Гай Меммий (народный трибун 111 года до н. э.)

Гай Меммий лат. Gaius Memmius
военный трибун (предположительно)
134 год до н. э.
народный трибун
111 год до н. э.
претор
104 год до н. э. (предположительно)
Рождение:	II век до н. э.
Смерть:	100 год до н. э. Рим
Род:	Меммии

Гай Меммий (лат. Gaius Memmius; умер в 100 году до н. э.) — древнеримский государственный деятель, народный трибун 111 года до н. э. Возможно, участвовал в Нумантинской войне в Испании (134 год до н. э.). Во время своего трибуната организовал кампанию против ряда аристократов, обвиняя их в принятии взяток от нумидийского царя Югурты. Результатом кампании стало осуждение нескольких видных фигур, включая консуляров Луция Опимия и Луция Кальпурния Бестию. В последующие годы Меммий, возможно, был одним из главных предводителей римского всадничества и оставался врагом сенатской аристократии. В 100 году до н. э. он выдвинул свою кандидатуру в консулы, но в день выборов был убит при неясных обстоятельствах. Его гибель стала для сенатской партии поводом к расправе над Луцием Аппулеем Сатурнином и Гаем Сервилием Главцией, которых объявили организаторами убийства.

Биография

Происхождение и ранние годы

Гай Меммий принадлежал к плебейскому роду Меммиев, представители которого занимали курульные должности, начиная с конца III века до н. э., но ни разу до 34 года до н. э. не достигали консульства. Один из них был плебейским эдилом предположительно в 211 году до н. э.; в 172 году некий Гай Меммий получил претуру. Из вложенных Саллюстием в уста народного трибуна слов «Сам я свободой, завещанной мне моим отцом, воспользуюсь», иногда делают вывод, что и отец Меммия мог в своё время прославиться как защитник плебса. Если упомянутый у Цицерона «сильный и беспощадный обвинитель» Гай Меммий — именно трибун 111 года, то получается, что у него был брат Луций Меммий.

Дата рождения будущего народного трибуна 111 года до н. э. неизвестна. Источники упоминают Гая Меммия, военного трибуна в армии, которая в 134 году действовала против Нуманции. Прибывший на театр военных действий новый командующий Сципион Эмилиан столкнулся с вопиющей распущенностью и изнеженностью своих новых подчинённых. Так, Меммий захватил с собой на войну «охладительные чаши с украшением из каменьев, работы Ферикла». Возмущённый такими излишествами Сципион заявил трибуну: «Для меня ты негоден временно, для себя и государства — всегда». Некоторые исследователи с большей или меньшей долей уверенности отождествляют этого Меммия с народным трибуном 111 года, но по другим мнениям оснований для этого нет.

Возможно, именно с юношескими излишествами Меммия связан упомянутый у Светония судебный процесс, на котором Меммий защищал себя сам. В ответ на обвинения в легкомыслии подсудимый заявил, что нечто подобное водилось и за более заслуженными римлянами: «Публий Африканский, пользуясь личиной Теренция, ставил на сцене под его именем пьесы, которые писал дома для развлечения».

Трибунат

Под 112 годом до н. э. Гай Меммий упоминается как человек, избранный народным трибуном на следующий год. Саллюстий, являющийся основным источником по событиям этих лет, характеризует Меммия как человека деятельного, независимого и враждебного знати. Эта враждебность проявилась в связи со скандалом вокруг нумидийского вопроса.

Один из царей Нумидии Югурта начал войну со своим братом Адгербалом за единоличную власть и осадил его в Цирте. Посольство во главе с принцепсом сената Марком Эмилием Скавром потребовало снять осаду с города, но ничего не добилось (Саллюстий, описывая этот эпизод, намекает, что Марк Эмилий принял от Югурты взятку). Результатом стали падение Цирты и резня местных италиков. Когда вести об этом пришли в Рим, нобили, подкупленные Югуртой, попытались смягчить общее впечатление, и это им удалось бы, если бы Меммий «не разъяснил римскому народу, что речь идёт о том, чтобы благодаря нескольким властолюбивым людям добиться снисхождения сената к злодеянию Югурты».

В следующем году, уже во время трибуната Меммия, консул Луций Кальпурний Бестия вторгся в Нумидию с войском. Саллюстий утверждает, что все представители римского командования были подкуплены царём и поэтому подписали перемирие на очень мягких условиях. Это вызвало всеобщее возмущение в Риме, и Меммий выступил с открытыми обвинениями во взяточничестве в адрес Бестии, Скавра, участвовавшего в нумидийской кампании в качестве легата, и других влиятельных аристократов. Он добился принятия постановления, согласно которому претор Луций Кассий Лонгин был отправлен в Нумидию, чтобы привезти Югурту. Царь, получивший гарантии неприкосновенности, должен был дать показания против тех римлян, которые получали от него взятки. Эта мера «привела в ужас всю знать».

