Сражение при Дрездене
| Сражение при Дрездене | |||
| Основной конфликт: Война Шестой Коалиции | |||
 Сражение при Дрездене | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа Наполеона | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Сражение при Дрездене (нем. Schlacht von Dresden, фр. Bataille de Dresde) — сражение, состоявшееся с 26 по 27 августа 1813 года в ходе Шестой коалиционной войны между французской армией под командованием Наполеона I и Богемской армией союзников под командованием Карла Шварценберга при Дрездене.
Сражение длилось два дня. В первый день, 26 августа, войска союзников штурмовали Дрезден, но были отбиты подошедшей армией Наполеона. На второй день, 27 августа, Наполеон перешёл в наступление и отбросил союзников обратно в Богемию.
Содержание
Предыстория
После уничтожения французской армии в Русской кампании 1812 года против Наполеона восстала Пруссия, однако после первых успехов русско-прусские войска потерпели поражения при Лютцене и Бауцене. В июне 1813 между противниками было заключено перемирие, во время которого Австрия присоединилась к союзникам. Образовалась 6-я коалиция против Наполеона, куда также вошли Швеция и Англия. 11 августа Австрия объявила войну Франции, и боевые действия возобновились.
Войска коалиции наступали на Наполеона тремя большими армиями (Богемская на юге, Силезская на востоке, Северная на севере), самой крупной из которых была Богемская армия (более 230 тыс., 670 орудий) под командованием австрийского фельдмаршала Шварценберга и наполовину состоявшая из австрийцев. В её состав входила также русско-прусская армия (120 тыс., 400 орудий) под началом Барклая-де-Толли, но там же, дублируя Барклая и Шварценберга, распоряжался и царь Александр I. Отсутствие единоначалия было одной из главных проблем коалиции, но являлось необходимым политическим условием её существования.
Наполеон из-за плохой разведки считал самой сильной Силезскую армию Блюхера, против которой и направился с главной армией, оставив в Дрездене корпус Сен-Сира. Блюхер, узнав о движении Наполеона, отступил согласно Трахенбергскому плану. Выдвижение Наполеона оказалось бесполезным.
Примерно в это же время Богемская армия двинулась из Чехии на Лейпциг, с тем, чтобы выйти во фланг французской группировке, действовавшей против Силезской армии. Правая колонна под командованием Витгенштейна проходила мимо Дрездена и перехватила сообщение Сен-Сира, из которых стало известно о слабом прикрытии города. Кроме того к союзникам перешли два полка Вестфальской кавалерии, которые сообщили детали расположения французов в Дрездене. Союзники решили изменить цель наступления и повернули на Дрезден.
Наполеон, узнав о движении Богемской армии к Дрездену, поспешил на защиту города.
Дрезден, столица Саксонии, был крупнейшим городом, раскинувшимся на обоих берегах Эльбы, и являлся центральным узлом снабжения наполеоновских сил в Центральной Европе. В нём были собраны запасы для длительного содержания огромной армии. Наполеон как-то сказал о важности Дрездена: «Пусть меня отрежут от Рейна, лишь бы не отрезали от Дрездена». Он ограждался полуразрушенной стеной, а также несколькими редутами с установленными на них артиллерийскими батареями.
Силы Богемской армии, принявшие участие в сражении, оцениваются от 170 до 230 тысяч солдат. Последняя цифра приведена в труде военного историка Богдановича согласно штатным ведомостям, однако известно, что не все части подошли непосредственно к Дрездену. Также точно не определены силы Наполеона в сражении. Подсчёты делались приблизительно на основании штатной численности корпусов и дивизий, которая значительно отличалась от фактической. Все историки сходятся только в одном, что силы союзников значительно превосходили в численности войска в распоряжении Наполеона.
25 августа союзники подошли к Дрездену, который защищался 14-м пехотным корпусом маршала Сен-Сира и гарнизоном, всего до 30 тысяч солдат и около 70 орудий.
Накануне
Александр I, следуя мнению своих советников, желал немедленного штурма, но австрийская сторона предпочитала верно окружить город и дождаться подхода всех сил, застрявших с обозами в горных проходах. Против Сен-Сира союзники могли выставить в этот день 87 тысяч солдат, но Шварценберг считал превосходство сил недостаточным для штурма укреплённых позиций.
