Девгениево деяние
Поделись знанием:
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.
– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
Девгениево деяние — древнерусское переложение XII—XIII вв. среднегреческой (византийской) поэмы X в. «Дигенис Акрит» повествующей о подвигах легендарного героя-акрита Дигениса[1][2][3][4].
Содержание
История памятника
Сюжет поэмы представляет собой эпическое повествование о героической борьбе греков-византийцев с сарацинами, а также рассказ о подвигах Дигениса Акрита. Сам образ Девгения (то есть «дважды рождённого»; сына гречанки и арабского эмира) олицетворяет собой представление об идеальном герое, что было в порядке вещей для средневековья. Стилистика текста сочетает в себе черты устной поэтической традиции и воинских повестей Киевской Руси[5][6][7].
Поэма дошла до наших дней в трёх списках XVII—XVIII вв под названиями «Деяние прежних времен храбрых человек», «О дерзости и о храбрости и о бодрости прекрасного Девгения» и «Житие Девгения»[8][9].
Одна из редакций перевода восходящая в XVI веку входила в состав погибшего во время Отечественной войны 1812 года Мусин-Пушкинского сборника вместе со знаменитым «Словом о полку Игореве» и была переписана тем же писцом. Отрывки этой редакции известны по «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина[5][10][11].
В. Ф. Миллер отмечал близость по лексике и системе образов между Девгениевым деянием и Словом о полку Игореве, поскольку в обоих памятниках прославляется мужество и приводится описание битв, вещие сны предрекают будущие события, присутствует насыщенное описание природы. Авторы произведений используют поэтические средства сравнения и уподобления: воины — ястребы, вороны, соколы, а герои — солнце. Также Миллер указывал на родство обоих повествования в присутствии высказываний и восклицаний героев, а в нежности пронизывающей женские образы находит отголоски книжной сентиментальности Византии. Также он считал Дегениево деяние болгарским, а не русским переводом[12]. В то же время Е. В. Барсов в противовес Миллеру выдвинул гипотезу о существовании близкого к греческому тексту русского перевода, который попав на Русь был существенно переработан и сокращён. Он полагал, что перевод был сделан не раньше XIII в. и отсюда делал вывод, что стиль Слова о полку Игореве повлиял на Девгениево деяние[13].
В свою очередь М. Н. Сперанский провёл сопоставление Девгениева деяния с современными литературными памятниками — «Историей иудейской войны» Иосифа Флавия, Ипатьевской летописью и Словом о полку Игореве на предмет лексики и фразеологии. Итогом этого исследования явилось установление близости используемых языковых средств. Например в Девгенивом деянии и Слове о полку Игореве имеет место схожий тип сравнений, употребляются подобные эпитеты, используются похожие слова: «жемчуг», «живот» («жизнь»), «иноходый» — «иноходец», «кликнуть», «кожух», «кмети», «пардус», «поскочити», «рыкати», эпитет «милый» и т. д.[14]
Напишите отзыв о статье "Девгениево деяние"
Примечания
- ↑ Аверинцев, 1984, По-видимому, уже в XII—XIII вв. переложения эпоса о Дигенисе вошли в древнерусскую литературу («Девгениево деяние») и одновременно нашли отголосок на Западе — во фландрской поэзии., с. 354.
- ↑ БСЭ, 1972, древнерусская переводная повесть. Перевод или пересказ сделан не позднее 12—13 вв. с греческого оригинала — византийской поэмы 10 в., текст которой до нас не дошёл..
- ↑ Смолицкий, 1964, др.-рус переводная повесть. Перевод или пересказ сделан не позднее 12—13 вв. с греч. оригинала — визант. поэмы 10 в., текст к-рой до нас не дошёл..
- ↑ Творогов, 1995, наименование древнерус. переработки визант. эпич. сказания о богатыре-пограничнике (акрите). Греч. эпич. поэма о Дигенисе (двоерожденном — сыне гречанки и араб. эмира, принявшего крещение) возникла в X—XI вв. Рус. перевод её или, скорее, восходящего к ней сказания был осуществлен, как полагают, в XII в., с. 98-99.
- ↑ 1 2 БСЭ, 1972, В основе поэмы — сказания византийского героического эпоса о борьбе греков с сарацинами и подвигах Дигениса Акрита. Стилю русского текста свойственны элементы устной поэтической традиции и стилистики воинских повестей Киевской Руси. В образе Девгения воплощено представление об идеальном герое, характерное для средневековья. Древнейший сохранившийся текст (16 в.) находился в одном сборнике вместе со "Словом о полку Игореве"..
