Глоссарий Neon Genesis Evangelion

Это глоссарий терминов, не вошедших в основные статьи о линейке аниме и манги Neon Genesis Evangelion.

Снаряжение

AT-Поле

AT-поле (яп. A.T. フィールド А Ти фи:рудо, англ. A.T. Field) — сокращение от «Absolute Terror Field» (с англ. — «Поле абсолютного страха»). В то время, как персонажи в сериале постоянно упоминают о нём, как о «AT-поле», начальная заставка показывает полноценное выражение.

В начале сериала АТ-поле было показано, как непроницаемый почти для всего традиционного оружия барьер, который могут воздвигнуть Ангелы. N² бомба может проникнуть через АТ-поле некоторых Ангелов, причиняя умеренные повреждения, которые могут быть регенерированы за несколько часов или дней в зависимости от данного Ангела. В конечном счете N² бомбы не могут серьёзно навредить Ангелам. Помимо этого, сквозь AT-поле может пройти разряд позитронной пушки. Евангелионы тоже могут создавать свои собственные АТ-поля и могут использовать их для нейтрализации АТ-полей Ангелов.

Последующая кульминация сериала открывает, что АТ-поля есть у всех существ. В полнометражном мультфильме «Конец Евангелиона» утверждается, что они поддерживают существование отдельных тел. Так, например, то, что в фильме у Рэй отвалилась рука, Гэндо объяснил тем, что её поле было больше не в состоянии поддерживать её тело. При этом, как сказано в «Конце Евангелиона», мир с AT-полями влечет за собой невольное причинение людьми боли друг другу.

В кульминации «Конца Евангелиона», после Третьего удара заново пробужденная Лилит создает огромное анти-АТ-поле, которое нейтрализует АТ-поля всех человеческих существ, этим возвращая их в недифференцированное состояние — «Море LCL», первичный суп видов, содержащий неразделимое сознание всей человеческой расы.

Концепция АТ-поля могла быть образована философским движением экзистенциализма или, возможно, концепцией страха и беспокойства.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В 24 серии аниме-сериала Каору утверждает, что АТ-поле — это «Свет души», предположительно, имея в виду (физическую и/или метафизическую) стену, которая окружает душу человека.

LCL

LCL — желтоватая прозрачная жидкость, используемая для соединения разума пилота с Евангелионом и поставляющая кислород прямо в кровь, когда находится в лёгких, подобно технологии дыхания жидкостью. Её свойства меняются при электрическом воздействии, это включает в себя превращение жидкости в бесцветную. Возможно, она также помогает защитить пилота от ментальных или физических перегрузок. LCL можно также сравнить с амниотической жидкостью в чреве матери, многие воспоминания о матери, которые переживают главные персонажи истории, приходят в LCL. Синдзи замечает, что кабина пахнет кровью, когда заполнена LCL — это из-за того, что LCL — это «кровь» получаемая из Лилит, захваченного второго Ангела, удерживаемого в Конечной Догме. Кратко видны несколько ёмкостей, торчащих из затылка Лилит с надписями «LCL1», «LCL2» и так далее. Кроме того, перед Лилит находится LCL-озеро достаточного размера, чтобы по нему могли плавать корабли. Раздел «досье» манги расшифровывает LCL как «Link Connect Liquid» (с англ. — «соединяющая связи жидкость»).

В «Конце Евангелиона» показано, что все люди состоят из LCL и первозданное состояние разделенных сущностей поддерживается собственными АТ-полями. Поэтому, когда индивидуальное АТ-поле исчезает, тело, сформированное АТ-полем, распадается обратно в LCL.

Головной интерфейс

Головной интерфейс (яп. インターフェイスヘッドセット) (нейронные зажимы A10) — устройства нейро-компьютерного интерфейса, которые пилоты Евангелионов носят на головах для облегчения синхронизации с Евами. В конце первого тома манги Ёсиюки Садамото пишет во введении в дополнительные материалы:

В основании среднего мозга есть внутренняя тегментальная система, которую нейробиологи называют зоной A10. Клетки насыщены допамином, и эмоции, несомненно, обрабатываются именно здесь: такие мысли, как у влюбленных или родителя и ребенка. И эта синхронизация нейронных нитей и узлов зоны A10 сращивает пилота и Еву вместе; чтобы стать одной сущностью, для сражения. Другими словами, сила любви заставляет двигаться это оружие массового уничтожения.

