Венедиктов, Григорий Куприянович
Поделись знанием:
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.
Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
| Григорий Куприянович Венедиктов | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: |
д. Улителе, Рокишкский уезд, Литва |
| Страна: | |
| Научная сфера: | |
| Место работы: | |
| Учёная степень: | |
| Альма-матер: | |
| Научный руководитель: | |
| Известен как: |
историк болгарского литературного языка |
| Награды и премии: |
|
Григо́рий Куприя́нович Венеди́ктов (род. 13 ноября 1929, д. Улителе, Рокишкский уезд, Литва) — российский болгарист, доктор филологических наук, главный научный сотрудник Института славяноведения РАН, иностранный член Болгарской академии наук.
Содержание
Биография
Г. К. Венедиктов родился в Литве, в деревне Улителе[lt] (лит. Ulytėlė) Рокишкского уезда, у границы с Латвией. В 1947 году окончил IV мужскую гимназию в Вильнюсе. В том же году поступил на отделение психологии философского факультета Ленинградского университета. В 1948 году перешёл на славянское отделение филологического факультета, где его специализацией стала болгарская филология. В 1952/53 учебном году в течение восьми месяцев находился на стажировке в Софийском университете в составе первой группы советских студентов-болгаристов.
В 1953 году Г. К. Венедиктов окончил университет и поступил в аспирантуру по кафедре славянской филологии (научный руководитель — профессор Ю. С. Маслов). В марте 1956 года был принят на должность младшего научного сотрудника в Институт славяноведения АН СССР, где проработал около шестидесяти лет (с 1977 года старший научный сотрудник). В 1963 году защитил в институте кандидатскую диссертацию «Глаголы движения в болгарском языке», а в 1992 году — докторскую диссертацию «Современный болгарский литературный язык на стадии формирования: проблемы нормализации и выбора диалектной основы».
Г. К. Венедиктов — автор ряда монографий, около 250 статей, обзоров, публикаций и рецензий, посвященных преимущественно проблемам болгарского языкознания. Главный предмет его лингвистических исследований — история современного болгарского литературного языка, и в первую очередь — экстралингвистических факторов, определявших специфику его нормализации и установления диалектной базы в условиях национально-культурного возрождения Болгарии. Помимо этого к кругу его исследований относятся морфология глагола и имени болгарского литературного языка, история лексики литературного языка, болгарская диалектология и лингвогеография, а также история болгарского книгопечатания в XIX веке, русско-болгарские культурные и научные связи в XIX века, история отечественного славяноведения (главным образом, болгаристики).
Г. К. Венедиктов — член редколлегии издававшихся в 1950—1960-е годы «Кратких сообщений» Института славяноведения АН СССР, член редколлегии журнала «Славяноведение», серийного издания «Славянское и балканское языкознание», член редколлегии и ответственный редактор многих изданий Института славяноведения АН СССР (РАН), член издательского совета болгарских журналов «Български език» и «Език и литература». Член Комиссии историков России и Болгарии. Участник десятков славистических научных конференций и других научных мероприятий, состоявшихся в СССР / России и за рубежом.
Награды
Государственные награды
- СССР/РФ
- Болгария
- Орден «Мадарский всадник» (I cтепени) (2002)
- Орден «Святые Кирилл и Мефодий» (II степени)
- Медаль «25 лет народной власти»
Награды научных и образовательных организаций
- СССР/РФ
- Почётные грамоты Президиума Академии АН СССР и РАН
- Болгария
- Почётные грамоты Министерства культуры Болгарии
- Настольная медаль Министерства культуры Болгарии
- Почётный знак c cиней лентой Софийского университета
Библиография
Книги
- Из истории современного болгарского литературного языка; отв. ред. В. Станков. София: Издателство на Българската академия на науките, 1981. 272 с.
- Болгарский литературный язык эпохи Возрождения: проблемы нормализации и выбора диалектной основы / отв. ред. Л. Н. Смирнов. М.: Наука, 1990. 204 с.
- Българистични студии. София: Наука и изкуство, 1990. 242 с.
