Венгерские якобинцы

«Венгерские якобинцы» (венг. magyar jakobinusok) — революционное республиканское народно-освободительное движение венгерской демократической интеллигенции и прогрессивного дворянства конца XVIII века, развивавшееся под непосредственным влиянием Великой французской революции (отсюда и название, изначально носившее уничижительный оттенок). В историографии также известно под названием «заговор Мартиновича».

История

Предпосылки для возникновения движения венгерских якобинцев оформились в начале 1790-х годов. Революционные события во Франции послужили толчком для распространения идей французской революции и Просвещения по Европе. В Австрийской империи радикальные идеалы наслоились на растущее недовольство политикой Габсбургов и антифеодальные выступления крестьянства. Если Леопольд II пытался остановить революционные порывы реформами в стиле просвещённого абсолютизма, то его преемник Франц I, взошедший на престол в 1792, со свойственным ему консерватизмом и категорическим неприятием изменений рассчитывал подавить антифеодальные устремления силой. Чтобы отвлечь внимание от внутренних противоречий, подобных тем, которые во Франции привели к свержению монархии, австрийский двор объявил войну главному распространителю «революционной заразы» — Французской республике (причём большая часть венгерского дворянства поддержало это решение, увеличив налоги и рекрутские наборы крестьян). Во внутренней политике были подтверждены привилегии феодалов и разграничение на сословия, а растущий репрессивный аппарат тайной полиции превращал страну в полицейское государство.

Интеллигенция и мелкое дворянство, ранее контактировавшие между собой по преимуществу в масонских ложах, объединялись в тайные или полулегальные клубы и кружки, знакомясь с передовыми взглядами через газету французской революции «Moniteur». С критикой политики правящих кругов выступил бывший вице-ишпан Йожеф Гайноци, устранённый с занимаемого им поста из-за недворянского происхождения в 1790. Однако последовательная борьба с австрийской реакцией стала возможной только в начале 1794, когда в среде радикальной интеллигенции зародилось антимонархическое движение, возглавленное Игнацем Мартиновичем (1755-1795). Мартинович — бывший походный священник, ставший атеистом под влиянием материализма Гольбаха, профессор математики и естествознания в Пеште, доктор физики и философии Львовского университета, — первоначально надеялся добиться своих целей через сотрудничество с властями, став тайным советником и доносчиком императора Леопольда II. Официально Мартинович числился придворным химиком и аббатом Сасвара, но его главным заданием было проведение ревизий в регионах. Когда он был уволен Францом I, Мартинович обратился к участию в демократическом движении.

При участии Игнаца Мартиновича весной 1794 были основаны два тайных общества — «Общество реформаторов» (венг. Reformerek Társasága) и «Общество свободы и равенства» (венг. Szabadság és Egyenlőség Társasága; собственно «венгерских якобинцев»). Первое состояло из представителей прогрессивного дворянства, поддерживавших умеренные реформы, призванные установить независимое венгерское государство с республиканской формой правления. Так как «Общество реформаторов» не выдвигало программы радикальных революционных преобразований, деятельность и программные принципы якобинцев из «Общества свободы и равенства» ему не оглашалась, поскольку многие антифеодальные идеи могли попросту оттолкнуть дворян из «Общества реформаторов».

Воодушевлённые идеями Великой французской революции, «венгерские якобинцы» стояли на платформе дальнейшего реформирования общества, потребность в котором должна была появиться после революции и провозглашения монархии. Якобинцы шли дальше реформаторов, придерживаясь логики французской революции, в которой умеренные жирондисты были способны только на достижение первоначальных, но не главных задач революции. По их мнению, начальный этап революции в Венгрии должен был пройти под знаком реформаторов, а сами якобинцы выдвигались на втором этапе, пользуясь поддержкой крестьянства.

Представления «венгерских якобинцев», опиравшихся на идеи Руссо и традицию антигабсбургского движения венгерского народа в XVII—XVIII века, повторяли идеологию французского клуба якобинцев. В числе главных их требований, помимо общих с «реформаторами» отмены монархии, провозглашения республики с двухпалатным парламентом и разработки конституции, были ликвидация сословных различий и дворянских привилегий, реальная (а не номинальная) отмена крепостничества, введение свободы слова, совести и печати, отмена феодальных ограничений внутренней и внешней торговли и провозглашение фундаментальных прав и свобод, а также проведение других буржуазных реформ, повторявших завоевания революции во Франции.

