Брюссельская периферия

Брюссельская периферия (также Брюссельская агломерация, нидерл. de (Brusselse) Rand, фр. La Périphérie bruxelloise) — внешняя, пригородная часть города Брюссель, представляющая собой целый ряд муниципалитетов, примыкающих к столице и связанных с ней в настоящее время культурно и экономически, но являющихся административно-территориальной частью Фландрии, одного из трёх (наряду с Валлонией и самим Брюсселем) субъектом федеративного королевства Бельгия. С конца 40-х годов XX века Брюссельская периферия стала местом острого этноязыкового конфликта между романоязычными франкофонами и германоязычными фламандцами, поскольку чёткая фиксация Бельгийской языковой границы в 1962—1963 годах привела к географической изоляции официально двуязычного (а фактически франкоязычного) Брюсселя внутри одноязычного Фламандского Брабанта, имеющего значительное, но официально не признанное франкоязычное меньшинство. Особую социальную напряжённость вызывает статус и дальнейшая судьба шести так называемых льготно-языковых муниципалитетов, расположенных в непосредственной близости от столицы.

Районирование

Брюссельская агломерация не имеет точно опредённых границ. Одни исследователи включают в её состав коммуны с телефонным кодом 82, другие — коммуны расформированного в 2011 году избирательного округа Брюссель-Халле-Вилворде. Третьи пытаются установить границы периферии на основе количества и пропорции маятниковых мигрантов, ежегодно отправляющихся на работы в Брюссель из периферийных коммун. Причём в этом случае агломерация распадается на несколько поясов притяжения, которое увеличивается по мере приближения к столице. Благодаря тому, что Брюссель является столицей ЕС, количество коммун, вовлекаемых в его агломерацию, увеличивается. Из-за того, что сам Брюссель имеет франкоязычное большинство с середины ХХ века, его периферия также подвержена процессу галлизации. В националистической фламандской литературе этот процесс получил название «эффект нефтяного пятна».

Брюссельская периферия подразделяется на несколько природно-географических регионов с различными разнообразными ландшафтами и экономико-промышленным типами хозяйствования. Она включает в себя разнообразные ландшафты, среди которых выделяются жилые застройки индивидуального характера, сельскохозяйственные территории (Дрёйвенстрек), а также относительно слабо освоенные природные зоны, близость которых привлекает сюда многих брюссельцев. Довольно развитая транспортная система периферии поддерживает её связи с самим Брюсселем.

Название

Позиции обеих сторон, фламандской и франкоязычной, существенно различаются по всем аспектам проблемы. Франкофоны рассматривают брюссельскую периферию как часть моноцентричной агломерации столицы, а её рост и расширение за счёт пригородов как естественный процесс урбанизации, субурбанизации и экономического прогресса с течением времени. Попытки фламандцев искусственно ограничить рост города воспринимается ими как дискриминация на языковой, расовой, этнической и культурной почве, попытка создать своего рода «гетто» для франкофонов внутри фламандской территории.

Фламандцы же утверждают, что исторически Фламандский Брабант состоял из нескольких равнозначных небольших посёлков и сельских муниципалитетов и что именно наполеоновское вторжение в Бельгию привело к централизации власти в Брюсселе, который к тому же со временем превратился в крупный международный франкоязычный мегаполис. Более того, само французское название «периферия» кажется фламандцам унизительным поскольку франкоязычный Брюссель подразумевается в данном случае как центр, а их некогда сельские муниципалитеты и небольшие города как периферийная обочина. Процесс роста населения столицы и поглощение новых земель воспринимается ими очень болезненно также и потому, что дальнейшая урбанизация привлекает новых международных мигрантов из преимущественно франкоязычных стран. Вместо слова периферия фламандцы предпочитают употреблять слово «Ранд», означающее край, граница, маржа, кромка.

Противоречия

После 1947 года вопрос о языке был исключён из бельгийских переписей населения. По состоянию на 1947 год, франкофоны составляли более 50 % населения 19 городских коммун столичного округа, которые в 1963 году составили современный официально двуязычный город Брюссель. Кроме этого, в 1932 году в 2 пригородных муниципалитетах доля франкофонов превысила 30 %. Однако в одном из них, Синт-Стевенс-Волюве, ныне часть муниципалитета Завентем, она упала ниже 30 % по сравн. с 1921 годом, а потому право использовать франц. язык он утратил. Но уже в 1947 году количество 30%-ных пригородов вновь возросло до 6: Веммел, Крайнем, Везембек-Оппем, Линкебек, Дрогенбос и Синт-Генезиус-Роде.

