Дамчеев, Бато Микишкеевич

Бато Микишкеевич Дамчеев
Дата рождения	24 ноября 1922(1922-11-24)
Место рождения	улус Санага, Селенгинский аймак, Монголо-Бурятская автономная область, РСФСР
Дата смерти	8 августа 1965(1965-08-08) (42 года)
Место смерти	город Алупка, Крымская область, Украинская ССР, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1942—1946
Звание	сержант
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии

Бато́ Микишке́евич Дамче́ев (1922—1965) — советский военнослужащий. В Рабоче-крестьянской Красной Армии и Советской Армии служил с марта 1942 по декабрь 1946 года. Участник Великой Отечественной войны. Полный кавалер ордена Славы. Воинское звание — гвардии сержант.

Биография

До призыва на военную службу

Бато Микишкеевич Дамчеев родился 24 ноября 1922 года в местности Хойто Эреэн улуса Санага Селенгинского аймака Монголо-Бурятской автономной области РСФСР (ныне село Закаменского района Республики Бурятия Российской Федерации) в семье полуоседлого крестьянина-скотовода. Бурят из племени хонгодоров. В 1934 году окончил начальную школу в местности Сагаан-Бильчир родного улуса, затем учился в Санагинской средней школе, завершив в 1940 году девятилетнее (по другим данным — восьмилетнее) образование. До призыва на военную службу работал в колхозе имени Сталина.

В боях на Дону

В ряды Рабоче-крестьянской Красной Армии Б. М. Дамчеев был призван Закаменским районным военкоматом Бурят-Монгольской АССР 7 марта 1942 года. Прошёл военную подготовку в учебном батальоне, освоил воинские специальности сапёра, снайпера и войскового разведчика. В мае 1942 года был зачислен рядовым бойцом в 493-й стрелковый полк сформированной в Читинской области 321-й стрелковой дивизии, в составе которого в середине июля убыл на Сталинградский фронт. Ещё до вхождения дивизии в действующую армию его перевели в сформированную в конце июля 174-ю отдельную разведывательную роту. 27 июля части дивизии форсировали Дон в районе хутора Белужино-Колдаиров и заняли ряд тактически выгодных прибрежных высот. Здесь на правом берегу Дона 1 августа 1942 года красноармеец Б. М. Дамчеев принял свой первый бой с врагом. В августе 1942 года дивизия генерал-майора И. А. Макаренко вела ожесточённые бои в большой излучине Дона восточнее Клетской. В начале сентября она приняла полосу обороны 63-й стрелковой дивизии в районе хуторов Мелоклетского и Меломеловского, имея задачу выбить немцев с прилегающих высот. Противник сумел создать в этом районе мощную систему обороны, организованную по принципу находящихся в огневом взаимодействии отдельных опорных пунктов, насыщенную ДЗОТами, пулемётными точками и хорошо оборудованную в инженерном отношении. Штурм немецких позиций «в лоб» неминуемо привёл бы к большим потерям, поэтому необходимо было найти наиболее уязвимое место в оборонительных порядках немцев. 27 сентября на одну из меловых возвышенностей командование дивизии направило группу разведчиков 174-й отдельной разведроты, которым было приказано разведать огневую систему немцев и захватить контрольных пленных. Однако попытка разведчиков подобраться к немецким позициям не удалась. Противник скоро обнаружил группу и открыл по ней шквальный пулемётный огонь. В сложившейся непростой обстановке командир группы дал задание красноармейцу Дамчееву с несколькими бойцами уничтожить огневую точку. Вооружившись противотанковыми гранатами, Дамчеев с боевыми товарищами сумел обогнуть немецкие позиции с фланга и выйти в тыл немцам. Пока остальные разведчики блокировали вход в ДЗОТ, Бато подполз к амбразуре и просунул в неё гранату. Пулемёт был уничтожен, а два выскочивших из укрепления немецких солдата были захвачены в плен. В оборонительных порядках немцев образовалась брешь, и разведгруппа смогла подняться на высоту. Разведчики быстро блокировали и уничтожили ещё два ДЗОТа, после чего окопались на вершине. Противник попытался сразу же вернуть утраченные позиции и перешёл в контратаку, но гвардейцы смогли продержаться до подхода подкрепления, при этом Бато Микишкеевич в ходе боя лично истребил двух вражеских солдат. За умелое уничтожение огневой точки неприятеля и проявленное в бою личное мужество красноармеец Б. М. Дамчеев был награждён медалью «За отвагу», но вручить заслуженную награду ему не успели в связи с его убытием в 23-ю отдельную гвардейскую мотострелковую разведывательную роту 27-й гвардейской стрелковой дивизии. Обстоятельства этого перевода не известны, но произошло это не позднее декабря 1942 года.