- Исследования по лингвистической болгаристике. М.: Ин-т славяноведения РАН, 2009. 468 с. ISBN 978-5-7576-0205-8
- Български диалектен атлас. I. Югоизточна България. Съставен под ръководството на Ст. Стойков и С. Б. Бернштейн. Част 1. Карти. 277; Част 2. Статии. Коментари, Показалци. 206 с. София, 1964. [Автор-составитель 41 карты и комментариев к ним].
Публикации
- Венелин Ю. И. Грамматика нынешнего болгарского наречия / Публикация подготовлена Г. К. Венедиктовым. — М.: Ин-т славяноведения и балканистики РАН, 1997. — 275 с.
- Ю. Венелин. Граматика на днешното българско наречие. София: Университетско изд-во «Св. Климент Охридски», 2002. — 293 стр.
- Учёное путешествие Ю. И. Венелина в Болгарию (1830–1831) / Публ. подгот. Г. К. Венедиктовым. М.: Ин-т славяноведения РАН, 2005. – 153 с. (Российская филологическая наука и зарубежное славянство).
Статьи
- К вопросу о глаголах с двумя приставками в современном болгарском языке. // Учёные записки Ленинградского ун-та, № 180. Серия филол. наук, вып. 21, 1955, с. 172–177.
- О «следах» старого сигматического аориста в современном болгарском языке // Вопросы языкознания, 1959, № 5, с. 60–68.
- Zur Frage der suppletiven Aspektkorrelationen in der bulgarischen Sprache der Gegenwart // Zeitschrift für Slawistik. Bd. VI, H. 3, 1961, S. 381–386.
- Итоги изучения в СССР вопросов болгарской диалектологии // Краткие сообщения Института славяноведения АН СССР, вып. 35, 1962, с. 76–92.
- Об аналогическом образовании основы настоящего времени некоторых глаголов в современном болгарском языке // Slavia. roč. XXXI, 1962, seš. 3, s. 323–341.
- Неизвестный список «Истории славяноболгарской» Паисия Хилендарского // Славянский архив. Сб. статей и материалов. М.: Изд-во АН СССР, 1963, с. 203–214.
- К вопросу о начале современного болгарского литературного языка // Краткие сообщения Института славяноведения АН СССР, вып. 43, 1965, с. 3–16.
- К истории слов современного болгарского литературного языка // Советское славяноведение, 1968, № 3, с. 40–48.
- Дополнения к болгарской библиографии эпохи Возрождения // Известия на Народната библиотека «Кирил и Методий», т. IX (XV), София, 1969, с. 251–257.
- За първото драматично произведение на български език // Език и литература, год. XXIV, 1969, кн. 5, с. 57–67.
- Диалектная основа болгарского литературного языка и болгарское книгопечатание в эпоху Возрождения // Вопросы языкознания, 1971, № 4, с. 73–89.
- Фрагменты истории болгарской орфоэпии // Балканское языкознание. М.: Наука, 1973, с. 170–210.
- Проблема нормализации литературного языка в программах первых болгарских просветительских обществ в эпоху Возрождения. М.: Наука, 1974. 16 с.
- Об одном явлении в системе глагольного вида в болгарском литературном языке // Славянское и балканское языкознание. Проблемы морфологии современных славянских и балканских языков. М.: Наука, 1976, с. 283–301.
- Некоторые вопросы формирования болгарского литературного языка в эпоху Возрождения // Национальное возрождение и формирование славянских литературных языков. М.: Наука, 1978, с. 207–268.
- За критериите на възрожденските книжовници при избора на конкретна диалектна основа на българския книжовен език // Изследвания из историята на българския книжовен език от миналия век. София, Изд-во на БАН, 1979, с. 13–21.
- И. И. Срезневский и начало болгарской лексикографии // Ученые записки Тартуского ун-та, вып. 573. Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1981, с. 46–74.
- Първа страница в историята на изучаването на българския език от руски учен // Българското Възраждане и Русия. София: Наука и изкуство, 1981, с. 212–235.
- К начальной истории современной болгарской орфографии // Язык и письменность среднеболгарского периода. М.: Наука, 1982, с. 249–285.
- К начальной истории славистической кафедры в Московском университете // Советское славяноведение, 1983, № 1, с. 91–99.