Аска почти постоянно носит их, в повседневной жизни и в школе.

Контактный комбинезон (Plug suit)

Контактный комбинезон — принимающее форму тела облачение, которое пилоты Евангелионов носят для улучшения синхронизации со своими Евами. Комбинезон в обычном состоянии достаточно объёмный, но уменьшается в размерах, чтобы соответствовать телу пилота с помощью элементов управления на запястьях костюма. Комбинезоны содержат устройства, которые помогают следить за состоянием пилота и оказывают медицинскую помощь, такую как дефибрилляция или СЛР. Все комбинезоны имеют различия в оформлении: на каждый комбинезон нанесено соответствующее Еве числовое обозначение на груди и спине и приблизительно соответствующее цветовое оформление.

В 10 серии для операции по захвату Сандалфона Аска надевает вариант её контактного комбинезона, спроектированный для защиты от жара. Этот костюм расширялся до состояния шара для получения дополнительной тепловой защиты, пока Ева-02 будет находиться внутри вулкана.

Как показано в 1-м томе манги и в 1-й серии аниме-сериала, рукава контактного костюма Рэй могут быть отсоединены. Сделано это специально, по обдуманным причинам, таким как медицинская необходимость (из-за ранений рук); есть ли такая возможность у остальных костюмов — нигде не пояснено.

В реальной жизни цена на изготовленные на заказ контактные комбинезоны для косплея может превышать полмиллиона иен.

Jet Alone

Jet Alone (с англ. — «Реактивный одиночка») — беспилотный робот с ядерной силовой установкой, созданный для японского правительства независимой корпорацией с целью заменить Евангелионы. В отличие от Ев, Jet Alone нёс на борту ядерный реактор, так что он мог функционировать без внешнего источника питания до 150 дней. Тем не менее, его система управления была испорчена агентами Nerv, и первая публичная демонстрация боевой единицы чуть не закончилась ядерным взрывом. После инцидента проект остался незавершенным.

Представленные в 7-й серии, создатели Jet Alone оскорбляют Евы и Nerv, соответственно. Когда Рицуко публично спрашивает создателя Jet Alone о безопасности использования ядерного реактора в качестве источника энергии для Jet Alone и о его общей боевой эффективности, создатель говорит: «Это лучше чем машина, которая не хочет работать больше 5 минут и принуждает своего пилота подвергаться интенсивной ментальной нестабильности». Затем он демонстрирует засекреченные фотографии безумствующей в берсерке Евы-01 и заявляет, что Jet Alone, будучи беспилотным и оснащенным суперкомпьютером, который может состязаться с Magi в вычислении боевых решений, никогда не сможет сотворить подобные вещи. Затем он раскрывает общественности существование АТ-поля и то, что Nerv удалось имитировать его в бою с Ангелом, и заявляет, что это не займет много времени, чтобы им самим разобраться, как установить его на будущие машины Jet Alone (что близко к невозможному из-за биологического происхождения AT-поля).

Рицуко, оказавшись в затруднении, вероятно, саботировала программу Jet Alone, и когда его активировали, управление роботом и его охлаждающая система отказали, в результате чего Jet Alone продолжил движение к близлежащему городу с реактором, готовым оплавиться в ближайшие несколько минут. Мисато решает, что Синдзи с помощью Евы-01 перенесёт её внутрь робота, так, чтобы она могла отключить его реактор. Мисато не удается сделать это программным путём, и она пытается реактивировать охлаждающую систему вручную, однако система Jet Alone активируется самостоятельно за несколько секунд до взрыва. Мисато понимает, что это не сбой, а дело человеческих рук.

Из-за этого публичного позора проект Jet Alone вскоре был закрыт.