Сталинградский котёл

23 ноября ударные группировки Сталинградского и Юго-Западного фронтов соединились в районе хутора Советский, замкнув кольцо окружения вокруг 6-й армии вермахта. Наступавшие в рамках операции «Уран» в составе 65-й армии Донского фронта из района Клетской общим направлением на Вертячий и Песковатку 27-я гвардейская и 321-я стрелковые дивизии к началу декабря 1942 года вышли на рубеж реки Россошка, образовав на своих участках внутренний фронт окружения сталинградской группировки противника. Где-то в это время красноармеец Б. М. Дамчеев и оказался в гвардейской дивизии генерал-майора В. С. Глебова. Возможно, это связано с обстоятельствами боёв за высоту 124,5 у хутора Бабуркина. Высота являлась важным звеном в оборонительных порядках противника. Немцы оборудовали на ней несколько пулемётных точек, с которых простреливали всю прилегающую местность, а подойти к ней незаметно не представлялось возможным. Поэтому в этот район из различных подразделений были направлены бойцы, имевшие снайперскую подготовку. Среди них оказался и Б. М. Дамчеев. Именно здесь Бато Микишкеевич открыл свой снайперский счёт. Только за первый день боёв он уничтожил 17 немецких пулемётчиков и одного снайпера. В ходе непосредственного штурма высоты в ночь со 2 на 3 января 1943 года он первым ворвался в окопы врага и огнём из автомата уничтожил пять военнослужащих вермахта, а также вместе с другими бойцами захватил в плен двух вражеских солдат. Захват высоты 124,5 дал возможность частям 27-й гвардейской дивизии развить успешное наступление в рамках операции «Кольцо». Во время освобождения Городищенского района Сталинградской области гвардии красноармеец Дамчеев неоднократно ходил в разведку и добывал ценные сведения о противнике. За отличие в боях на подступах к Сталинграду он вновь был награждён медалью «За отвагу».

Освобождение Украины и Белоруссии

Весной 1943 года 27-я гвардейская стрелковая дивизия вошла в состав 62-й (с 14 апреля — 8-й гвардейской) армии Юго-Западного фронта и летом принимала участие в Изюм-Барвенковской наступательной операции. 17 июля гвардейцы генерал-майора В. С. Глебова форсировали Северский Донец, и разгромив противостоявшие им части 23-й танковой и 257-й пехотной дивизий, продвинулись вперёд на 80 километров и освободили 14 населённых пунктов. В боях на левом берегу Северского Донца принимал активное участие и Б. М. Дамчеев, к лету получивший звание гвардии ефрейтора. В августе 1943 года войска Юго-Западного и Южного фронтов начали Донбасскую операцию. В ходе наступления на барвенковском направлении 22 августа штаб дивизии потерял связь с 76-м гвардейским стрелковым полком и наступающими левее частями 39-й гвардейской стрелковой дивизии. Группе разведчиков 23-й отдельной гвардейской разведроты в составе гвардии младшего лейтенанта И. В. Франчука, гвардии сержанта Ф. Е. Храпова и гвардии ефрейтора Б. М. Дамчеева было приказано установить местонахождение полка гвардии подполковника П. Д. Курносых и связать его с соседом слева. Несмотря на ураганный артиллерийский огонь и бомбёжку с воздуха разведчики выполнили поставленную боевую задачу, в результате чего была устранена опасность проникновения противника в образовавшийся большой разрыв в боевых порядках дивизии. В тот же день бою у села Долгенькое Бато Микишкеевич был тяжело ранен и более чем на два месяца выбыл из строя. После излечения и возвращения в свою часть он сражался на правом берегу Днепра севернее Никополя, участвовал в ликвидации никопольского плацдарма немцев, форсировал Ингулец, Ингул и Южный Буг, освобождал Николаевскую и Одесскую области, в том числе город Одессу. В боях на Правобережной Украине гвардии ефрейтор Б. М. Дамчеев неоднократно выполнял ответственные задания командования как на переднем крае врага, так и в его тылах, участвовал в тактических разведках и операциях по захвату контрольных пленных. К лету 1944 года ему было присвоено звание гвардии младшего сержанта.

