Воскресенский Новодевичий монастырь

Монастырь
Воскресенский Новодевичий монастырь
Вид на монастырь со стороны Московского проспекта
Страна	Россия
Город	Санкт-Петербург
Конфессия	Православие
Епархия	Санкт-Петербургская
Тип	Женский
Основатель	Елизавета Петровна (возобновил Николай I)
Дата основания	1764 (возобновлён в 1849)
Дата упразднения	1925 (возобновлён в 1995)
Реликвии и святыни	Мощи святого Иллариона
Статус	Объект культурного наследия РФ № 7810319000
Состояние	Действующий монастырь

Воскресéнский Новодéвичий монастырь в Санкт-Петербурге — православный женский монастырь Санкт-Петербургской епархии Русской Церкви, близ Московской заставы, по адресу: Московский проспект, д. 100.

История монастыря

Предшественники обители

Первоначально женский Воскресенский монастырь предполагалось устроить на месте Смольного двора на Неве. 30 октября (10 ноября) 1748 года, по указу императрицы Елизаветы Петровны был заложен Смольный девичий монастырь. Однако строительство обители затянулось по причине продолжавшейся Семилетней войны. Только в 1764 году сюда были назначены настоятельница и пять монахинь. Своё существование монастырь прекратил в 1822 году, когда в нём не осталось ни одной монахини.

Первоклассный женский монастырь в Санкт-Петербурге был возобновлён 14 (26) марта 1845 года по указу Николая I. Насельницы были размещены на Васильевском острове в бывшем доме упразднённой Греко-униатской Духовной коллегии. А службы для них совершались в нижнем храме соседней Благовещенской церкви.

Монастырь от основания до ликвидации

Место на Васильевском острове не устраивало монахинь. В связи с этим для монастыря была выделен казённый лесной участок у Московских ворот. Здесь митрополит Никанор (Клементьевский) 3 [15] ноября 1849 года совершил закладку обители. Первый кирпич заложил император Николай I. За 4 года до этого здесь было основано и кладбище. Первой игуменьей монастыря была Феофания (Готовцова).

Строительство комплекса велось по проекту архитектора Н. Е. Ефимова, при участии К. И. Реймерса, Л. Л. Бонштедта и Н. А. Сычёва. Среди жертвователей были графиня А. А. Орлова-Чесменская и вюртембергская королева Ольга Николаевна. Кроме того, ежегодно на постройку монастыря казна выделяла 25000 рублей.

В 1854 году монахини переселились в отстроенный комплекс.

После основания при монастыре действовали различные мастерские: иконописная, рисовальная, чеканная, золотошвейная, ковровая, башмачная, просфорная, поварня, квасоварня, появились фермы, огороды, сады, пчельник. В 1901 году в монастыре были построены здания, в которых расположились трапезная, ризница, библиотека, больница и др. При монастыре стали работать детский приют, богадельня и церковно-приходская Князь-Владимирская школа.

К 1917 году в монастыре проживали 77 монахинь и 66 послушниц. Четырежды в год (в годовщину основания монастыря, день Всех святых, празднование Казанской иконы Божией Матери и Успения Пресвятой Богородицы) вокруг обители устраивался крестный ход.

В январе 1883 года Новодевичьему монастырю были подарены 6,5 десятин леса в деревне Вохоново Царскосельского уезда для устройства скита. Он был учреждён в 1884 году, но уже в 1889 году Мариинский скит был обращён в общежительный заштатный монастырь.

Советский период

В 1918 году монастырь был упразднён, но продолжал существовать явочным порядком. Были конфискованы имущество и церковные ценности. В конце 1919 года монашествующие создали трудовую общину вокруг прихода Воскресенского собора.

В 1928—1937 годы игуменские покои монастыря служили резиденцией митрополитов Ленинградских последовательно: Серафима (Чичагова) и Алексия (Симанского). На глазах митрополита Серафима в 1929—1932 годах были закрыты главный собор и все церкви монастыря, кроме той, при которой находилась митрополичья резиденция, снесена монастырская колокольня; в феврале 1932 года арестовано и выслано около 90 монахинь и послушниц, живших в монастырских корпусах.

В конце 1937 года церковная жизнь в монастыре полностью прекратилась − последняя действовавшая Афонская церковь была закрыта, резиденция у митрополита изъята.

В 1930-е годы внешний облик монастырского ансамбля был искажён. Для спрямления Международного (ныне Московского) проспекта — главной магистрали города, выводящей на Московское и Киевское шоссе — пришлось взорвать важнейшую вертикальную доминанту монастыря, Свято-Исидоровскую колокольню. Были также сняты купола Воскресенского собора, снесены часовни и кладбищенские церкви (Скорбященская и св. Илии Пророка). В основном корпусе монастыря разместился режимный оборонный Научно-исследовательский институт электромашиностроения, в связи с чем были перестроены и внутренние помещения монастырских зданий.