Название Jet Alone происходит от названия робота Jet Jaguar (с англ. — «Реактивный Ягуар»), из кайдзю-фильма «Godzilla vs. Megalon» 1973 года. Дизайн и название робота Jet Jaguar были выбран по пожеланиям зрителей, когда он был только анонсирован, его имя звучало как Red Alone (с англ. — «Красный одиночка»). В этом смысле Jet Alone — комбинация этих двух имен, и, похоже, является своеобразной пародией.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В кратком резюме программы Jet Alone можно заметить, что машина обладает 640 + 2048 ТБ памяти.

Копьё Лонгиния

См. также: Копьё Лонгина

Так называемое Копьё Лонгиния (яп. ロンギヌスの槍 Ронгинису но Яри) — мощный артефакт и единственное оружие, помимо позитронной пушки, способное пробить АТ-поле. В отличие от пушки Копье имеет практически неограниченный радиус действия (пушка не смогла пробить поле Ангела на орбите Земли, Копье же справилось с этим без проблем). Оно похоже на длинное красное копьё (под размер Евангелиона), которое раздваивается около середины; получившееся двойное древко сначала свивается в спираль, а затем выпрямляется в остриё. В режиссёрской версии 22 серии, вилы Копья сворачиваются в спираль только непосредственно перед тем, как врезаться в АТ-поле Ариила (смотрите следующий абзац). В «The End of Evangelion» Копьё также получает форму раздвоенных вил.

Копьё было использовано в «контактном эксперименте» с Адамом, что привело к пробуждению Ангелов и Второму удару. Копьё было использовано как «оружие последней надежды» для атаки на 15-го Ангела, Ариила, который находился на орбите вне досягаемости для Ев или другого наземного вооружения. После броска Евой-00 копье уничтожило Ангела, но превысило первую космическую скорость и зависло на лунной орбите, оказавшись потерянным для Nerv. Оно в конце концов врезалось в поверхность Луны (конкретно, в кратер Уолтера). Копьё возвращено в «Конце Евангелиона», в момент перед Третьим ударом. Копьё Лонгиния — ключевая часть процесса Комплементации.

В аниме происхождение Копья так и не было полностью объяснено, кроме того, что оно было найдено в земле: в удалённой сцене из 22 серии, утверждалось, что Копьё было перевезено из Мертвого Моря в Антарктику экспедицией доктора Кацураги для «контактного эксперимента» с Адамом.

Искусственные версии Копья используются как основное оружие серийными Евами, и, видимо, также необходимы для Комплементации. Значительно менее эффективны, чем оригинал — Аске удалось задержать копию Копья AT-полем, пусть и на непродолжительный срок.

Название «Копьё Лонгиния», определенно, отсылает к христианскому мифологическому объекту, так же известному как Копье Судьбы. Это пика, которой, предположительно, римский солдат Лонгин проткнул бок Иисуса Христа после его распятия. Если же исходить из иудейских легенд, то Копье сотворил Бог для Лилит, первой жены Адама, чтобы она могла создавать детей, отсекая от себя плоть с помощью Копья. Этой легендой можно объяснить отсутствие у Лилит ног.

В 2007 году на аукцион Yahoo было выставлено Копье Лонгиния длиной более двух метров. Предложения за него достигали десяти миллиардов иен. Однако, в итоге торги были закрыты на цене около миллиона иен.

N² Бомба

N² — это сокращение от «Non Nuclear» (рус. «неядерный»). N² бомба или N² мина — это чистое, «неядерное» оружие. Оно сравнимо по мощности с ядерной бомбой и, подобно ней, при взрыве генерирует электромагнитные помехи, но не создает опасной радиации или радиоактивного заражения. Это наиболее мощное «традиционное» оружие, использованное в сериале (в отличие от нетрадиционных Евангелионов). Значительная сила взрыва способна нанести повреждения даже Ангелу. Фактически, впервые его можно увидеть во время использования против Сакиила в 1 серии. Тем не менее, она способна причинить только ограниченный урон, после которого Ангел способен регенерировать. N² бомбы, которые были применены в нескольких миссиях, смогли успешно навредить только одному Ангелу — Израфилу, который потерял 28 % своей массы и регенерировал их 6 дней. Свыше десятка ракетных N² зарядов были истрачены на Сахакиила без существенного эффекта, они были уничтожены до достижения цели. Из чуть более тысячи произведенных, оставшиеся 992 планировалось сбросить на Лелиила, но они были отозваны в последний момент. Рэй использовала N² мину в попытке уничтожить Зеруила в Геофронте, но только повредила свою собственную Еву, так как Зеруил закрыл своё ядро. Ещё один N² заряд был использован в «Конце Евангелиона», чтобы уничтожить Токио-3 и открыть проход к Геофронту.

