Гербель, Василий Васильевич

Василий Васильевич Гербель
Дата рождения	16 февраля 1790(1790-02-16)
Дата смерти	11 сентября 1870(1870-09-11) (80 лет)
Место смерти	Санкт-Петербург
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	артиллерия
Звание	генерал-лейтенант
Командовал	артиллерия Гренадерского корпуса, Шосткинский пороховой завод
Сражения/войны	Отечественная война 1812 года, Заграничные походы 1813 и 1814 гг., Русско-турецкая война 1828—1829, Польская кампания 1831 года
Награды и премии	Орден Святого Владимира 4-й ст. (1812), Золотое оружие «За храбрость» (1812), Орден Святой Анны 2-й ст. (1814), Орден «Pour le Mérite» (Пруссия) (1814), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1818), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1828), Золотое оружие «За храбрость» (1831), Орден Святого Георгия 3-й ст. (1831), Орден Святой Анны 1-й ст., Орден Святого Владимира 2-й ст., Орден Белого Орла.

Василий Васильевич Гербель (1790—1870) — генерал-лейтенант, участник Наполеоновских войн, командир Шосткинских пороховых заводов.

Биография

Василий Гербель 16 февраля 1790 года в семье бригадира Василия Родионовича, внук генерал-поручика Родиона Николаевича, родился 16 февраля 1790 г.

Образование получил в Артиллерийском (2-м кадетском) корпусе, который окончил в 1807 г., и был выпущен подпоручиком в 14-ю конную роту полковника Козена; в 1811 г. переведён тем же чином в гвардейскую конную артиллерию, с которой и участвовал в Отечественной войне 1812 года. Он находился в делах при Витебске, Смоленске, Тарутине, наиболее же деятельное участие он принимал в Бородинском и Малоярославском сражениях.

При Бородине Гербелю пришлось со своей ротой состязаться с сорокапушечной французской батареей. Рота Гербеля потеряла убитыми и ранеными трёх офицеров, 80 рядовых и 170 лошадей; все 8 орудий были подбиты или сильно повреждены. В продолжение этого кровавого боя Гербель действовал с полным самоотвержением и выказал много хладнокровия и распорядительности, как это видно из Высочайшей грамоты на его имя, в которой сказано, что он «весьма искусно направлял орудия и действовал из них, и сверх того был послан за орудиями, собрал оных одиннадцать из разных рот и, поставив на удобных местах, наносил большой вред неприятелю». За Бородинское сражение Гербель был награждён орденом св. Владимира 4-й степени с бантом.

Вторым большим сражением, в котором Гербель принимал участие, было сражение под Малоярославцем. Когда этот город после шестикратного перехода из рук в руки был окончательно занят французами, генерал Дохтуров, выйдя из города, расположил свои батареи на самом близком расстоянии от него, причем гвардейская конная рота Козена была поставлена против Калужской заставы. Полковник Козен, для скорейшего действия, приказал зарядить на месте четыре орудия картечью, подскакать с ними к Калужской заставе, где едва можно было выстроиться, вследствие лежавших на земле груд мертвых и раненых, и не дозволять неприятелю показываться из-за заставы. Одним из двух офицеров, управлявших этим отважным нападением и удачно его исполнивших, был Гербель, который «искусным действием из 2 орудий, у самого шлагбаума поставленных, опрокинул и прогнал французских стрелков». За это сражение он был награждён золотой саблей с надписью «За храбрость».

Затем Гербель участвовал в преследовании армий Наполеона до Смоленска, в четырёхдневном сражении при Красном и, наконец, в сражении при Борисове. В 1812 г. Гербель был произведён в поручики.

В походе 1813 года в Пруссию Гербель не принимал особенно деятельного участия, хотя и был в сражениях при Лютцене, Бауцене, Дрездене, Кульме и вторично при Дрездене. Кампания 1814 года во Франции для Гербеля прошла значительно активнее: он находился в боях при Бриенне, Арси-сюр-Об, Фер-Шампенуазе, Сомпюи и Париже. За Арсис Гербель был награждён баварским военным орденом св. Максимилиана-Иосифа, по личному ходатайству фельдмаршала Вреде, бывшего свидетелем отличного действия гвардейской конной артиллерии, а за Фер-Шампенуаз, где он командовал четырьмя орудиями и подскочил к неприятелю на пистолетный выстрел, осыпая колонны картечью, — орденом св. Анны 2-й степени с алмазами и прусским «Пур ле Мерит».

По возвращении в Россию Гербель был произведён в капитаны, а в 1816 г. — в полковники; в 1818 г. назначен командиром конно-артиллерийской бригады при 1-й уланской дивизии и награждён орденом св. Владимира 3-й степени.

