Бонифаций (магистр армии)

Бонифаций

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Бонифа́ций (лат. Bonifacius; ум. 432) — полководец Западно-Римской империи, комит Африки в 422—432 гг.

Бонифаций стал фактическим правителем африканских провинций Западно-Римской империи в период смуты в Риме после смерти в 423 году императора Гонория. Сначала он был утвержден имперским правительством в качестве комита Африки, затем его безуспешно пытались низложить военным путём и после неудачи снова признали римским наместником. В 432 году он был смертельно ранен в междоусобном сражении против римского полководца Флавия Аэция.

Прокопий Кесарийский, отмечая его достоинства, удостоил его вместе с Аэцием эпитета «последний из римлян».

Приход к власти. 423 год

Римский военачальник Бонифаций проявил себя впервые в 413 году в Галлии, защищая Массалию (совр. Марсель) от вторгшихся везеготов. Согласно современнику событий Олимпиодору, Бонифаций сумел ранить вождя готов Атаульфа:

Варвар [Атаульф] ответил им примерно так же и отправился к городу, называемому Массалией, надеясь захватить его обманом. Там он получил рану от руки знатнейшего мужа, Бонифация, и, едва избегнув смерти, удалился под родной кров, оставив в ликовании город, превозносивший Бонифация.

В 422 году Бонифаций принимает участие в неудачной экспедиции римского главнокомандующего (magister militum) Кастина против вандалов на юг Испании, но после конфликта с Кастином бежит в Северную Африку. Проспер посчитал это событие началом многих бедствий для римского государства. Вероятно в том же году Бонифацию удалось захватить власть над африканскими провинциями, так как Олимпиодор сообщает, что Бонифаций в 423 году уже «управлял Африкой», a Проспер Аквитанский сообщает о том же под 424 годом.

Отдалённость провинций от Италии и слабый флот Западно-Римской империи провоцировали римских наместников на отделение от метрополии. В конце IV века здесь поднял мятеж комит Африки Гильдон, в 412 году восставал комит Гераклиан (оба мятежа были подавлены имперскими войсками). Также и Бонифаций проявлял независимость от центральной власти.

Когда в августе 423 года скончался римский император Гонорий, его законный наследник — пятилетний племянник Валентиниан — находился вместе с матерью Галлой Плацидией в ссылке в Константинополе. Власть в Западно-Римской империи при поддежке командующего Кастина узурпировал Иоанн. Бонифаций, как прежний недруг Кастина, не признал императора Иоанна и встал на сторону Галлы Плацидии как матери законного наследника на императорскую корону. Иоанн послал войска, чтобы сместить Бонифация, но в борьбу вмешалась Восточно-Римская империя (Византия). По словам Павла Диакона: «В это время Иоанн, пытаясь отвоевать Африку, которой овладел Бонифаций, оказался не в силах защитить самого себя».

Император Восточно-Римской империи Феодосий Младший отправил в Италию армию, которая низвергла узурпатора Иоанна. В октябре 425 года Валентиниан был провозглашён императором, но в силу его возраста реальная власть перешла к его матери Галле Плацидии, которая, по словам Прокопия, и назначила Бонифация комитом Африки, узаконив фактическое состояние дел.

Источники не сообщают, как именно Бонифаций пришёл к власти над Северной Африкой. Историки предполагают, что полководца видимо призвали местные крупные землевладельцы, потерявшие надежду получить защиту от набегов берберских племён у центральной власти. Историк J. B. Bury высказал предположение, что Бонифаций был назначен комитом Африки до 422 года, и в таком качестве участвовал в неудачном походе Кастина против вандалов в Испании.

Комит Африки

Положение Бонифация в Африке было достаточно прочным. Олимпиодор оставил такой отзыв о его деятельности:

Бонифаций был героем, отличившимся во многих сражениях со многими варварскими племенами. Иногда он нападал на малый отряд, иногда на большое войско, иногда вступал в единоборство. Коротко говоря, он всяческими способами изгнал из Африки множество разных варварских племен. Он был поклонником справедливости и отличался щедростью.

Проспер подтверждает «могущество и славу» Бонифация в Африке (intra Africam potentia gloriaque). Его военные отряды состояли преимущественно из варваров. На их бесчинства жаловался в письме к комиту один из отцов церкви, епископ Гиппона Св. Августин.