Производственные заметки сериала ссылаются на N² бомбы, как на П-бомбы, следуя предположению, что это может быть некий вид основанного на позитронах «антиматериального» оружия. Другая возможность, что это высокоэффективная чистая термоядерная бомба, с нераспадающейся оболочкой, и потому с очень малым количеством нерадиоактивных материалов остающихся после реакции, однако запуск реакции должен производить гораздо больше радиации.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Устройства установлены в множестве различных конфигураций — в сериале присутствуют N² воздушные мины, N² ракеты, и множество других N² бомб.

Перевод ADV Films использует выражение «N² мина», как перевод хэйки (яп. 兵器, оружие). Это не совсем верно, потому, что традиционные мины не используются таким способом, как показано в сериале (например, сбрасываются с самолётов или используются, как оружие камимкадзе). Японцы не имеют отдельных слов для «бомбы» и «мины» и просто используют «хэйки» в обоих случаях.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Термин всегда записывается как «N²» бомба, используя надстрочную «2», когда название появляется напечатанным на экране. Тем не менее, это не произносится «N в квадрате», просто «N два».

S² двигатель

S², или «Суперсоленоид» — безграничный источник энергии, изначально найденный на телах Ангелов. В «Evangelion: 1.0 You Are (Not) Alone» говорится о том, что S² двигатель это то, что позволяет Ангелам принимать физическую форму в человеческих измерениях. Действие S² двигателя объясняется Теорией суперсоленоида, предложенной доктором Кацураги, отцом Мисато Кацураги. Будучи изначально лишенными этого двигателя, Евангелионам приходится быть постоянно соединенными с внешним источником энергии, и используя только собственную внутреннюю батарею, они могут функционировать только от одной минуты до 16 часов (в зависимости от активности Евы). Термины «S² орган» и «S² двигатель» взаимозаменяемы, поскольку одно и то же японское слово используется для обоих вариантов.

Была сделана попытка установить S² двигатель в Евангелион-04. Когда начался тест S² двигателя, «все постройки в радиусе 89 километров от центра исчезли», что привело к полному исчезновению отделения Nerv-2 в США. Официального объяснения не было дано, некоторые из персонала Nerv предположили, что S² двигатель создал море Дирака, как то, что было создано 12-м Ангелом, или, что двигатель ушёл в перегрузку и превратил всю материю в достижимом радиусе в энергию. Также была версия саботажа.

После инцидента Seele пытался избежать использования S² двигателя в оригинальных Евах, но эти попытки провалились, когда Ева-01, находясь в состоянии берсерка, поглотила тело и двигатель Зеруила, 14-го Ангела (19 серия, «Интроекция»). Это привело к тому, что Ева-01 была признана Seele «богом», что комитет посчитал крайне нежелательным. Тем не менее, когда Копьё Лонгиния было потеряно Nerv и Лилит стало невозможно использовать, Ева-01 становится возможной альтернативной заменой.

Все серийные Евангелионы, тем не менее, имеют S² двигатели, поскольку они являются оружием против других Евангелионов и важной частью Проекта Комплементации.

Ядро

Ядро — красный сферический объект, заметная черта большинства Ангелов. В сериале крайне мало рассказывается о природе ядер, кроме того, что значительные повреждения ядра Ангела убьют его. Ядро может быть пробито прогрессивными ножами или крайне мощным ударом в одну точку. Как выяснилось в 19-й серии, Ева-01 также имеет ядро; тем не менее, мощные режущие ленты Зеруила не смогли пробить его. Ева-00 показана с ядром в режиссёрской версии 23-й серии. Также, с ядром показаны и серийные Евы.