После освобождения Одессы 8-я гвардейская армия вышла к Днестровскому лиману, где завершила свой победный путь по Украине. В июне она была выведена в резерв Ставки Верховного Главнокомандования, а затем переброшена на 1-й Белорусский фронт, где принимала участие в Люблин-Брестской операции стратегического плана «Багратион». В преддверии наступления частей Красной Армии на брестском направлении разведчики 23-й отдельной гвардейской разведроты, в том числе и гвардии младший сержант Бато Дамчеев, проделали большую работу по разведке сильно укреплённой линии обороны немцев к западу от Ковеля, оборудованной тремя линиями траншей полного профиля, насыщенную ДЗОТами и усиленную минными полями и проволочными заграждениями. 18 июля 1944 года 27-я гвардейская стрелковая дивизия стремительным ударом прорвала оборонительные построения немцев, и пройдя с боями около 200 километров, к 1 августа вышла к Висле. При форсировании реки в районе населённого пункта Магнушев гвардии младший сержант Б. М. Дамчеев был ранен и вновь оказался на больничной койке.

От Вислы до Одера

Бато Микишкеевич вернулся в строй осенью 1944 года. Его 27-я гвардейская стрелковая дивизия в это время занимала позиции в северной части Магнушевского плацдарма. Противник подтягивал к плацдарму резервы и укреплял свою оборону. Командованию нужны были сведения о численности и составе противостоявших дивизии частей противника и о его планах. 6 октября группа разведчиков 23-й отдельной гвардейской роты в количестве 14 человек под командованием гвардии старшего лейтенанта Журавлёва получила задание выдвинуться к переднему краю немцев на участке между сёлами Пилица (Pilica) и Остроленка (Ostrołęka) и захватить «языка». Задача осложнялась тем, что позиции противоборствующих сторон разделяли река Пилица и нейтральная полоса шириной до трёх километров, которая интенсивно простреливалась. Тем не менее, в ночь на 7 октября 1944 года разведотряд благополучно форсировал водную преграду и проник в расположение немцев. Разведчики разделились на две группы: Бато Дамчеев с несколькими товарищами попал в группу захвата, которой предстояло взять контрольного пленного, остальные составили группу прикрытия и заняли позиции на путях отхода. Разведчики планировали произвести захват языка в немецких траншеях, но неожиданно со стороны ближайшего села появилась группа из трёх немецких солдат в сопровождении трёх польских женщин, которые шли в сторону боевого охранения. Местность была открытая, и спрятаться разведчикам было негде. Гвардейцы вжались в землю, но когда расстояние между ними и немцами сократилось до 20 метров, один из немецких солдат заметил разведчиков. Медлить было нельзя. Сделав в сторону врага два выстрела из автомата, гвардии младший сержант Дамчеев стремительно бросился на врага и, сбив с ног одного немецкого солдата, схватил его за шиворот потащил в сторону своих. Вся операция заняла несколько секунд. Когда в стане противника поднялась тревога, разведотряд был уже далеко. Вместе с ним в расположение дивизии по собственному желанию пошла одна из польских женщин, которая позднее дала наиболее ценные сведения о противнике. За доблесть и мужество, проявленные при захвате контрольного пленного, приказом от 25 октября 1944 года Б. М. Дамчеев был награждён орденом Славы 3-й степени. К концу 1944 года 27-я гвардейская стрелковая дивизия была передислоцирована в южную часть Магнушевского плацдарма и перед началом Варшавско-Познанской операции сосредоточилась к северо-востоку от села Гловачув (Głowaczów). 14 января 1945 года гвардейцы мощным ударом прорвали первую линию сильно укреплённой обороны противника в районе населённого пункта Монёхи (Moniochy), а к исходу дня силами 74-го гвардейского стрелкового полка преодолели вторую оборонительную линию, овладев населённым пунктом Вежховины (Wierzchowiny). В течение 15 января дивизия прорвала оборонительные порядки немцев на всю глубину и в ночь на 16 января вышла к местечку Жджары (Stare Żdżary), после чего была выведена во второй эшелон. Вырвавшись на оперативный простор, части 8-й гвардейской армии развили стремительное наступление общим направлением на Познань. 19 января был освобождён город Лодзь, а 23 января частью сил армия завершила окружение познанской группировки противника. Начались ожесточённые бои за город-крепость, который немецкое командование рассчитывало удерживать не менее пяти месяцев. Один из непосредственных участников штурма города Г. П. Хлопин впоследствии вспоминал:

По окраинам Познани проходил пояс внешнего оборонительного обвода города с развитой системой траншей и ходов сообщения, деревоземляных огневых точек, с каменными зданиями и фабрично-заводскими сооружениями. На главном — восточном направлении, город был прикрыт минно-взрывными и проволочными заграждениями. Оборону города усиливал внутренний оборонительный обвод из 18 фортов и 54 дотов, прикрывающих подступы к мостам через Варту, к центру города — крепости «Цитадель» и идущие через город шоссейные и железные дороги

— Г. П. Хлопин. От батальона до армии

29 января один из батальонов 74-го гвардейского стрелкового полка вышел к железнодорожному мосту через Варту, однако его дальнейшее продвижение было остановлено ураганным пулемётным и автоматным огнём, который немцы вели из здания, превращённого в опорный пункт. Группа разведчиков из восьми человек, в которую был включён гвардии сержант Б. М. Дамчеев, под командованием гвардии лейтенанта А. И. Кирьянова получила задачу выбить противника с занимаемых позиций. Но и опытным разведчикам подобраться к дому никак не удавалось. Выручил Бато Дамчеев. Перемещаясь по-пластунски, он сумел скрытно подползти к огневой точке и забросал её гранатами. Как только пулемёт замолчал, Бато Микишкеевич ворвался в здание и уничтожил девять засевших в нём немецких солдат. Стрелковый батальон смог продвинуться дальше, а гвардии сержант Дамчеев за свой подвиг приказом от 26 марта 1945 года был награждён орденом Славы 2-й степени.

Берлинская операция

Бои за Познань шли около месяца. Лишь 23 февраля последние очаги сопротивления немцев в городе были подавлены. 27-я гвардейская стрелковая дивизия была переброшена под Кюстрин и в марте 1945 года принимала участие в боях за расширение и объединение плацдармов на западном берегу реки Одер. С этого объединённого плацдарма, получившего название Кюстринского, дивизии предстояло совершить последний бросок на Берлин. Берлинская операция для гвардии сержанта Б. М. Дамчеева началась 14 апреля 1945 года. В составе группы бойцов под командованием гвардии лейтенанта Кирьянова он участвовал в разведке боем в районе населённого пункта Альт-Тухебанд. Основные силы дивизии в составе 29-го гвардейского стрелкового корпуса вступили в бой 16 апреля, и преодолевая яростное сопротивление немцев, к исходу дня вышли к подножию Зееловских высот в районе фольварка Людвигслуст в паре километров к юго-востоку от Зеелова. Утром 17 апреля гвардейцы штурмом взяли опорный пункт немцев Фридерсдорф (Friedersdorf), но противник бросил в бой танковую дивизию «Курмарк» и сумел потеснить части корпуса. Группа разведчиков 23-й отдельной гвардейской разведроты, в составе которой был и Бато Микишкеевич, заняла оборону на одной из возвышенностей к западу от Фридерсдорфа и в течение нескольких часов отражала контратаки крупных сил немецкой пехоты и четырёх самоходных артиллерийских установок. Стойкость подразделения позволила удержать важную в тактическом отношении высоту и остановить дальнейшее продвижение противника. Гвардии сержант Дамчеев в этом бою лично уничтожил восемь солдат и двух офицеров неприятеля.