- О первой новоболгарской печатной книге // Typographia Universitatis Hungaricae Budae/ 1977–1848. Budapest, 1983, с. 187–194.
- Новые материалы к биографии Ю. И. Венелина // Учёные записки Тартуского ун-та, вып. 649. Из истории славяноведения в России. II. Тарту, 1983, с. 30–54.
- За основните направления в нормализацията на съвременния български книжовен език в начален стадий на формирането му // Първи Международен конгрес по българистика. Доклади. Т. I. Исторически развой на българския език. София, 1983, с. 328–344.
- Един млад български възрожденец в спомените на руски учен // Език и литература, 1984, кн. 3, с. 18–27.
- К истории литературного самоназвания болгар в эпоху их национального Возрождения // У истоков формирования наций в Центральной и Юго-Восточной Европе. М.: Наука, 1984, с. 145–163.
- Ю. Венелин и А. Пушкин // Советское славяноведение, 1985, № 3, с. 83–92.
- Семьдесят лет советской лингвистической болгаристики // Съпоставително езикознание (София), 1987, № 6, с. 33–43.
- За паметника на Юрий Венелин в Москва // Език и литература, 1988, кн. 3, с. 95–102.
- Восемьдесят лет старейшине советских славистов // Советское славяноведение, 1991, № 1, с. 67–77.
- Судьба первых печатных изданий «Нового завета» в новоболгарских переводах // Информационный бюллеьень МАИРСК, вып. 26, 1992, с. 70–88.
- К семантической характеристике парных глаголов движения в литовском и славянских языках // Типологические и сопоставительные методы в славянском языкознании. Сб. статей. М., 1993, с. 191–204.
- Ю. И. Венелин о болгарском языке // Ю. И. Венелин в Болгарском Возрождении. М.: Ин-т славяноведения РАН, 1998, 52-83.
- У истоков становления делового стиля современного болгарского литературного языка // Славяноведение, 1998, № 3, с. 30–36.
- О месте новоболгарских переводов Нового завета в формировании современного болгарского литературного языка // Роль переводов Библии в становлении и развитии славянских литературных языков. М.: Ин-т славяноведения РАН, 2002, с. 183–195.
- Некодифицированный фрагмент именного словоизменения в болгарском языке // Български език, год. LI. 2004, кн. 2–3, с. 130–136.
- Материалы к советско-болгарской дискуссии по некоторым вопросам современной палеославистики // Славяноведение, 2007, № 2, с.58–94.
- Об изучении болгарского языка в Москве в 30–40-х годах XIX в. // Славяноведение в России в XIX–XXI в. К 170-летию создания университетских кафедр славистики. Сб. статей. М.: Ин-т славяноведения РАН, 2007, с. 70–107.
- Опыт интерпретации некоторых данных о возрожденцах и их книгах при изучении начальной истории формирования современного болгарского литературного языка // Литературные языки в контексте культуры славян. М.: Ин-т славяноведения РАН, 2008, с. 153–206.
- Някои авторски лексикални новообразувания на акад. А. Теодоров-Балан // Български език. 2009. Год. LVI. Приложение, с. 42–76.
- Первые болгарские возрожденческие книги в Москве // Болгария и Россия (XVIII–XIX век): Взаимопознание. Сб. статей. М.: Ин-т славяноведения РАН, Ин-т литературы БАН, 2010, с. 202–227.
- Особенности условий общения болгар и русских в Бессарабии в 1820-е годы // Россия и Болгария: векторы взаимопонимания. XVIII–XXI вв. Российско-болгарские научные дискуссии. М.: Ин-т славяноведения РАН, 2010, с.15–30.
- О судьбе первого тома «Учёных записок» Института славяноведения АН СССР // Славяноведение, 2012, № 3, с. 110–120.
- Современный болгарский литературный язык на стадии становления в представлении носителей диалектов // Исследования по славянской диалектологии. Вып. 15, М.: Ин-т славяноведения РАН, 2012, с. 83–99.
- Об аналогическом преобразовании презентной основы некоторых глаголов в болгарских диалектах // Исследования по славянской диалектологии. Вып. 16. М.: Ин-т славяноведения РАН, 2013, с. 179–189.