Михайловский-Данилевский, служивший при Главном штабе, так передаёт положение в командовании огромной армией:
Всего неприятнее был недостаток в единоначалии, ибо тут присутствовали три монарха и каждый окружен советниками, подававшими мнения, нередко противоречащие, а главнокомандующий князь Шварценберг не имел довольно веса, чтобы согласовать всех и принять такие меры, которые бы всех удовлетворили. Место, где стояли монархи с штабом своим и конвоем, уподоблялось шумному народному совещанию. Какая разница представлялась с войною 1812-го года, где бывало один князь Кутузов, сидя на скамейке, возносил голос свой; около него царствовала тишина, и горе тому, кто без вызова его предлагал совет.
В этот день Наполеон форсированными маршами перебрасывал свою армию из Силезии к Дрездену. Когда он приблизился к развилке дорог, ведущих к Дрездену и мосту на левый берег Эльбы в районе Кёнигштейна, он послал генерала Гурго узнать обстановку в Дрездене. Кёнигштейн находился в 27 км к юго-востоку от Дрездена. Первоначальный план Наполеона заключался в переправе войск в Кёнигштейне, глубоком обходе и последующем ударе по тылам союзных армий, штурмующих Дрезден. На манёвр требовалось 2—3 дня. Однако Гурго вернулся в 11 часов вечера с информацией, что Дрезден в случае штурма не продержится и 24 часов. Если Дрезден падёт, армия Наполеона оказалась бы отрезанной от своих тылов. Наполеон двинулся к Дрездену, оставив выполнять свой план захода в тыл союзников 30-тысячный корпус генерала Вандама[1].
Битва
26 августа
Наполеон со Старой гвардией прибыл в Дрезден до полудня. Остальные его части подтягивались.
Атака союзников на Дрезден началась пятью колоннами с разных сторон, но несогласованно. Согласно составленной ночью диспозиции атака должна была начаться в 4 часа дня, однако диспозиция не была своевременно доставлена в войска и большинство корпусов начали атаку ранним утром. На левом фланге шли австрийские части, в центре прусские, на правом фланге действовал русский корпус Витгенштейна. Первыми ранним утром пошли в атаку на пригороды австрийские части, но завязли в боях за укрепления. Узнав о прибытии Наполеона, Шварценберг приостановил атаки. Более того Александр I настоял на отмене штурма. Однако приказ об отмене не был доставлен в войска, и в 4 часа раздался сигнал к всеобщему штурму.
Штурмующие войска не имели фашин и штурмовых лестниц, что сильно сужало их возможности. К 5 часам вечера австрийцы захватили пару редутов и 6 орудий, остановившись перед городской стеной, а пруссаки захватили Большой сад. В этот момент дивизии Молодой гвардии Наполеона, переправившись через Эльбу, вступили в Дрезден.
Русские войска начали атаку в 4 часа вечера, сначала кавалерией, затем пехотой. Наступая вдоль левого берега Эльбы, они попали под перекрёстный огонь батарей редутов и 30 орудий с правого берега. Контратаки французской кавалерии остановили их продвижение.
Прусские войска достигли редутов в центре, где были отброшены свежими подкреплениями французов.
Примерно в 6 часов вечера Наполеон, выйдя за пределы Дрездена, атаковал союзников и заставил их отступить по всему фронту на высоты вокруг города. Наступившая ночь прекратила сражение к 9 часам вечера.
27 августа
Союзники заняли оборонительную позицию полукольцом возле города. Самым сильным пунктом позиции был центр, расположенный на высотах. Однако лучшие пути отступления находились на флангах: на правом (у русских) дорога вдоль Эльбы на Пирну, на левом (у австрийцев) — на Фрайберг. Дороги, проходящие через центр, были второстепенными. Наполеон решил атаковать фланги союзников. Его задача облегчалась тем, что левый фланг австрийского расположения (корпус Дьюлаи с арьергардом корпуса Кленау) был разделен труднопроходимым руслом речки Вайсериц[2].
С раннего утра 27 августа начался проливной дождь, повлиявший на ход боя. Ночью подошли французские 2-й (маршал Виктор) и 6-й (маршал Мармон) пехотные корпуса, всего около 53 тысяч солдат.