События

Первый удар

См. также: Теория гигантского столкновения

Первый удар, также называемый Гигантский удар, никогда не изображался в сериале, удар астероида, который произошёл около 4 миллиардов лет назад и привел к отделению Луны от Земли. Информация показана в документе в 7-й серии сериала. Почти никаких подробностей об этом событии в сериале больше не сообщается.

В сопутствующей видеоигре Neon Genesis Evangelion 2 тем самым «метеором» оказалась Чёрная Луна, несущая Лилит. Когда Чёрная Луна столкнулась с Землёй, она срикошетила и стала Луной, спутником Земли. Во время столкновения маленькая её часть, содержащая Лилит, отделилась и была захоронена в Земле, став фактической Чёрной Луной, известной как Геофронт миллионы лет спустя. (Смотрите #Термины не входящие в основной сериал для деталей).

Реальная научная теория того, как Земля получила свой спутник, называется теорией гигантского столкновения и утверждает, что планетоид называемый Тейя, размером примерно с Марс, сформировался в одной с Землей точке Лагранжа и затем врезался в Землю 1 (планету Земля до Первого удара), выбросив часть материи сплавившихся планет, будущую Луну, в космос.

Второй удар

Второй удар — катаклизм, последовавший вслед за «контактным экспериментом», проведенным над Адамом на Южном полюсе 13 сентября 2000 года. Пробужденный и раненый Ангел создал сильное анти-АТ-поле, которое вызвало взрыв, расплавивший Антарктическую ледяную шапку и изменивший наклон оси Земли; за этим последовали смены климата и гигантский потоп. Два миллиарда человек в Южном полушарии были убиты последующим цунами и повышением уровня океана. В результате последующего хаоса из-за нехватки продовольствия и ресурсов вспыхнули войны, такие как война между Индией и Пакистаном, которая началась на второй день после взрыва. Эти конфликты распространились по всему миру и закончились только 14 февраля 2001 года объявлением того, что позднее будет названо «Перемирием Валентина». К концу этих событий популяция людей на Земле сократилась вдвое.

В результате Второго удара и подъёма уровня мирового океана был нанесен обширный урон окружающей среде и произошли глобальные изменения климата. Эти эффекты были всемирными, но в сериале показаны только недавние изменения, заметные в Японии, где подъём уровня моря затопил множество старых прибрежных городов. Кроме того, Япония стала страной вечного лета. Тонкий намёк на это проходит через весь сериал — в сценах вне помещений очень часто слышно, как поют цикады, в то время как обычно в Японии они появляются только в летние месяцы. Фуюцуки намекает на это, когда вспоминает первую встречу с Гэндо Икари, когда «эта страна ещё имела времена года» (до Второго удара), и что потеря времён года стало худшим, что пришлось вытерпеть Японии.

Официально не существовало ни Адама, ни «контактного эксперимента». Согласно прикрытию, Второй удар произошёл из-за падения метеорита, который был слишком мал (около 10 сантиметров в диаметре) и слишком быстр (95 % скорости света), чтобы быть обнаруженным. Эта релятивистская скорость выразилась в массивном взрыве, когда метеорит столкнулся с Землей. Учитывая, что древний метеоритный удар, который создал Луну, был «Первым» ударом, общественность в целом официально назвала эту катастрофу «Вторым» ударом, полностью сохранив историю прикрытия о метеоритном ударе. Некоторые из персонала Nerv (Рицуко Акаги и прочие) знают настоящую причину взрыва, но по-прежнему называют его «Вторым ударом» для удобства.

Умышленные действия членов экспедиции привели ко Второму удару. В Death гены Адама начали объединение с чем-то согласно плану, и в него стало погружаться Копье, что явно планами предусмотрено не было, вынудив Адама создать анти-АТ-поле. В этот момент были открыты Двери Гафа. После того, как все живые формы на определенной дистанции вокруг него поглощены, Адам возвращается в Яйцо Адама, и в более удобную форму для Nerv в будущем. Было только двое выживших: Гэндо, который отбыл за день до этого, и Мисато Кацураги, которую отец поместил в подобную контактной капсуле спасательную ячейку.