Постсоветское время

С 1990 года началось постепенное восстановление монастыря. В 1989 году Казанская церковь была передана приходу РПЦЗ. В ноябре 1995 года монастырь был юридически возобновлён. К этому времени монахинями вновь была обретена могила игуменьи Феофании, расположенная между Казанской церковью и апсидой Воскресенского собора, в советское время она была осквернена и долго находилась под асфальтом. В момент восстановления монастыря ему были переданы три запущенных полуразрушенных флигеля. В одном из них помещались кельи, в двух других — трапезная, богадельня, библиотека, мастерские. Тем не менее, в большей части корпусов продолжал размещаться НИИ электромашиностроения. Летом 2001 года монастырю была отдана Князь-Владимирская церковно-приходская школа, а осенью того же года было принято решение о возвращении монастырю всех зданий, когда-либо ему принадлежавших. Прихожане московского храма Христа Спасителя пожертвовали монастырю образ Державной иконы Божией Матери. С 2002 года начались реставрационные работы в Казанской церкви и южном корпусе, воссоздание Воскресенского собора и Афонской церкви. На данный момент у обоих этих храмов восстановлены купола, Афонская церковь полностью воссоздана и действует, как и южный монастырский корпус, в Воскресенском соборе пока ведётся реставрация, большая часть которой уже проведена. Казанская церковь также полностью отреставрирована. Реставрация северного корпуса ещё не начата, церковь Трёх Святителей по-прежнему стоит без куполов. Воссоздание этого корпуса планируется начать в 2008 году.

Ансамбль Воскресенского Новодевичьего монастыря вновь стал поражать глаз наблюдателя своим великолепием. Вопрос о восстановлении Свято-Исидоровской колокольни так и не был решён. Вместо этого, несмотря на протесты общественности против изменения «высотного регламента» (то есть предела высоты построек, соблюдавшегося до конца XX века), развернулось освоение площади под элитарную высотную застройку за монастырём. На фоне строящихся с 2007 года рядом с монастырём многоэтажных зданий с элитарным дорогостоящим жильём, Воскресенский Новодевичий монастырь в Петербурге ещё более утратил свою величественность.

С 20 по 24 октября 2011 года в монастыре пребывал Пояс Богородицы из монастыря Ватопед на Афоне. В связи с этим у входа в монастырь стали появляться многокилометровые очереди по Московскому проспекту и Киевской улице, доступ в Казанскую церковь был круглосуточным. С 14 по 17 января 2014 года в монастыре пребывали дары волхвов из афонского монастыря святого Павла. Верующие стояли в очереди по 8-10 часов, чтобы прикоснуться к святыне.

Архитектура монастыря

Монастырские кельи расположены буквой «П», выходящей передней стороной на Московский проспект. В центре неё находится доминанта монастыря — Воскресенский собор, выходящий на Московский проспект высоким арочным порталом. Образцом для архитектурного решения женской обители послужила созданная в 1840-х годах Николаевская военная богадельня в подмосковном селе Измайлове: её корпуса были пристроены, один с севера, другой с юга, к пятиглавому Покровскому соборому XVII века.

Монастырские постройки выполнены в псевдорусском стиле. Их стены покрашены в нежный жёлто-розовый цвет. Кельи выстроены в два этажа. Окна келий собраны в группы по три штуки, при этом центральное окно является декоративным «глухим окном». Они имеют арочную форму, их наличники служат распорками для стрельчатых арок русского типа, завершающих каждое окно.

По бокам от Воскресенского собора расположены две одинаковые церкви: Афонская церковь (с южной стороны) и церковь Трёх Святителей (с северной стороны). В настоящий момент действует недавно восстановленная Афонская церковь, а церковь Трёх Святителей закрыта на реставрацию.

С псевдорусским стилем основного объёма монастыря контрастирует Казанская церковь, построенная в начале XX века архитектором В. А. Косяковым.

Воскресенский Новодевичий монастырь упоминается в поэме А. А. Блока «Возмездие»:

За самой городской чертой Где светится золотоглавый Новодеви́чий монастырь Заборы, бойни и пустырь Перед Московскою заставой...

Монастырские храмы

До ликвидации в монастыре действовали следующие храмы: собор Воскресения Христова, церковь Казанской иконы Божией Матери, церковь Ватопедской (Афонской) иконы Божией Матери, церковь Трёх Святителей, церковь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» (кладбищенская), церковь Пророка Илии (кладбищенская) и церковь преподобного Исидора Пелусиота.