Наполеон возобновил с 7 часов утра атаки на левый фланг союзников (австрийский корпус Гиулая) конницей Мюрата и корпусом маршала Виктора. Не опасаясь за свой центр, достаточно прикрытый дрезденским укрепленным лагерем и корпусом Мармона, он также атаковал правый фланг союзников (русский корпус Витгенштейна и прусский Клейста) силами корпусов Нея, Сен-Сира и Молодой Гвардии. Старая Гвардия оставалась в резерве.
Французские колонны, обходя укреплённые деревни, выдавливали австрийцев.
Под продолжающимся дождем ружья не могли стрелять, решающую роль играли артиллерийский огонь и кавалерийские атаки.
Около 2 часов дня ядро раздробило ноги прославленному французскому генералу Моро, ставшему доверенным советником Александра I и вероятным претендентом на должность главнокомандующего союзными силами. В этот момент Моро верхом находился рядом с Александром I.
В то время, как пехота маршала Виктора атаковала австрийский корпус генерала Гиулая по фронту, кавалерия Мюрата, используя непогоду, незаметно обошла позиции 3-й лёгкой австрийской дивизии Мецко из корпуса Гиулая. Соседний австрийский корпус генерала Гессен-Гомбурга был связан боем с корпусом маршала Мармона, к тому же находился за речкой Вайсериц и не мог оказать помощи крайне левому флангу. Из-за дождя австрийцы не могли отстреливаться. Пехота Мецко, построившись в каре, начала отступление. Под атаками французских кирасир и под огнём конной артиллерии войска австрийцев смешались в беспорядке, были прижаты к обрывистому берегу речки Вайсериц. До 10 тысяч их (включая из других австрийских дивизий) сдалось в плен вместе с командиром 3-й дивизии, генералом Мецко. Барон Марбо привёл следующую историю о разгроме австрийцев[3]:
Кирасирская дивизия генерала Бордесуля оказалась перед построенной в каре австрийской дивизией. Бордесуль предложил австрийцам сдаться в плен, что было отвергнуто австрийским генералом. Тогда Бордесуль указал генералу, что ни одно из его ружей не может стрелять. На это австрийский генерал возразил, что его люди будут отбиваться штыками, а лошади французов по копыта завязли в грязи и не смогут задавить напором.
— Я разобью ваше каре артиллерией.
— Но вы её не имеете. Пушки завязли в грязи.
— Хорошо, если я покажу вам орудия за моим полком, вы сдадитесь?
— Я не буду иметь иного выбора, так как не смогу защищаться.
Затем французский генерал подвел 6 орудий, их обслуга держала горящие фитили, готовясь к открытию огня. Только тогда австрийская дивизия сложила оружие.
Мюрат прислал Наполеону донесение: «Ваша кавалерия захватила 15 тысяч пленных и взяла 12 орудий и 12 знамён, одного генерал-лейтенанта, двух генералов и большое количество старших офицеров и других в наших руках».
На правом фланге русские отступали от Эльбы, но контратаковали гусарскими полками наступающие французские каре. Врубившись в каре Молодой гвардии, погиб командир кавалерийской бригады — лихой гусар генерал Мелиссино. Закрепившись на высотах, русские остановили дальнейшее продвижение французов. Наступавший на правый фланг союзников французский корпус отдалился от линии своих войск, благодаря чему союзные монархи (царь и прусский король) решили нанести ему фланговый удар силами прусского корпуса Клейста и русской гвардии. Барклаю-де-Толли приказали подтянуть артиллерию с высот на помощь правому флангу, а также атаковать выдвинувшихся французов кавалерийским резервом с фронта. Барклай отказался выполнять приказ, мотивировав это тем, что в случае неудачи он не сможет увезти орудия обратно по скользкому склону[4]. Также он указал царю на бесполезность использования кавалерии против сомкнутых колонн французской пехоты, потому что те находились под прикрытием укреплений Дрездена.
У союзников оставалось ещё немало свежих резервов, но тут пришли сведения об глубоком обходном манёвре за Эльбой их расположения французским корпусом Вандама, силы которого союзники считали за 40 тысяч (реально было 32—35 тыс.)[5]. Главнокомандующий Шварценберг, боясь оказаться отрезанным от своего тыла, настоял на немедленном отходе в Богемию. В 5 часов вечера союзники начали планомерный отход.