- ↑ Смолицкий, 1964, Поэма основана на сказаниях визант. героич. эпоса о борьбе греков с сарацинами и подвигах нар. героя Дигениса Акрита, имя к-рого в рус. повести преобразилось в Девгения. В стиле рус. текста ощутима устная традиция и стилистика воинской повести Киевской Руси. В образе Девгения воплощено представление об идеальном герое, характерном для феод. культуры..
- ↑ Творогов, 1995, наименование древнерус. переработки визант. эпич. сказания о богатыре-пограничнике (акрите). Греч. эпич. поэма о Дигенисе (двоерожденном — сыне гречанки и араб. эмира, принявшего крещение) возникла в X—XI вв., с. 98-99.
- ↑ Смолицкий, 1964, «Д. д.» дошло до нас в поздних списках. Самый древний список 16 в. находился в одном сб. вместе со «Словом о полку Игореве». Три остальных известных списка относятся к сер. 18 в. и все дефектны..
- ↑ Творогов, 1995, Древние списки Д. Д. до нас не дошли, и мы располагаем лишь тремя списками XVII—XVIII вв. Список Д. Д., входивший в состав Мусин-Пушкинского сборника со С., был бы таким образом самым старшим из сохранившихся до нового времени. Первые издатели описали Д. Д. в составе сб. по заглавию («Деяние прежних времен храбрых человек о бръзости, и о силе, и о храбрости»), а также привели два заголовка его составных частей: «Сказание о Филипате, и о Максиме, и о храбрости их» и «Аще думно есь слышати о свадебе Девгееве, и о всъхыщении Стратиговне». В. Д. Кузьмина обратила внимание, что Н. М. Карамзин в своих выписках из Мусин-Пушкинского сб. приводит ещё один заголовок, который должен был следовать после заглавия: «Деяние и житие Девгениево Акрита». Кузьмина установила, что ред. Д. Д., читавшаяся в Мусин-Пушкинском сб., та же, что и в списке ГБЛ, собр. Тихонравова, № 399 (1740-х); остальные два известных нам списка относятся к иной, более поздней ред., с. 98-99.
- ↑ Творогов, 1995, наименование древнерус. переработки визант. эпич. сказания о богатыре-пограничнике (акрите). Греч. эпич. поэма о Дигенисе (двоерожденном — сыне гречанки и араб. эмира, принявшего крещение) возникла в X—XI вв. Рус. перевод её или, скорее, восходящего к ней сказания был осуществлен, как полагают, в XII в. Древние списки Д. Д. до нас не дошли, и мы располагаем лишь тремя списками XVII—XVIII вв. Список Д. Д., входивший в состав Мусин-Пушкинского сборника со С., был бы таким образом самым старшим из сохранившихся до нового времени., с. 98-99.
- ↑ Бобров, 2007, Кроме того Н. М. Карамзин делал выписки из других произведений, находившихся в том же Мусин-Пушкинском. В 272 примечании к третьему тому своего труда историограф прямо пишет: в той же книге, в коей находится Слово о полку Игореве (в библиотеке графа А. И. Мусина-Пушкина) вписаны ещё две повести Синагрип, царь Адоров, и «Деяние прежних времён храбрых человеков». Назвав их «достойными замечания по древности слога», Н. М. Карамзин приводит оширные выписки из них, которые, безусловно, сделаны по самой рукописи. Невозможно представить себе, чтобы Н. М. Карамзин, делая выписки из этих двух повестей, а также из третьего сопровождавшего "Слово" памятника — "Сказания об Индийском царстве", — не взглянул бы на уникальный список о котором он упоминал в печати ещё до его публикации, а позже назвал «в своём роде едлинственным для нас творением»., с. 40-41.
- ↑ Творогов, 1995, Д. Д. привлекалось исследователями С. как памятник, близкий ему по лексике и образной системе. Первым провёл систематич. сопоставление С. и Д. Д. Вс. Ф. Миллер. По его словам, оба произведения прославляют героев, в обоих есть описание битв и прославление мужества, причём авторы прибегают к поэтич. сравнениям и уподоблениям. Оба богаты картинами природы, в обоих вещие сны предсказывают будущее (Взгляд. С. 51—52). В С. и в Д. Д. мы найдём сравнение воинов с птицами — ястребами, воронами и соколами, в С. и Д. Д. герои сравниваются с солнцем. Миллер полагает, что оба произведения роднит манера введения в повествование высказываний и восклицаний героев и что «нежность, проникающая женские образы» С., возможно является «отголоском византийской, книжной сантиментальности» (С. 61). Однако Миллер не считал, что автор С. подражал Д. Д., речь может идти лишь о типологич. близости памятников (С. 51)., с. 98-99.
