн † Лопу Сарменту де Карвалью
Силы сторон
13 кораблей 1 300 солдат (десант 800 солдат) около 150 солдат неизвестное число рабов
Потери
4 корабля более 300 убитыми (в том числе не менее 136 европейцев) 126 европейцев ранеными 6 европейцев и несколько рабов убитыми около 20 ранеными

Битва за Макао — попытка взятия голландцами в 1622 году в ходе голландско-португальской войны порта Макао на юго-востоке Китая. Португальцам, находившимся в меньшинстве и не обладавшим сильными укреплениями, удалось отразить атаку голландцев и одержать победу после трёхдневного сражения. На сегодняшний день битва остается единственным крупным сражением между двумя европейскими державами на материковой части Китая.

Предыстория

С тех пор как в 1557 году португальцам удалось добиться разрешения от династии Мин на создание постоянной торговой базы в Макао, этот порт приносил огромную прибыль как перевалочный пункт для торговли между Китаем и Японией. Успех Португалии в Макао вызвал зависть других европейских морских держав, которые на тот момент ещё не имели форпостов на Дальнем Востоке. Когда Филипп II Испанский в 1581 году стал королём Португалии, португальские колонии подверглась нападению со стороны врагов Испании, особенно голландцев и англичан, которые рассчитывали расширить свои колониальные владения. К 1622 году Макао уже выдерживал голландские атаки в 1601, 1603 и 1607 годах, однако голландское вторжение 1622 года было первой серьёзной попыткой захватить город. Голландцы были разочарованы тем, что их торговый пост в Хирадо был не в состоянии конкурировать с португальскими торговцами из Нагасаки из-за более лёгкого доступа португальцем к рынкам Китая. Захват Макао давал им сильную торговую базу в Китае и лишал португальцев прибыльного маршрута Макао—Нагасаки. Падение Макао также могло оставить испанцев на Филиппинах без средств к существованию и облегчить атаку голландцев на Манилу.

Несмотря на рейды, португальские власти не смогли создать систему укреплений вокруг города из-за помех со стороны китайских чиновников. Средства защиты Макао в то время были ограничены несколькими артиллерийскими батареями: одной на западной оконечности полуострова Макао, по одной на двух берегах бухты Прайя-Гранде и одной наполовину завершённой батареей Форталеза-ду-Монте с видом на Собор Святого Павла. Плачевное состояние обороны Макао стало известно голландцам в 1621 году, когда голландский корабль Gallias захватил португальский корабль, вёзший корреспонденцию из Макао. Опираясь на эти перехваченные письма и информацию из Японии, генерал-губернатор Голландской Ост-Индии Ян Питерсоон Кун посчитал, что Макао был не в состоянии выдержать серьёзный приступ, и составил план вторжения.

Экспедиция

В Батавии, штаб-квартире Голландской Ост-Индской компании, Кун сформировал флот из восьми кораблей для экспедиции в Макао и выдал командующему приказ с указанием для любого голландского судна, которое могло встретиться эскадре по пути, присоединиться к походу. Губернатор также набрал солдат, в том числе из малайцев и ласкаров, в состав десанта. Кун был так доволен флотом, что в письме директорам Компании в Гаагу выразил сожаление, что не смог вести «столь великолепную экспедицию» лично. Руководители Компании не разделили энтузиазма Куна, указав, что они ведут и так достаточно войн и что Куну следовало ждать приказов из метрополии. Тем не менее, флот под командованием Корнелиса Рейерсена отбыл из Батавии 10 апреля 1622 года, ещё до получения ответа из Гааги.

Конечная цель экспедиции состояла в создании плацдарма на побережье Китая с целью заставить китайцев торговать с голландцами. Прежде чем атаковать Макао, Рейерсен решил закрепиться на Пескадорских островах. 8 июня флот прибыл в Камрань, где к нему присоединились четыре голландские судна и два судна Британской Ост-Индской компании. Один корабль был отправлен в Манилу. Благодаря этому флот отплыл из Камрань уже в составе одиннадцати кораблей. Через несколько дней флот встретил у берегов Сиама вооружённую джонку с 28 сиамцами и 20 японцами на борту. Японцы попросили разрешения присоединиться к голландской экспедиции, и их просьба была удовлетворена. Десант теперь насчитывал около шестисот человек.