Воскресенский собор

Пятиглавый двухэтажный Воскресенский собор — архитектурная доминанта ансамбля; он построен в русско-византийском стиле и напоминает Владимиро-Суздальские храмы XV века.

Архитектор — Н. Е. Ефимов. Строился в 1849—1861 годах. Вход в собор находится в высоком арочном портале, выходящем на Московский проспект. Северный и южный фасады собора украшают декоративные аркады, поддерживаемые парами колонн. Собор венчает пятиглавие с позолоченными чешуйчатыми луковичными куполами, расположенными на высоких барабанах. В четырёх малых куполах располагаются звонницы. Каждый барабан опоясывает аркада с проёмом в каждой второй арке. Внутри у собора имеется 5 престолов: центральный во имя Воскресения Христова, правый во имя Успения Пресвятой Богородицы, левый во имя Архангела Михаила, правый на хорах во имя Всех Святых, левый во имя Николая Чудотворца.

В 1874—1875 годах по проекту архитектора Г. И. Карпова в подвале собора был построен ещё один придел, освящённый во имя Феодосия Печерского и Григория Неокесарийского. Росписи и образа собора выполнены монастырскими живописцами и монахинями. Особенно красив был находившийся в алтаре полукруглый пятиярусный иконостас. В Успенском приделе хранился образ Смоленской Божией Матери Одигитрия, написанный игуменьей Феофанией и считавшийся чудотворным.

Келейные церкви

Западный келейный корпус прерывается двумя церквами, расположенными, соответственно, к югу и к северу от Воскресенского собора: церковью Афонской (Ватопедской) иконы Божией Матери (к югу) и церковью Трёх Святителей Вселенских (к северу). В настоящий момент действует только Афонская церковь.

Живописная Афонская церковь была заложена 10 июля 1850 года и строилась по проекту Н. Е. Ефимова и Н. А Сычёва. 28 июля 1854 года она была освящена в присутствии дочери Николая I Великой княжны Марии Николаевны во имя Афонской (Ватопедской) иконы Божией Матери «Отрада и Утешение». Архитектором иконостаса церкви был придворный архитектор А. И. Штакеншнейдер. Церковь Трёх Святителей была построена теми же архитекторами симметрично Афонской в больничном корпусе монастыря. Заложена она была также в 1850 году, а в 1855 году — достроена и освящена. Она особенно почиталась монахинями за находившуюся там икону Божией Матери «Благоухающий цвет».

Обе церкви одинаковы по внешнему виду. Они обе пятиглавые с шатровой одноярусной колокольней. Луковичные купола позолочены, шестигранный шатёр колокольни покрашен в зелёный цвет, его завершением является позолоченная луковичная главка с крестом. Фасад сверху завершают полукруглые закомары. Передний фасад изобилует арками. На каждой грани шатра прорезаны слуховые окна. В восточной части обеих церквей имеется алтарная апсида.

Кладбищенская церковь Илии Пророка

У входа на кладбище находилась каменная церковь, облицованная глазурованным кирпичом, Илии Пророка. Она была построена в 1888 году по проекту архитектора Л. Н. Бенуа в московском стиле. Церковь была пятиглавой с луковичными куполами. Над карнизом здания находились закомары. Алтарная апсида была увенчана луковичной главкой с крестом. Внутри церковь была богата своим убранством. Там находился резной дубовый иконостас и богатая церковная утварь. Они были созданы в петербургских ювелирных мастерских. В 1925 году церковь была закрыта, а в 1930 году — снесена.

Кладбищенская церковь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость»

В центре кладбища была расположена церковь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Она была возведена в 1856 году над могилой командира Александрийского гусарского полка А. Н. Карамзина, сына русского историографа и писателя Н. М. Карамзина, отчего получила второе название — «Карамзинская». Позже там была похоронена его жена. В церкви имелась вырезанная из слоновой кости икона Воскресения Христова, считавшаяся одной из самых красивых в Петербурге. Церковь была закрыта в июне 1925 года, а в 1930 году — снесена. При разрушении церкви была уничтожена и могила Карамзиных.