Итог
Общие потери союзников оцениваются разными источниками в 20—28 тысяч солдат и только 26 орудий[6]. Из 12—15 тысяч пленных большую часть составляли австрийцы. В мемуарах французских генералов и английского посла Вильсона встречается оценка потерь союзников в 40 тысяч солдат.
Согласно надписи на 41-й стене Храма Христа Спасителя у русских выбыло около 1300 человек, два генерал-майора (Луков и Мелиссино) были убиты.
Потери французов приводят в диапазоне 9—12 тысяч солдат.
Союзники отступали в основном по дороге через Диппольдисвальде и Альтенберг на Теплице в Богемии.
Первой оттянулась русская гвардия, стоявшая в тылу в резерве. Часть австрийцев отступила по западной дороге через Фрайберг. Наполеон не сразу понял, что союзники решили отступать, у него сложилось впечатление о готовности союзников возобновить сражение. Наступающие сумерки и усталость французских войск не позволили Наполеону организовать немедленное преследование всё ещё превосходящих сил противника.
1-й пехотный корпус французского генерала Вандама переправился через Эльбу у Кёнигштейна, но не смог запереть горные переходы через Рудные горы в районе Теплице, через которые отступали союзники. На его пути оказался 10-тысячный гвардейский отряд графа Остермана-Толстого. В результате сражения под Кульмом 29—30 августа корпус Вандама был окружён и уничтожен примерно в 45 км южнее Дрездена.
Богемская армия закрепилась в Рудных горах и после подхода свежих сил перешла в начале октября 1813 в наступление.
Напишите отзыв о статье "Сражение при Дрездене"
Примечания
- ↑ John Mitchell. [books.google.com/books?id=pmMPAAAAYAAJ The Fall of Napoleon: An Historical Memoir]. — 1845. — V. 2. — P. 58.
- ↑ Речка Вайсериц в источниках именуется Плауэн. Сама речка была мелкой, преграду представляли её крутые обрывистые берега.
- ↑ «The Memoirs of Baron de Marbot», Vol.2, Ch. 36.
- ↑ Очевидец событий А. И. Михайловский-Данилевский в своих записках описывает так: Государь велел русским резервам, стоявшим в совершенном бездействии и только напрасно терявшим людей от французских батарей, спуститься с гор и атаковать неприятеля. Милорадович начал уже гренадерам переменять фронт правым флангом назад, как явился Шварценберг с велеречивым возражением об опасности сего движения и приехал Барклай-де-Толли. Он начал доказывать, что в случае, ежели оно будет безуспешно, мы лишимся всей артиллерии, которую по причине грязи нельзя будет опять взвести на горы… Убеждения их подействовали.
- ↑ Очевидец Каткарт в работе «Комментарии по войне в России и Германии в 1812 и 1813 гг.» (1850) сообщает, что союзники ошибочно решили, будто к Вандаму присоединился и корпус Виктора, в сумме до 50 тыс. солдат.
- ↑ John Mitchell. The Fall of Napoleon: An Historical Memoir. — 1845. — V. 2. — P. 64.: указана цифра потерь союзников в 25 тыс., однако замечено, что позднее многие пропавшие без вести присоединились к своим частям
Ссылки
- [www.hrono.ru/sobyt/1800sob/1813drezd.html Дрезденское сражение 1813 года. Статья на сайте www.hrono.ru]
- [militera.lib.ru/db/1812/06.html Записки А. И. Михайловского-Данилевского]
- [militera.lib.ru/db/1812/05.html Записки А. А. Щербинина, офицера при Главном штабе]
- [napoleonistyka.atspace.com/BATTLE_OF_DRESDEN.htm Дрезденское сражение 1813 года (взгляд на сражение преимущественно с французской стороны)] (англ.)
- Зотов А. В. [www.veche.ru/books/show/3911/ Главный соперник Наполеона. Великий генерал Моро]
Координаты: 51°02′ с. ш. 13°44′ в. д. / 51.033° с. ш. 13.733° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=51.033&mlon=13.733&zoom=14 (O)] (Я)
| ||||||
Отрывок, характеризующий Сражение при Дрездене
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