Высказывается предположение, что некоторым лицам, не связанным с Seele или его дочерними организациями, становится известно (или по крайней мере, они подозревают) о прикрытии Второго удара, как было показано профессором Козо Фуюцуки. Предполагается, что большинство из этих людей Seele вынудил молчать тем или иным способом, хотя сам Фуюцуки и был нанят для Gehirn по просьбе Гэндо Икари.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Третий удар

Третий удар — это финальный результат событий, предсказанных Свитками Мёртвого моря, принадлежащими Seele; обеспечение правильного Третьего удара является конечной целью их усилий. Третий удар происходит как в аниме-сериале, так и в мультфильме «Конец Евангелиона». В то время как сериал лишь мельком упоминает Третий удар, концентрируясь на процессе Комплементации Синдзи Икари, «Конец Евангелиона» предлагает более полный и, возможно, отличающийся вариант.

Перед Третьим ударом Nerv и Seele поворачиваются друг против друга, и Гэндо Икари пытается произвести свой собственный Третий удар, соединив Рей с Лилит и с самим собой, уже обладающим Адамом. Но после того, как Гэндо соединяет Адама с Рей, та отвергает его. Вместо того, чтобы снова воссоединиться с Юи Икари и получить богоподобную силу, как Гэндо планировал и желал так долго, всё человечество начинает возвращаться в яйцо Лилит, из которого оно произошло. Существо, получившееся в результате соединения Лилит, Адама и Рей Аянами, нейтрализует AT-Поля всех человеческих существ на Земле. Синдзи в это время помещён во главу каббалистического Дерева Жизни, составленного из него самого в Еве-01 и 9 серийных Ев, проткнутых Копьями Лонгиния (каждый серийный Евангелион формирует одну из сфирот). Управление всей этой властью находится в руках Синдзи — жертвы и инициатора Третьего Удара. Со слиянием Ангелов и Людей сила богов распечатана: «Плод Жизни, несомый Ангелами, и Плод Знаний, несомый людьми. Ева-01 приобрёл оба эти дара, и так стала тем, что соперничает властью с Богом».

Тем не менее, в «Конце Евангелиона» Синдзи Икари делает решающий выбор — отвергнуть Содействие, этим заканчивая Третий Удар, и возвращая человечество на Землю в виде Моря LCL. Это означает, что все люди с сильным чувством себя, которые предпочтут сделать это, будут со временем иметь возможность «восстановить» себя из LCL.

Во втором фильме «Новой киноверсии Евангелиона» Синдзи Икари неосознанно начинает Третий Удар, пытаясь спасти Рей Аянами.

Места действия

Антарктика

Антарктика была центром Второго удара, во время которого и была уничтожена; сейчас безжизненный континент полностью находится ниже уровня моря, хотя ледяные зубья всё ещё выступают через его красную поверхность. Люди не могут выживать здесь и должны быть защищены толстыми барьерами. Антарктика стала настоящим «Мёртвым морем», даже микроскопические формы жизни не выжили во взрыве Второго удара.

Токио (Токио-1)

Токио (яп. 旧東京 кю: Токио, старый Токио) сейчас это частично затопленные руины, показанные в сериале. Он был разрушен 20 сентября 2000 года, через семь дней после Второго удара, после того как на него была сброшена ядерная бомба во время войн вспыхнувших в результате напряжения после Второго удара. Уничтожение Токио-1 привело к смерти полумиллиона человек. В сериале мельком показан официальный документ о Втором ударе с этой информацией. Японский премьер-министр также заявляет в «Конце Евангелиона», что он хочет, чтобы Токио-3 был полностью уничтожен и стал полностью необитаем, так, чтобы «никто не мог прикоснуться к нему в течение ближайших двадцати лет… как к старому Токио».

Руины Старого Токио были использованы как место тестового запуска для робота Jet Alone в 7 серии.