19 апреля немецкая оборона в районе Зееловских высот рухнула, и дивизии 8-й гвардейской армии устремились к столице Германии. 23 апреля части 29-го стрелкового корпуса при поддержке соединений 1-й гвардейской танковой армии штурмом взяли пригород Берлина городок Кёпеник. После форсирования реки Шпрее 27-я гвардейская стрелковая дивизия завязала уличные бои непосредственно в Берлине, продвигаясь вдоль Ландверканала в направлении Тиргартена. 2 мая 1945 года во время боёв в Большом Тиргартене гвардии сержант Б. М. Дамчеев был тяжело ранен и контужен выстрелом из фаустпатрона. День Победы Бато Микишкеевич встретил в госпитале в Берлине, а через год после окончания Великой Отечественной войны за отличие в Берлинской операции указом Президиума Верховного Совета СССР от 15 мая 1946 года он был награждён орденом Славы 1-й степени. Всего за годы войны на свой личный боевой счёт Бато Дамчеев записал 10 захваченных языков, три подбитых танка, около 90 уничтоженных солдат противника, несколько подавленных ДЗОТов и ДОТов.

После войны

После излечения и возвращения в строй гвардии сержант Б. М. Дамчеев продолжил службу в составе 8-й гвардейской армии Группы советских войск в Германии. Демобилизовался Бато Микишкеевич 15 декабря 1946 года. Вернувшись на родину, он некоторое время работал пропагандистом райкома ВКП(б) и заведующим Санагинской избой-читальней. Затем занимал должность секретаря местного сельского совета. Ранения и контузия, полученные на фронте, тяжело сказались на здоровье ветерана. Последние годы жизни Бато Микишкеевич серьёзно болел. Летом 1965 года его направили на санаторно-курортное лечение в Крым, но 8 августа он умер в одном из санаториев города Алупки в возрасте сорока двух лет. Похоронен в Алупке на Новом кладбище.

Награды

• Орден Славы 1-й степени (15.05.1946);
• орден Славы 2-й степени (26.03.1945);
• орден Славы 3-й степени (25.10.1944);
• медали, в том числе:
  • две медали «За отвагу» (05.12.1942; 03.03.1943);
  • медаль «За боевые заслуги» (02.09.1943);
  • медаль «За оборону Сталинграда» (02.12.1943);
  • медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»;
  • медаль «За взятие Берлина».

Память

Именем Б. М. Дамчеева названа улица в селе Санага Республики Бурятия.

Документы

• [podvignaroda.mil.ru/ Общедоступный электронный банк документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»]. Номера в базе данных:

[www.podvignaroda.ru/?n=25488455 Орден Славы 2-й степени (архивный реквизит 25488455)].

[www.podvignaroda.ru/?n=33704398 Орден Славы 3-й степени (архивный реквизит 33704398)].

[www.podvignaroda.ru/?n=16775862 Медаль «За отвагу». Приказ от 5 декабря 1942 года (архивный реквизит 16775862)].

[www.podvignaroda.ru/?n=19106866 Медаль «За отвагу». Приказ от 3 марта 1943 года (архивный реквизит 19106866)].

[www.podvignaroda.ru/?n=16393618 Медаль «За боевые заслуги» (архивный реквизит 16393618)].

Литература

• [www.az-libr.ru/Persons/000/Src/0003/607308aa.shtml Кавалеры ордена Славы трёх степеней: Краткий биографический словарь] / Пред. ред. коллегии Д. С. Сухоруков. — М.: Воениздат, 2000. — 703 с. — ISBN 5-203-01883-9.
• Лобода В. Ф. Солдатская слава. Кн. 2. — М.: Военное издательство, 1967. — С. 83—84. — 352 с.
• Цыренов Д. М. Наши земляки — полные кавалеры ордена Славы. — Улан-Удэ: Бурятское книжное издательство, 1988. — С. 39—48. — 90 с. — ISBN 5-7411-0007-4.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=12063 Дамчеев, Бато Микишкеевич]. Сайт «Герои Страны».

Отрывок, характеризующий Дамчеев, Бато Микишкеевич

– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.