После проведения жёсткой языковой границы они также стали официально нидерландоязычными, но их франкоязычное население получило определённые языковые льготы. Но эти льготы трактуются по-разному сторонами — участниками конфликта: фламандцы считают что данные льготы были введены в 1960-х годах с целью облегчить быструю интеграцию франкофонов в нидерландояз. общество, а потому они были задуманы как временная мера и их пора отменять. Франкофоны же категорически против, воспринимая льготы как навечно данное им федеральное право, учитывая что сроки действия льгот оговорены не были, а также и тот факт во всех из них франкофоны уже давно составляют постоянно растущее большинство (до 80 % и более). Именно по этой причине компромисс 1960-х начал постепенно рушиться. Особый вклад в данный процесс внесла международная миграция. По мере того как старые, изношенные кварталы центра города заполнили экономические мигранты и политические беженцы из развивающихся стран, начался отток белых франкофонов в более зелёные пригороды столицы, а также интенсивный рост спальных районов в окружающей Брюссель официально нидерландоязычной территории. Льготные регионы составляют только треть (6/18) общего числа приграничных Брюсселю районов во фламандской периферии. Они наиболее привлекательны для приезжающих франкофонов в языковом плане, хотя их площадь невелика и в последнее время доля франкоязычных растёт повсеместно в периферии. Процесс этот начался ещё в конце ХIХ века, и продолжается до сих пор.

Демография

Присутствие франкоязычного меньшинства во Фландрии фиксируется летописями с ХIII века. Официальные бельгийские переписи начала ХХ века подтверждали факт проживания значительного количества франкофонов во многих муниципалитетах Брюссельской периферии ещё в 1910—1930 гг. Так по переписи 1930 года франкофоны составляли 8 % в Завентеме, 8 % в Синт-Питерс-Леув, 9 % в Зеллике, 13 % в Махелене, 13 % в Стромбек-Бевере, 14 % в Вилворде и 17 % в Дилбеке.

При этом в том же Синт-Питерс-Леуве доля франкофонов увеличилась с 8 % до 17,4 % только за период между переписями 1930 и 1947 годов. Тем не менее, 30 % порога он не достиг, а потому франкофоны не получили в данной коммуне никаких языковых льгот когда в 1963 году в Бельгии была проведена языковая граница. Более того, в 1977 году Синт-Питерс-Леув включил в свой состав более фламандскую коммуну Алсемберг, что несколько замедлило процесс офранцуживания, но не приостановило его. По оценке на 2010 франкофоны составляют 22,8 % населения укрупнённого Синт-Питерс-Леува.

Их доля продолжала расти так быстро что в 1977 году власти Фландрии умело воспользовались общебельгийской процедурой административно-территориального объединения коммун, в ходе которой небольшие пригородные муниципалитеты с высокой долей франкофонов были присоединены к более крупными и более удалёнными сельскими коммунам с преимущественно фламандским населением. Джерримандеринга избежали лишь муниципалитеты, наделённые языковыми льготами в 1963 году. В результате очертания многих периферийных коммун (Ассе, Вилворде, Тервюрен, Завентем) приняли «вытянутый» характер. Тем не менее, присутствие франкофонов и франкотропов в ряде населённых пунктов внутри этих коммун (Стромбек-Бевер, Негенманнеке, Езус-Эйк) продолжает увеличиваться. Растёт оно и вряде других, весьма удалённых от Брюсселя коммунах — Гюлденбергe, Кортенбергe, Бертемe, Леннике, Гойкe и др.

Темпы дефламандизации округа Халле-Вилворде резко ускорились в ХХI веке. Так, по данным текущей статистики за период между 2004 и 2009 года, доля новорожденных от нидерландоязычных матерей здесь упала с 58,2 % до 52,1 %. В то же время, доля франкоязычных рожениц поднялась с 25,2 % до 25,7 %, а всех прочих с 16,6 % до 22,2 %. Падение доли рождений у фламандцев было зафиксировано везде кроме Хуйларта. В Крайнеме сокращение составило 31 процентный пункт, в Завентеме — 8.

Миграционные процессы

По современным оценкам, ежегодно до 10 000 преимущественно франкоязычных брюссельцев переселяются из Брюсселя в окружающие фламандские муниципалитеты. За период 1997—2010 годов положительное сальдо периферийных муниципалитетов в миграционном обмене с Брюсселем превысило 40 000 человек. К ним также следует добавить такое же количество иностранцев и нелегальных иммигрантов, которые с нидерландским языком знакомы ещё меньше. В то же время 16 800 бывших жителей периферии переселились в другие регионы Фландрии, а 11 200 — в Валлонию. Таким образом, коренное население периферии не только замещается выходцами из Брюсселя, но и как бы выдавливается ими. Поэтому несмотря на то что визуальная и юридическая фламандизация периферии усиливается под давлением фламандских властей, она идёт вразрез с демографической реальностью.