Казанская церковь

Новая кирпичная Казанская церковь была заложена 8 июня 1908 года и строилась по проекту архитектора В. А. Косякова. В 1912 году строительство окончено, была проведена отделка храма. Приземистый кирпичный пятиглавый двухэтажный храм стал превосходным образцом неовизантийского стиля. Внешне он напоминает Софийский собор в Константинополе. Каждый купол храма расположен на низком барабане, опоясанном аркадой, создающей урезы на куполе. Купола были покрыты особой черепицей, как в Греции (историческое черепичное покрытие уничтожено при последней реставрации и заменено медным листом). В каждой арке находится окно. Порталы, в которых располагаются входы, образованы массивными пилонами со сводами, украшенными резьбой. Завершением каждого портала является полуциркульная кровля с большим полукруглым окном. Окна фасада также имеют большой размер и полукруглую форму. В восточной части фасад завершают три апсиды, одну из которых венчает купол на барабане средней высоты. Барабан опоясывает такая же аркада, при этом окна в каждой арке имеют вытянутую форму. Верхняя часть барабана декорирует живописная мозаика сине-голубых тонов.

Внутри трёхпрестольный храм отделан в русском стиле и выглядит весьма величественно. Росписи выполнены художником Ф. Р. Райляном. В 1910—1915 годах он же выполнил темперой живописные работы, большей частью сохранившиеся до наших дней. Круглый в плане церковный зал разделён на три нефа. Центральный зал напоминает ротонду, окружённую колоннадой, образованной колоннами из красного мрамора с позолоченными капителями. За пределами этой ротонды находятся два боковых нефа, заканчивающиеся иконостасами боковых приделов. Таким образом боковые иконостасы отделены от центрального стенами. Под каждым из малых куполов устроены хоры. Особенную ценность представляют три пышных позолоченных иконостаса — двухъярусный в основном престоле и одноярусные — в боковых. Киоты икон также позолочены. Слева от алтаря между колоннами стоит рака с частицей мощей Святого Иллариона.

В 1912 году строительство храма было закончено, но освятить его не удалось, и росписи так и не были закончены.

В 1929 году в церкви расположился склад. После Великой Отечественной войны здание было передано под машиностроительный цех. В 1950-е годы было принято решение о взрыве церкви, в стене были подготовлены шурфы, однако в связи с техническими трудностями это намерение осуществлено не было. В 1989 году церковь, находившаяся в запустевшем, недействующем монастыре, была передана приходу заграничной православной церкви. В 1992 году в церкви освятили придел во имя Державной иконы Божией Матери. В 1995 году церковь была отдана восстанавливаемому монастырю. Она реставрировалась с 2002 по 2004 годы.

Монастырская колокольня

В 1895 году рядом с Воскресенским собором была возведена грандиозная четырёхъярусная монастырская колокольня. Она напоминала колокольню Ивана Великого в Московском кремле. В первом ярусе находился парадный арочный вход в монастырь. Во втором ярусе находилась надвратная церковь преподобного Исидора Пелусиота, небесного покровителя скончавшегося тремя годами ранее митрополита Исидора. В двух верхних ярусах колокольни находились звонницы. Как и на барабанах куполов собора, оба верхних яруса опоясывала аркада, в каждой второй арке которой находился проём. Венчал колокольню объёмный луковичный купол.

Колокольня была взорвана в конце 1920-х годов в связи с расширением Московского проспекта.

Новодевичье кладбище

Новодевичье кладбище на территории монастыря было основано в 1845 году, ещё до возобновления самого монастыря. Оно находится в восточной части монастыря. Там похоронены многие известные люди: поэты Н. А. Некрасов, Ф. И. Тютчев, А. Н. Майков, художники М.А.Врубель и А.Я.Головин, врач С. П. Боткин и многие другие. Здесь же похоронен и сам архитектор монастыря Н. Е. Ефимов.

Неподалёку от монастыря, у апсиды бывшего домового храма Свято-Владимирской женской церковно-учительской школы, находится могила обер-прокурора Священного Синода К. П. Победоносцева, похороненного там по своему завещанию в 1907 году, а также его жены, умершей в Ленинграде в 1932 году.

Литература

• Воскресенские монастыри // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Сойкин П. П. Воскресенский Новодевичий монастырь // Православные русские обители: Полное иллюстрированное описание православных русских монастырей в Российской Империи и на Афоне. — СПб.: Воскресение, 1994. — С. 184. — 712 с. — 20 000 экз. — ISBN 5-88335-001-1.

Ссылки

• [www.novodev.spb.ru Сайт монастыря]
• [sobory.ru/article/index.html?object=00752 Воскресенский Новодевичий монастырь в Народном каталоге православной архитектуры]
• [al-spbphoto.narod.ru/Hram/novodev.html Воскресенский Новодевичий монастырь на сайте al-spbphoto.narod.ru]
• [encspb.ru/object/2804678887 Воскресенский Новодевичий монастырь на сайте энциклопедии Санкт-Петербурга]

Отрывок, характеризующий Воскресенский Новодевичий монастырь

Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.