В 1826 году Василий Васильевич Гербель был произведён в генерал-майоры и назначен начальником артиллерии 3-го резервного кавалерийского корпуса.

С началом русско-турецкой войны Гербелю в 1828 г. было поручено формирование резервной артиллерии действующей армии. Возложенное на него поручение он исполнил со свойственной ему энергией и аккуратностью. Когда артиллерия была сформирована, обучена и снабжена снарядами, он был назначен начальником артиллерии Гренадерского корпуса и должен был отправиться в Старую Руссу. После Высочайшего смотра резервной артиллерии, представленной Государю её новым командиром, генерал-майором Бартоломеем, который указал Николаю I на заслуги своего предшественника, Гербель был награждён орденом св. Анны 1-й степени, а 25 декабря 1828 г. он получил орден св. Георгия 4-й степени (№ 4194 по списку Григоровича — Степанова).

В конце 1830 года вспыхнуло Польское восстание, и Гербель с командуемой им артиллерией Гренадерского корпуса принял деятельное участие в его подавлении. В продолжение всей войны он не потерял ни одного орудия и ни разу не потерпел неудачи.

Он был в делах при Куфлеве и Калушине, особенно же отличился под Остроленкой. Когда польский авангард был опрокинут за реку Нарев, Гербелю было приказано идти с четырьмя орудиями на ту сторону реки, под прикрытием гренадерской бригады Набокова, на помощь русскому авангарду. Под перекрёстным неприятельским огнём Гербель поставил свои орудия на высокой насыпи шоссе, впереди пехоты, и открыл огонь по наступавшим неприятельским колоннам. В течение пяти часов Гербель держался под убийственным огнём, отбивая яростные атаки неприятельской пехоты и кавалерии. За это сражение Гербель был награждён золотой саблей с алмазными украшениями и с надписью «За храбрость».

Штурм варшавских укреплений и главного из них, Воли, были последним военным подвигом Гербеля. 25 августа около 9 часов утра он получил приказание фельдмаршала начать бомбардирование Воли. Не делая ни одного выстрела, он шагом двинулся вперед, подвез свои тяжёлые орудия прямо на картечный выстрел, а легкие — на полукартечный, и открыл убийственный огонь по укреплению. Бомбардирование продолжалось не более получаса: неприятельские пушки были сбиты ядрами, пехота прогнана с валов картечью, после чего начался приступ. 18 октября 1831 года Гербель был удостоен ордена св. Георгия 3-й степени (№ 447 по кавалерским спискам)

В воздаяние отличнаго мужества и храбрости, оказанных 25 и 26 августа 1831 года при штурме варшавских укреплений.

В 1832 г. Гербель был назначен командиром Шосткинского порохового завода. Эту должность он занимал в течение 17 лет и привёл завод в блестящее положение. Полуразвалившиеся деревянные постройки были заменены новыми — каменными, болота и грязные овраги превратились в тенистые сады, улицы — в красивые аллеи. Все это достигалось Гербелем без особенных затрат для казны, лишь благодаря его хозяйственным способностям: он сумел значительно увеличить производство кирпича, часть леса, вырубаемого ежегодно в заводском лесу, также оставалась в экономии. Эти два источника и дали возможность Гербелю привести завод в должный порядок. За отличное управление заводом он был награждён орденами св. Анны 1-й степени с императорской короной и св. Владимира 2-й степени со звездой и в 1845 году произведён в генерал-лейтенанты, за устройство же капсюльного завода получил орден Белого Орла.

В 1849 году он был назначен инспектором пороховых заводов, а в 1855 г. вышел в отставку и посвятил последние годы своей жизни сельскому хозяйству.

Василий Васильевич Гербель скончался после долгой и тяжкой болезни 11 сентября 1870 года и был погребён в Санкт-Петербурге на кладбище Воскресенского Новодевичьего монастыря.

Сын его — известный поэт и переводчик Николай Васильевич Гербель.

В некрологе, помещённом в газете «Голос», было сказано: «Как человек, Гербель отличался правдивостью, честностью и непреклонной энергией, в соединении с бесконечной добротой и снисходительностью. Этим своим качествам он обязан спасеньем своего семейства во время бунта в новгородских военных поселениях: бунтовщики, помня доброту и справедливость своего бывшего начальника, не только пощадили его семейство, но даже поставили стражу у ворот его дома.»

Источники

• Александрович Н. К. Гербель, Василий Васильевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Некрологи:
  • «Голос», 1870, № 208
  • «Русский инвалид», 1870, № 218.
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). СПб., 1869
• Судравский В. К. Георгиевские кавалеры ордена св. Георгия за 140 лет. // «Военный сборник», 1909, № 12, с. 270

Отрывок, характеризующий Гербель, Василий Васильевич

– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.