Попытки решения проблемы

Особо следует выделить льготно-языковой муниципалитет Синт-Генезиус-Роде, который как звено соединяет преимущественно франкоязычные Валлонский регион и Брюссель. Сам Синт-Генезиус-Роде также имеет франкоговорящее большинство (около 68 %).

Карательные меры

Наибольшего накала межэтнический конфликт достиг в таких периферийных коммунах как Дилбек и Оверейсе. В последнее время объектом языковых доносов стала нидерландоязычная община Вилворде.

Для предотвращения переселения франкофонов и аллофонов на периферию столицы, в муниципалитеты провинции Фламандский Брабант, местные горсоветы, которые возглавляют этнические фламандцы, вводили и продолжают вводить целый ряд мер, призванных ограничить или хотя бы снизить процесс офранцуживания.

Среди них выделяются:

• ограничение доступа к социальному жилью, которое предоставляется лишь фламандцам или лицам, прошедших курс обучения и сдавших экзамен на владение нидерландским языком.
• проведение бесед с местными строительными компаниями и организациями, которые призывают отдавать предпочтение при продаже домов или земли фламандцам.
• требование предоставить список регионов в которых проживал потенциальный покупатель до переселения во Фламандский Брабант.
• требование работать в муниципалитете, в котором покупатель желает приобрести землю или жильё.
• запрет на использование, в том числе на вывесках, любых языков, кроме нидерландского, во всех государственных учреждениях данных муниципалитетов, в том числе на детских площадках.
• требование предоставить список родственников в муниципалитете и историческую связь с ним.

Кроме этого, в качестве протеста против дальнейшего роста Брюссельской агломерации, а также в качестве напоминания о том что сам Брюссель окружён юридически фламандскими муниципалитетами (шесть из которых, впрочем, уже на протяжении нескольких десятилетий имеют де-факто франкоязычное большинство) фламандская спортивная федерация Bloso ежегодно организует кольцевой велосипедный марафон Де-Гордел, в котором участвует порядка 50 000 — 80 000 человек.

Современная ситуация

Тем не менее, все вышеперечисленные меры варьируют от муниципалитета к муниципалитету, и многие из них постоянно оспариваются в судах. Кроме того, в ряде коммун процессы галлизации и, шире, интернационализации зашли слишком далеко. Особенно это заметно при сравнении данных о недавних новорожденных в местных семьях по языкам. В 2008 г., даже в официально нидерландоязычных муниципалитетах, доля родившихся у фламандок детей составляет лишь относительное большинство, уступая франкофонам и аллофонам вместе взятым, а в некоторых занимает лишь второе место. В муниципалитетах с языковыми льготами доля родившихся у фламандок в некоторых случаях опустилась до предельно низких значений (Крайнем — 5,0 %; Дрогенбос — 3,6 %). Тенденции последних лет подтверждают и то, что процессу галлизации сопутствует и постепенная дефламандизация периферии. Дело в том, что автохонная фламандская молодёжь сельских муниципалитетов часто не в состоянии конкурировать с франкофонами столицы, которые имеют более высокооплачиваемые работы, а потому могут позволить себе платить за покупку или, в крайнем случае, аренду жилья гораздо больше. Уровень цен на жильё в периферийных муниципалитетах на 35 % выше, чем во Фландрии в среднем. Кроме того, из-за введения жёстких языковых законов и языковых границ под давлением фламандских националистов в 1960-х годах современные молодые фламандцы хуже владеют французским языком и менее знакомы с франкоязычной культурой. В поисках работы они устремляются на север страны. Попытки стимулировать переселение молодых фламандцев, ищущих работу, в двуязычный Брюссель не имеют успеха по целому ряду причин. Во-первых, нидерландским языком владеет лишь около 23 % населения столицы, и только около 10 % пользуются им как родным. Во-вторых, в Брюсселе практически не осталось свободных территорий, а уже имеющееся жильё занято либо франкофонами, либо иммигрантами из стран третьего мира, часто из мусульманских стран, которые составляют 25 % населения столицы (2010). В третьих, уровень безработицы в Брюсселе (19,3 %; 2010) часто вдвое, а то и втрое выше, чем в других городах Фландрии.

См. также

• Брюсселизация
• Халле-Вилворде

Отрывок, характеризующий Брюссельская периферия

– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.