После прибытия Югурты Меммий попытался допросить его перед народным собранием, но другой народный трибун Гай Бебий, согласно Салюстию, тоже подкупленный, запретил царю отвечать. Это означало конец расследования; вскоре Югурта покинул Рим. О действиях Меммия после этого источники ничего не сообщают. Несмотря на эту неудачу трибуна, события 111 года сыграли определённую роль в том, что два года спустя Луций Кальпурний Бестия, Луций Опимий и Спурий Постумий Альбин всё же были осуждены за преступный сговор с Югуртой.

В своей антисенатской кампании Меммий опирался, по мнению одних исследователей, на всадничество, по мнению других — на народ Рима. Многие учёные считают, что Саллюстий, являющийся основным источником, рассказывающим о Югуртинской войне, в значительной степени исказил картину, чтобы представить римскую элиту того времени как полностью продажную. В таком случае Меммий может выглядеть как демагог, пытавшийся снискать популярность толпы любой ценой — в том числе и выдвигая надуманные обвинения против самых влиятельных лиц Республики.

У Валерия Максима упоминается «закон Меммия, который запрещал преследовать людей, отсутствующих по государственным нуждам». Возможно, его предложил именно Гай Меммий.

Последующие годы

В период между 111 и 100 годами до н. э. Меммий упоминается в источниках только в связи с несколькими судебными процессами. Есть сообщение о том, что Марк Эмилий Скавр свидетельствовал против человека по имени Гай Меммий, обвинявшегося в казнокрадстве. Возможно, это был экс-трибун, которому принцепс пытался таким образом отомстить. Кроме того, в 109 году до н. э. Меммий выступил в роли обвинителя в процессе против Луция Кальпурния Бестии. Цицерон упоминает его колкость в адрес Скавра:

Когда Скавр, на которого сильно злобились за то, что он без всякого завещания завладел богатством Фригиона Помпея, присутствовал в суде как заступник Бестии, обвинитель Гай Меммий, увидав, как несут кого-то хоронить, сказал: «Смотри-ка, Скавр, тащат покойника: нет ли тут тебе поживы?»

— Цицерон. Об ораторе II, 283.

В том же трактате Цицерона упоминается речь Луция Лициния Красса против Меммия, где говорилось, «буд­то тот „иску­сал локоть Лар­га“, когда подрал­ся с ним в Тар­ра­цине из-за подруж­ки». Правда, там же признаётся, что рассказ этот, подчёркивающий вспыльчивость и развратность Меммия, является плодом вымысла. Кроме того, Красс в речи перед народным собранием (по какому поводу она была произнесена, неизвестно) высмеял самомнение экс-трибуна: «Настоль­ко велик кажется само­му себе Мем­мий, что, схо­дя на пло­щадь, накло­ня­ет голо­ву, чтобы прой­ти под Фаби­е­вой аркой».

В историографии строятся предположения о том, как развивалась карьера Меммия. Согласно одной из гипотез, политик принадлежал к окружению Гая Мария, с которым мог познакомиться ещё под Нуманцией. Есть предположение, что Меммий возглавлял ту часть всадничества, которая вначале поддерживала Луция Аппулея Сатурнина, но после радикализации его действий в 102 году до н. э. примкнула к сенатской партии; при этом у всадников, остававшихся с Сатурнином до конца, лидером был Гай Сервилий Главция. Но аргументов в пользу этой гипотезы нет.

Не позже 102 года до н. э. Меммий должен был занимать претуру. Предположительно он был претором в 104 году, поскольку источники упоминают обвинение, выдвинутое Марком Эмилием Скавром против Меммия и Гая Флавия Фимбрии, который именно в этом году был консулом. Приговор был оправдательным, так как судьи убедились в личной враждебности Скавра по отношению к обвиняемым.

Гибель

В 100 году до н. э. Меммий выдвинул свою кандидатуру в консулы. Это был год пятого подряд консульства Гая Мария и второго трибуната Луция Аппулея Сатурнина. Последний, действуя ещё заодно с Марием, поддерживал на консульских выборах Главцию.

Гай Сервилий был отстранён от соискательства из-за того, что был в этом году претором. Таким образом, Гай Меммий остался одним из двух — наряду с Авлом Постумием Альбином — кандидатом на пост второго консула (первым уже был избран Марк Антоний Оратор). Но утром в день выборов он был убит при неясных обстоятельствах: по одним данным, «какие-то люди с дубинами» забили его на смерть в присутствии народа, по другим, некто Публий Меттий «безобразной дубиной нанёс ему смертельную рану».