Кун ранее приказал адмиралу Виллему Янсзону выделить Рейерсену несколько кораблей из эскадры, блокировавшей Манилу. В исполнение этого распоряжения близ Макао эскадру ожидали два голландских и два английских судна. Они попытались блокировать Макао в ожидании флота вторжения, но не преуспели: капитан-майор Лопу Сарменту де Карвалью установил на рейде семь джонок с орудиями, чтобы обеспечить сообщение. Флот вторжения прибыл к Макао 21 июня. Согласно директивам Куна, двум английским судам было разрешено участвовать в морских операциях, но запрещалось участвовать в высадке десанта и принимать какую-либо долю добычи в случае успеха. В результате английские капитаны отказались предоставлять свои корабли для атаки. Теперь Рейерсен располагал тринадцатью судами и командой около 1300 человек, в том числе 800 — в составе десанта.

Состав экспедиции

Судно	Тоннаж	Экипаж	Капитан	Примечания
Zierickzee (флагман)	800	221	Корнелис Рейерсен
Groeningen	700	192	Виллем Бонтеко
Oudt Delft	700	196	Виллем Андриессен
Enchuizen	500	165	Д. Пьетерсен
de Gallias	220	91	Д. Флорис
de Engelsche Beer	-	96	Л. Наннинг
St. Nicholas	-	40	Й. Констант	Отправлен в Манилу
Paliacatta	-	23	Й. Якобсен
Haan	-	-	Дирк Феллинг	Присоединился в Индокитае
Tiger	-	-	-	Присоединился в Индокитае
Victoria	-	-	-	Присоединился в Индокитае
Santa Cruz	-	-	-	Присоединился в Индокитае
Trouw	-	-	-	Прибыл из Манилы
Hoop	-	-	-	Прибыл из Манилы
Palsgrave	-	-	-	Прибыл из Манилы; не участвовал в атаке
Bull	-	-	-	Прибыл из Манилы; не участвовал в атаке

Сражение

В ночь на 22 июня Рейерсен послал на берег разведывательную группу из трёх солдат и китайского проводника, чтобы узнать, как отнесутся к атаке 10 000 китайских жителей Макао. Вскоре они вернулись и сообщили, что китайцы бежали из города в ожидании вторжения. На следующее утро сам Рейерсен сел в шлюпку вместе с некоторыми старшими офицерами, чтобы подыскать место высадки десанта. Было решено, что армия вторжения высадится на пляже Какильяс на следующий день. Чтобы отвлечь защитников от предполагаемого места высадки, 23 июня три корабля — Groeningen, Gallias и Engelsche Beer — начали бомбардировать батарею Сан-Франсиско к югу от города. К концу дня, после канонады и акций устрашения (голландские моряки угрожали изнасиловать женщин Макао и убить всех мужчин старше двадцати лет)), корабли отошли от берега на ночёвку, не причинив серьёзного ущерба португальской стороне. Тем не менее голландцы праздновали победу, дули в трубы и били в барабаны всю ночь. Для поддержания боевого духа португальцы ответили аналогичными «торжествами».

Для португальцев момент для вторжения был крайне неблагоприятным. Голландский флот пришёл в то время, когда большинство жителей Макао были в Гуанчжоу, где покупали товары для торговли с Японией. Кроме того, в октябре 1621 года китайский император завербовал португальцев, чтобы защититься от маньчжурского вторжения. В итоге Макао страдал от нехватки бойцов — португальские записи указывали, что в городе было только 50 мушкетёров и 100 жителей, способных носить оружие. Сарменту де Карвалью предугадал время высадки голландцев и провел ночь накануне за осмотром укреплений, чем способствовал сплочению рядов защитников.