Вместо старого Токио были отстроены обновленные города — Токио-2 и Токио-3.

Токио-2

Токио-2 (яп. 第2東京 дай ни Токио, Токио-2) это столица Японии, и то место куда переместилось японское правительство из Токио (Токио-1), когда он был разбомблен в хаосе после Второго Удара. Токио-2 был создан на месте сегодняшнего города Мацумото в префектуре Нагано. Строительство началось в 2001 году, и в начале 2003 года город стал новой действующей столицей. Согласно «Второму плану переноса столицы» (англ. Second Capital Relocation Plan), одобренному в 2005, планировалось, что столица будет перенесена в Токио-3, который в то время ещё строился.

Строительство Токио-2 было инициировано Временным правительством Японии. Когда Хюга Макото упоминает «Токио-2» в «Конце Евангелиона», он имеет в виду Токио-2 в контексте расположенного там же правительства Японии.

Токио-3

Токио-3 (яп. 第3新東京市 дай сан син Токё-си, город Новый Токио-3) — город-крепость над Геофронтом. Состоит из районов в форме квадратов, соединенных по углам креплениями в форме меньших квадратов, повернутых относительно районов на 45 градусов. Здания центральных районов (формирующих крест одной стороной примыкающий к озеру) способны погружаться внутрь Геофронта, и заменяются техническими и боевыми сооружениями, такими как турели, пусковые шахты, запасники оружия и установки питания для Евангелионов. Холмы вокруг города также содержат внутри себя множество технических, транспортных и защитных сооружений. Официально город планировался как новая столица Японии, но на самом деле изначально спроектирован специально для противодействия Ангелам в связи с расположением под городом Геофронта.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  RB 1.0 - 6:54. Геофронт.
  Погружённые здания Токио-3 образуют крест.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  RB 1.0 - 11:05. Нападение Сакиила.
  Видно, что группа из 6-ти высотных зданий находится на озере.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  RB 1.0 - 24:43. Боевой режим.
  Сложенный крестовой массив районов доходит до высоток.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  RB 1.0 - 1:29:23.
  Последние секунды Рамиила.
  Структура укрытых районов.

Токио-3 расположен на месте реально существующего на берегу озера Асино города Хаконэ, префектура Канагава. Как сообщается Mainichi Shimbun, пользуясь наличием у Токио-3 «реального» географического положения, туристическая организация Хаконэ выпустила 11 мая 2009 года туристическую брошюру «Евангелион – карта комплементации Хаконэ» (яп. ヱヴァンゲリヲン　箱根補完マップ) под редакций студий Gainax и Khara. В ней проводилось сопоставление сцен показанных в «Rebuild of Evangelion» и реальных мест Хаконэ.

Токио-3 был серьёзно поврежден после атаки Ангела Зеруила, но позднее штаб-квартира Nerv и большая часть города были восстановлены. На это время персоналу пришлось перебраться в резервный штаб. Тем не менее, вскоре после этого значительная часть города была выкошена после самоуничтожения Евы-00. Во время атаки сил JSSDF направленной против Nerv в «Конце Евангелиона», JSSDF сбросили на город N² бомбу; всё, что оставалось от города было уничтожено, и Геофронт получил открытое небо над собой, несмотря на это штаб-квартира Nerv (расположенная глубоко под областью взрыва) пережила как этот взрыв, так и взрыв вызванный серийными Евангелионами.

Черная Луна

См. также: Nerv_(Евангелион)#GeoFront

Яйцо Лилит — пустое «яйцо», из которого созданы все человеческие (Лилим) души. Захороненное под поверхностью Земли, оно было использовано Nerv как оперативная база (Геофронт).