Все источники единодушно называют организатором убийства Сатурнина. Последний устранил Меммия или ради избрания Главции, или для того, чтобы избежать противодействия Меммия в будущем. Эта версия воспроизводится и в историографии. Помимо этого высказывалась гипотеза о том, что Сатурнин не был заинтересован в смерти Меммия, который, вероятно, оставался врагом сената; убийство могло быть организовано старым противником Скавром или реальным (в отличие от уже снятого с выборов Главции) конкурентом в борьбе за консульство Авлом Постумием Альбином. Последний был ещё и братом Спурия Постумия, когда-то осуждённого за связи с Югуртой.

Сенат немедленно обвинил в случившемся Сатурнина и Главцию, которые вскоре были убиты. Таким образом, гибель Меммия была использована как повод для расправы с противниками аристократической «партии».

В художественной литературе

Гай Меммий действует в романах Милия Езерского «Гракхи» и «Марий и Сулла», а также в романе Колин Маккалоу «Первый человек в Риме».

Литература

Первоисточники

1. Аврелий Виктор. О знаменитых людях // Римские историки IV века. — М.: Росспэн, 1997. — С. 179-224. — ISBN 5-86004-072-5.
2. Луций Анней Флор. Эпитомы // Малые римские историки. — М.: Ладомир, 1996. — 99-190 с. — ISBN 5-86218-125-3.
3. Аппиан Александрийский. Римская история. — М.: Ладомир, 2002. — 880 с. — ISBN 5-86218-174-1.
4. Валерий Максим. Достопамятные деяния и изречения. — СПб., 1772. — Т. 2. — 520 с.
5. Тит Ливий. История Рима от основания города. — М.: Наука, 1994. — Т. 3. — 768 с. — ISBN 5-02-008995-8.
6. Павел Орозий. История против язычников. — СПб.: Издательство Олега Абышко, 2004. — 544 с. — ISBN 5-7435-0214-5.
7. Плутарх. Изречения царей и полководцев // Застольные беседы. — Л.: Наука, 1990. — С. 340-388. — ISBN 5-02-027967-6.
8. Саллюстий. Югуртинская война // Цезарь. Саллюстий. — М.: Ладомир, 2001. — С. 488-570. — ISBN 5-86218-361-2.
9. Светоний. О знаменитых людях // Светоний. Властелины Рима. — М.: Ладомир, 1999. — С. 282-312. — ISBN 5-86218-365-5.
10. [www.xlegio.ru/sources/frontinus/book-4.html Фронтин. Военные хитрости]. Сайт «ХLegio». Проверено 22 ноября 2015.
11. Цицерон. Брут // Три трактата об ораторском искусстве. — М.: Ладомир, 1994. — С. 253—328. — ISBN 5-86218-097-4.
12. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1267351012#024 Цицерон. За Марка Фонтея]. Сайт «Древний Рим». Проверено 8 марта 2016.
13. Цицерон. Об ораторе // Три трактата об ораторском искусстве. — М.: Ладомир, 1994. — С. 75—252. — ISBN 5-86218-097-4.
14. [ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1414760387 Цицерон. Речь в защиту Луция Корнелия Бальба]. Сайт «Древний Рим». Проверено 8 марта 2016.

Вторичные источники

1. Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1951. — Vol. I. — P. 600.
2. Crook J.A., Lintott A., Rawson E. The Last Age of the Roman Republic, 146–43 b.c. // The Cambridge Ancient History. — Cambridge: Cambridge University Press, 1994. — Т. 9. — 929 с. — ISBN 9780521256032.
3. Gruen E. Roman Politics and the Criminal Courts, 149-178 В.С.. — Cambrige, 1968.
4. Klebs E. Appuleius 29 // RE. — Stuttgart : J. B. Metzler, 1895. — Bd. II, 1. — Kol. 261—269.</span>
5. Münzer F. Memmius 5 // RE. — 1942. — № XV, 1. — С. 604-607.
6. Parker V. Romae omnia venalia esse. Sallust'Development of a Thesis and the Prehistory of the Jugurtine War // Historia. — 2004. — № 53. — С. 408-423.
7. Van Ooteghem J. Gaius Marius. — Bruxelles: Palais des Academies, 1964. — 336 с.
8. Короленков А., Кац В. Убийство Гая Меммия // Studia historica. — 2006. — № 6. — С. 120-127.
9. Короленков А., Смыков Е. Сулла. — М.: Молодая гвардия, 2007. — 430 с. — ISBN 978-5-235-02967-5.
10. Селецкий Б. Римские всадники в последний период движения Сатурнина // Вестник древней истории. — 1973. — № 1. — С. 145-153.
11. Селецкий Б. Роль Сципиона Эмилиана в развязывании Югуртинской войны и политическая позиция его кружка // Вестник древней истории. — 1967. — № 4.
12. Трухина Н. Политика и политики "золотого века" Римской республики. — М.: Издательство МГУ, 1986. — 184 с.

Отрывок, характеризующий Гай Меммий (народный трибун 111 года до н. э.)

Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.
После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.


25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.