В 427 году фактически правившая в Риме Галла Плацидия попыталась вернуть под контроль центрального правительства африканские провинции. По версии историка VI века Прокопия Кесарийского конфликт между Плацидией и Бонифацием разгорелся из-за интриг римского полководца Флавия Аэция, хотя по хроникам в тот год Аэций сдерживал варваров в Галлии, а пост главнокомандующего войсками (magister militum) занимал Флавий Феликс. В Северную Африку была переправлена имперская армия под командованием трех полководцев: Маворция, Галлиона и Сенеки. Сенека перешел на сторону Бонифация. Имперская армия потерпела поражение, Маворций и Галлион погибли. Комитом Африки в начале 428 года был назначен Сегисвульт, который возобновил боевые действия против Бонифация. В попытках привлечь местное население на сторону Рима имперская администрация в Африке пытается ограничить произвол чиновников и сборщиков налогов. По косвенным свидетельствам историки предполагают, что Сегисвульту удалось овладеть ключевыми городами в регионе, Гиппоном и Карфагеном.

Междоусобная война привела к захвату берберами значительной части североафриканских провинций. В 428 году Св. Августин направил письмо Бонифацию, в котором высказал ему упреки за войну с империей и возложил на него ответственность за потерю земель. Св. Августин, отражая настроения в обществе, призвал Бонифация к христианскому смирению и прекращению вражды с Римом. Вторжение вандалов в 429 в Африку заставило Бонифация и Рим пойти на примирение, и в 430 году Бонифаций снова именуется комитом Африки (то есть законность его правления признана центральным правительством в Риме).

Война с вандалами. 429—432 гг

О причинах, побудивших вандалов перебраться из Испании в северную Африку, историки VI века Прокопий Кесарийский и Иордан сообщают следующее. Комит Африки Бонифаций стал тираном, опираясь на верное войско из готов-федератов. Когда Рим выслал против него экспедицию под командованием Сегисвульта, Бонифаций склонил к военному союзу вандалов, обещая им две трети страны. Союз был закреплён женитьбой Бонифация на вандалке Пелагее, затем Бонифаций переправил племя вандалов через Гибралтар.

Истории о приглашении варваров для решения внутриполитических дел в Риме широко использовались во внутриполитической борьбе в Риме. Наиболее известные, но не подтверждённые документами: 1) Приглашение римским полководцем Стилихоном вандалов в Галлию в 406 году; 2) Призвание в 449 году сестрой императора Гонорией вождя гуннов Аттилу в Италию; 3) Призвание вдовой императора Евдоксией вандалов в Рим в 455 году.

Современники вторжения Проспер Аквитанский и Идаций в своих хрониках не сообщают версии о приглашении вандалов Бонифацием, хотя Проспер заметил, что стороны конфликта в 427 году призвали на помощь «племена, не умевшие пользоваться кораблями». Историки предполагают в них готов-федератов на стороне Рима и возможно вандалов-наёмников в войске Бонифация. Кассиодор связывал переселение вандалов в Африку с приходом в Испанию везеготов, которые в прежние годы наносили вандалам тяжёлые поражения.

В 429 году народ вандалов и присоединившиеся к ним аланы под руководством Гейзериха переправились из Испании в Африку и двинулись на восток. Бонифаций, наладив мирные отношения с Римом, хотел отправить тех обратно, в результате чего завязалась война (по версии Прокопия Кесарийского). Бонифаций возглавил войну против вандалов. В 430 году он был разбит вандалами и отступил в город Гиппон-Регий, где успешно выдержал годовую осаду. В июле 431 года Бонифаций все-таки оставил город вандалам, эвакуировав жителей.

Из Рима и Константинополя на помощь Бонифацию в конце 431 года прибыло большое войско под началом византийского полководца Аспара. Однако в сражении в 432 году снова победили вандалы, после чего Бонифаций был отозван Галлой Плацидией в Рим. Война с вандалами продолжилась уже без комита Африки Бонифация.

Смерть Бонифация. 432 год

Выдающийся полководец эпохи заката Римской империи Флавий Аэций в 429 году получил высшую военную должность магистра армии (magister militum), после чего в следующем году выступил против прежнего обладателя этого звания Флавия Феликса. По хронике Проспера Аэций казнил соперника, обвинив его в заговоре.

Опасаясь чрезмерного усиления Аэция, Галла Плацидия пыталась противопоставить ему другого выдающегося полководца, комита Африки Бонифация, для чего в 432 году вызвала последнего в Италию. Бонифаций получил звание магистра армии, в результате между ним и Аэцием разгорелась настоящая война («ingens bellum») согласно хронике Марцеллина Комита. В сражении возле города Ариминум Бонифаций одержал победу над войском Аэция, но скончался спустя 3 месяца от смертельной раны, полученной в сражении.

Пост магистра армии на несколько месяцев занял зять Бонифация Себастьян. Аэций скоро вернул себе должность магистра армии, а затем женился на вдове Бонифация Пелагее.

Литература

• Бонифаций, римский полководец // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Г. Г. Дилигенский. [www.history.vuzlib.net/book_o119_page_8.html Северная Африка в IV—V веках] Гл. 5. — М.: Изд. АН СССР, 1961

Отрывок, характеризующий Бонифаций (магистр армии)

Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.