В отношении национальных меньшинств, населявших территорию входившей в состав Австрийской империи Венгрии (словаков, румын, русинов, сербов, хорватов), программа объединений венгерских якобинцев предлагала административно-территориальное деление Венгрии на провинции по национальному признаку, предусматривая право употребления национального языка в местных администрациях и органах судебной власти. В перспективе она допускала преобразование существовавшего Венгерского королевства с характерным для него бесправным состоянием невенгерского населения в союз свободных наций, имеющих собственные конституции и законодательства.

Несмотря на очевидную прогрессивность стратегических требований радикальных демократов, в тактических вопросах они проявили неорганизованность и непоследовательность, свойственную освободительным движениям аналогичного типа в целом. Плохо представляя реальное соотношение сил в венгерском обществе, местные якобинцы, подобно декабристам, не вели никакой работы в отношении крестьянства. Они надеялись, что крестьянство стихийно поддержит антифеодальный и антигабсбургский заговор, осуществлённый небольшим количеством заговорщиков. Кроме того, проекты венгерских якобинцев касательно последующего развития Венгрии в случае их победы также были весьма размытыми.

Программа венгерских якобинцев распространялась в форме катехизисов, построенных по принципу «вопрос-ответ» и записываемых от руки на тетрадях. На протяжении последующих нескольких месяцев численность членов организаций, связанных с венгерскими якобинцами, достигла 300 человек, и «Общество свободы и равенства» перешло непосредственно к планированию антигабсбургского заговора. К нему были привлечены Йожеф Гайноци, отставной гусарский капитан Янош Лацкович, Йожеф Сентмарьяи и граф Якаб Шираи, возглавившие тайные организации. Совместно с Мартиновичем они составляли Директорию, которой предстояло возглавить восстание.

В мае 1794 деятельность венгерских якобинцев стала известной австрийской тайной полиции, арестовавшей Мартиновича и вышедшей через него не только на след остальных заговорщиков, но и на их связи с международным революционным движением (действия арестованного Мартиновича расценивались многими его товарищами как предательство). За «оскорбление императора» и «предательство родины» (государственную измену) 50 якобинцев были осуждены австрийским судом. В первую очередь, это были руководители якобинцев, но кроме них, перед судом предстали и случайные люди, «вина» которых исчерпывалась чтением тайной литературы (катехизисов), распространяемой революционерами. Находясь под давлением императорского двора, суд вынес 18 смертных приговоров, семь из которых были приведены в исполнение.

Игнац Мартинович и четыре директора были казнены на плахе 20 мая 1795 на лугу близ Буды, носящем с этого времени название Кровавого поля, с почти средневековой жестокостью. Ещё двое революционеров, Пал Оз и Шандор Соланчик, были объявлены «безнадёжными» («без надежд на исправление») и также казнены 4 июня. Смертные приговоры остальных участников тайных обществ были заменены длительными сроками тюремного заключения. В числе заключённых были и передовые деятели литературы Ференц Казинци, Янош Бачани, Ласло Сентйоби Сабо и Ференц Вершеги, заложившие основы венгерской прозы и поэзии XIX века. К июлю 1795 все организации «венгерских якобинцев» были окончательно разогнаны властями.

Несмотря на то, что дворянская оппозиция вновь активизировалась только после наполеоновских войн, в ходе которых венгерское дворянство всецело встало на защиту Габсбургов, венгерские якобинцы, бывшие по своему социальному составу преимущественно выходцами из дворян, фактически стали деятелями первого этапа буржуазно-демократического революционного движения в Венгрии. Их опыт и мировоззрение были использованы революционной демократией Венгрии в годы венгерской революции 1848—1849.

Литература

• A magyar jakobinusok iratai. T. 1—3, Budapest, 1952—1957.
• Fraknói V. Martinovics élete. Budapest, 1921.
• Эрвин Сабо. [mtdaportal.extra.hu/books/a_magyar_jakobinusok.pdf A magyar jakobinusok] (Népszava, 1902)

Отрывок, характеризующий Венгерские якобинцы

– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.