Переводы
- Г. Настев, Р. Койнов. Мозг и сознание. — М.: Наука, 1966. — 91 с.
- Н. Тодоров. Балканский город XV–XIX веков. Социально-экономическое и демографическое развитие. — М.: Наука, 1976. — 516 с.
Напишите отзыв о статье "Венедиктов, Григорий Куприянович"
Литература
Публикации в каждом из языковых разделов расположены в хронологическом порядке.
На русском языке
- Славяноведение в СССР. Изучение южных и западных славян. Биобиблиографический словарь. — Нью-Йорк, 1993, с. 108.
- Ефимова В. С., Журавлёв А. Ф. [e-heritage.ru/ras/view/person/history.html?id=46465952 К юбилею Григория Куприяновича Венедиктова] // Славяноведение, 2005, № 1, с. 124—126.
- Сотрудники Института славяноведения Российской академии наук. — М.: Индрик, 2012, с. 58—61.
- Ефимова В. С.. К юбилею Григория Куприяновича Венедиктова // Славяноведение, 2015, № 1, с. 124—126.
На болгарском языке
- В. Станков. Виден съветски българист // Г. К. Венедиктов. Из истории современного болгарского литературного языка. — София, Изд-во БАН, 1981, с. 5-6.
- П. Пашов. Задълбочен изследовател на Българското Възраждане // Г. Венедиктов. Българистични студии. — София, 1990, с. 5-9.
- Р. Русинов. Венедиктов Г. К. // Ив. Радев, Р. Русинов [и др.]. Енциклопедия на българската възрожденска литература. — Велико Търново, 1996, с. 160.
- Енциклопедия «България». Т. 7, Тл-Я. С допълнения. — София, 1996, с. 613.
- Р. Цойнска. Високо научно отличие // Български език, год. XLVII, 1997/1998, кн. 6, с. 84.
- Т. Бояджиев. Григорий Куприянович Венедиктов — доктор хонорис кауза на Софийския университет «Св. Климент Охридски» // Българска реч, год. IV, 1998, кн. 3-4, с. 46-47.
- Ив. Куцаров. Славяните и славянската филология. Очерк по история на славистиката и българистиката от втората половина на XIX до началото на XXI век. — Пловдив, 2002, с. 474.
- Списание на Българската академия на науките, год. CXIX, 2006, кн. 6, с. 59-60.
- М. Божилова. Проф. дфн Григорий К. Венедиктов // Български език, год. LIV, кн. 1, с. 117—118.
- М. Божилова. Венедиктов Григорий Куприянович // Чуждестранна българистика през ХХ век. Енциклопедичен справочник. — София, Академично изд-во «Проф. Марин Попов», 2008, с. 91-93.
- П. Колева. Априловски свод. — София, Научноинформационен център Българска енциклопедия, 2009, с. 115—117.
- М. Божилова. Григорий Куприянович Венедиктов на 80 години // Българистика/Bulgarica. Информационен бюлетин, № 18. — София, 2009, с. 77-83.
- Т. В. Попова. Григорий Куприянович Венедиктов на 80 години // Български език, год. LVII, 2010, кн. 1, с. 142—148.
Ссылки
- [inslav.ru/ob-institute/sotrudniki/141-venediktov Венедиктов Григорий Куприянович]. Страница на [inslav.ru/ сайте] Института славяноведения РАН(недоступная ссылка с 30-08-2016 (2796 дней)).
- [e-heritage.ru/ras/view/person/publications.html?id=464659522 Публикации Г. К. Венедиктова] в [e-heritage.ru/index.html электронной библиотеке «Научное наследие России»].
Отрывок, характеризующий Венедиктов, Григорий Куприянович
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.
Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Категории:
- Родившиеся 13 ноября
- Родившиеся в 1929 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Литве
- Доктора филологических наук
- Кавалеры ордена «Святые Равноапостольные Кирилл и Мефодий»
- Учёные по алфавиту
- Лингвисты России
- Болгаристы
- Переводчики с болгарского языка
- Выпускники филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета
- Сотрудники Института славяноведения РАН
- Иностранные члены Болгарской АН