Белая Луна

Яйцо, из которого произошли все Ангелы, расположенное в Антарктике. Это то место, где находился спящий Адам до своего «самоуничтожения» и сворачивания, которые послужили причиной Второго Удара в результате эксперимента команды доктора Кацураги. «Белой Луной» (согласно вырезанным из 21-й серии сценам) на самом деле была другая каверна, подобная Геофронту, примерно того же размера что и Геофронт Чёрной Луны (в котором находилась Лилит). Согласно Гэндо, появление обеих пещер, Чёрной Луны под Токио-3 и Белой Луны в Антарктиде, датируется одним и тем же геологическим периодом. Изображение Белой Луны за день до Второго Удара появляется на экране компьютера; текст на компьютере утверждает, что Белая Луна «возможно, была создана во время Гигантского Удара» (то есть, Первого Удара), и «поверхностные структуры явно искусственные». И кроме того ссылается на Белую Луну, как на Геофронт 01, что указывает на то, что Nerv знал об этом все это время.

Разное

Свитки Мёртвого моря

См. также: Кумранские рукописи

Древние рукописи на иврите, найденные в пещерах около Кумрана, в период с 1947 по 1956 годы. В мире «Евангелиона» существует один или более из этих свитков, чьё существование никогда не раскрывалось публике, и которыми во время действия сериала владеет Seele. Члены Seele неоднократно утверждают, что их погоня за Проектом содействия человечеству и все события входящие в неё находятся в соответствии с неким «сценарием» изложенным в Свитках Мёртвого моря, предсказывающим Второй удар, пришествие Ангелов и грядущий Третий удар. Что впрочем, не мешает случаться событиям, выбивающимся из плана — например, нападению Гагиила или поглощению Евой-01 S² двигателя. Достоверно известно, что в свитках сообщается о пришествии Ангелов, но в сериале не уточняется, был ли проект Содействия заимствован из свитков, или же является самостоятельной разработкой Seele. Также, в манге Кадзи рассказывает что эта мифическая рукопись, служащая Seele Библией, якобы уже существовала при зарождении людей и судя по тому что ему удалось узнать, там описана вся история человечества — настоящее, прошлое и будущее.

Проект содействия человечеству

Проект содействия человечеству также известен как Проект улучшения человечества или Проект комплементации человечества.

Несмотря на то, что специфика данного проекта во многом загадочна и основана на предположениях, проект Содействия является операцией начатой Seele для создания искусственного Третьего удара, в котором вся человеческая физическая жизнь закончится, и души всех людей объединятся в одну. Nerv, Евы, Адам, Лилит и Ангелы, вместе со Вторым ударом, все они являются частями в умелой игре Seele, направленной в сторону достижения этой цели. Можно сказать, что это проект превращения людей в Бога, который был произведен в «Конце Евангелиона», до того как Синдзи принимает решение оставить разделение людей друг от друга их собственными АТ-полями. Метафорически, это решение является тем самым «Новым Началом», отмеченным в заглавии сериала.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Море LCL

Море LCL (яп. ＬＣＬの海 эру си эру но юми) — мир, в котором нет AT-полей, где человеческое сознание не разделено между разными телами и души всего человечества, слитые воедино, находятся в гигантском первичном море LCL, и невозможно определить, где проходит граница между тобой и другими людьми. Это теоретически вершина бытия (по утверждению Seele) и конечная цель Проекта Содействия Человечеству.

Лилим

См. также: Лилим

См. также: Лилит

Лилим (яп. リリン) — Дети Лилит, то есть человечество. Каору Нагиса (Tабрис, 17-ый Ангел), постоянно имея в виду людей/человечество, говорил о «Лилим». В «Конце Евангелиона» Мисато отзывается о людях, как о «18-м Ангеле».

Проект E

Сокращение от «проект Eвангелион». Собственно это проект по созданию серии боевых машин Евангелион, который изначально вел институт Gehirn, а позднее — Nerv. Кроме того его называли «Проект возрождения Адама».

Дерево Жизни

Каббала называет структуру построенную из 11 сефиротов «Деревом Жизни». В сериале появляются две версии Дерева Жизни — в начальной заставке и в виде большой схемы на потолке кабинета Гендо. В процессе Комплементации в «Конце Евангелиона» серийные Евы собрались вокруг Евы-01 в рисунок изображающий Дерево Жизни; Синдзи в Еве-01 занял место, соответствующее Тиферету.

Отрывок, характеризующий Глоссарий Neon Genesis Evangelion

– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.