Голландские корабли Groeningen и Gallias возобновили наступление на батарею Сан-Франсиско на рассвете следующего дня, в день Святого Иоанна Крестителя. Португальские артиллеристы на бастионе ответили с такой свирепостью, что Gallias получил серьёзные повреждения и был затоплен через несколько недель. Примерно в два часа после восхода солнца десант из 800 солдат высадился на пляже Какильяс, одновременно с бомбардировками Сан-Франсиско. Голландцы подожгли дымный порох и высадились под прикрытием дымовой завесы, что стало первым зарегистрированным случаем тактического использования дыма при атаке. Около 150 португальских мушкетёров, засевших на пляже под командованием Антониу Родригеса Кавальино, оказали яростное сопротивление, и хотя стреляли в дым, убили 40 нападавших и ранили адмирала Рейерсена в живот, выведя его из строя. Капитан Ханс Руффейн принял командование десантом и захватил окопы, заставив Кавальино отступить. Остальная часть десанта высадились уже без сопротивления. Плацдарм теперь был в безопасности, и Руффейн стал преследовать отступавших португальцев, следуя к городу. Голландцы прошли к центру города в строгом порядке, пока не попали в зону обстрела бастиона Форталеза-ду-Монте, в результате чего они понесли потери. Когда захватчики проходили мимо небольшого родника под названием Фонтинья, где местные женщины всегда стирали бельё, иезуитский священник падре Жерониму Ро выстрелил из пушки с батареи Форталеза-ду-Монте и попал в бочку с порохом, оказавшуюся в центре голландского строя, что вызвало мощный взрыв и серьёзные потери среди нападавших. Этот выстрел изменил ход боя, и голландские командиры остановили продвижение в центр города, чтобы обсудить дальнейшие действия. Они решили подняться на холм Гуйя, на котором был расположен монастырь, чтобы получить более чёткое представление о расположении врага. Однако при восхождении голландцы встретили ожесточённое сопротивление отряда из 30 китайцев и чернокожих, что вынудило их отступить и снова изменить свои планы. Не ожидая такого упорного сопротивления и не зная об истинной численности защитников, захватчики решили отступить из-за усталости бойцов и нехватки боеприпасов.

К тому времени стало очевидно, что основные голландские силы будут атаковать с востока, и бомбардировка Сан-Франсиско была лишь отвлекающим маневром, поэтому командир гарнизона Сан-Тьягу отправил 50 бойцов под командованием капитана Жоао Суареша Виваша, чтобы укрепить внутреннюю оборону. Как только португальцы поняли голландские намерения, защитники провели контратаку и заняли высоту перед позициями голландцев. С иберийским боевым кличем «Santiago!» Сарменту де Карвалью дал сигнал для контратаки, и объединенные силы португальских защитников, жителей Макао, монахов-доминиканцев, иезуитов и чернокожих рабов обратили голландцев в бегство. Капитан Руффейн пытался организовать отступление, но был убит. Группа негров-рабов сражалась особенно ожесточённо, они обезглавили всех раненых и пленных голландцев. Тем не менее, голландцы получили некоторую передышку, пока рабы прекратили погоню и стали грабить убитых. Когда бегущие голландцы достигли пляжа Какильяс, отряд, который должен был прикрывать отход, запаниковал и бежал к лодкам, не сделав ни единого выстрела. Паника среди солдат была настолько полной, что голландские корабли стали выбирать якоря, даже не приняв на борт большинство бегущих голландцев. На следующий день адмирал Рейерсен послал на берег белый флаг, чтобы договориться об освобождении пленных. Переговоры были напрасны, и голландский флот вскоре покинул Макао, взяв курс на Пескадорские острова.

Последствия

Бой завершился решительной победой португальцев, а потери захватчиков намного превзошли потери защитников. По португальским данным потери голландцев составили более трёхсот человек. Официальные голландские сводки писали о 136 убитых и 126 раненых. Потери голландцев включали семерых капитанов, четырёх лейтенантов и семерых прапорщиков; были потеряны вся артиллерия и знамёна десанта. В Батавии Ян Питерсоон Кун был чрезвычайно огорчён исходом боя, написав: «в этой битве позорным образом мы потеряли большинство наших лучших людей вместе с большей частью оружия».

После попытки голландского вторжения португальские власти в Гоа осознали важность наличия постоянного гарнизона в Макао и в 1623 году учредили должность губернатора Макао. Первым губернатором стал Дом Франсишку Маскареньяс, который занялся формированием линии укреплений для защиты от повторных атак голландцев. Для этого он подкупил китайские власти Гуандуна и получил разрешение на строительство укреплений.

Успешная защита Макао показала, что Португалия всё ещё способна контролировать торговлю между Китаем и Японией. Только тридцать лет спустя этот контроль сошёл на нет, когда японцы в 1639 году изгнали португальцев, а голландцы в 1641 году взяли Малакку.

Литература

• Можейко И. В. Пираты, корсары, рейдеры. — М.: Вече, 2007. — 384 с. — 5000 экз. — ISBN 5-9533-1708-5.

Отрывок, характеризующий Битва за Макао

Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.