- ↑ Творогов, 1995, Е. В. Барсов возразил Миллеру, считавшему перевод Д. Д. болгарским, и выдвинул гипотезу о существовании древнерус. перевода, который был близок полному тексту греч. поэмы; уже на Руси этот перевод будто бы подвергся сокращению и переработке. Перевод Д. Д., согласно Барсову, был осуществлен не ранее XIII в., поэтому стилистич. близость Д. Д. и С. он объясняет тем, что стиль С. повлиял на стиль переработки Д. Д., с. 98-99.
- ↑ Творогов, 1995, М. Н. Сперанский осуществил сопоставление лексики и фразеологии Д. Д. с совр. ему памятниками — «Историей Иудейской войны» Иосифа Флавия, Ипат. лет. и С. Он установил несомненную близость между ними: в С. и Д. Д. одинаковый тип сравнений, аналогичные эпитеты, употребляются одни и те же слова, как, напр.: «жемчуг», «живот» («жизнь»), «иноходый» — «иноходец», «кликнуть», «кожух», «кмети», «пардус», «поскочити», «рыкати», эпитет «милый» и т. д., с. 98-99.
Литература
- Аверинцев С. С. [feb-web.ru/feb/ivl/vl2/vl2-3512.htm Византийская литература IX—XII вв.] // История всемирной литературы: В 8 томах / АН СССР; Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1984. — Т. 2. — С. 351—359.
- Бобров А. Г. [ist-slavbalkan.narod.ru/SSBP-Internet/ssbp-vol-1/004-Bobrov.pdf Существовал ли Мусин-Пушкинский сборник со "Словом о полку Игореве"? (Об одном заблуждении Эдварда Кинана)] // Studia Slavica et Balkanica Petropolitana. — СПб., 2007. — Вып. 1/2. — С. 39-51. ([www.ceeol.com/aspx/getdocument.aspx?logid=5&id=1e38bbbb-043a-4ac7-a2db-d4e5e339b47a копия])
- Девгениево Деяние // Дебитор — Евкалипт. — М. : Советская энциклопедия, 1972. — (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969—1978, т. 8).</span>
- Калугин В. В., Стефанович П. С. [archive.svoboda.org/programs/civil/2004/civil.070204.asp Девгениево деяние] // Радио Свобода. — 02.10.2004. [web.archive.org/web/20130603044611/archive.svoboda.org/programs/civil/2004/civil.070204.asp Архивировано] из первоисточника 3 июня 2013.
- Кузьмина В. Д. Девгениево деяние (Деяние прежних времен храбрых человек). — М.: Изд-во Академии наук СССР, 1962. — 254 с.(с изданием реконструированного текста первой и второй редакций и фотокопий списков «Деяния»).
- Смолицкий В. Г. «Девгениево деяние» // Краткая литературная энциклопедия / Гл. ред. А. А. Сурков. — М.: Советская энциклопедия, 1964. — Т. 2: Гаврилюк — Зюльфигар Ширвани.
- Сперанский М. Н. Девгениево деяние. К истории его текста в старинной русской письменности. Исследование и тексты // Сб. ОРЯС АН. — Петроград: Российская Государственная Академическая Типография, 1922. — Т. 99, № 7. — 166 с.
- Творогов О. В. [feb-web.ru/feb/slovenc/es/es2/es2-0981.htm Девгениево деяние] // Энциклопедия "Слова о полку Игореве": В 5 т. — СПб.: Дмитрий Буланин, 1995. — Т. 2. Г—И. — С. 98—99. — 334 с.
- Творогов О. В. Переводная беллетристика XI—XV вв. // Истоки русской беллетристики. — С. 180—194.
- Творогов О. В. Девгениево деяние // Словарь книжников. — С. 113—116.
- Чернышёва Т. Н. [odrl.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=4jxcQtypaNc%3d&tabid=2288 Композиция «Дигениса Акрита» и «Девгениево деяние»] // Труды Отдела древнерусской литературы / Академия наук СССР. Институт русской литературы (Пушкинский Дом); Отв. ред. Д. С. Лихачёв. — Л.: Наука, 1989. — Т. 42. — С. 344-350. — 464 с. ([www.pushkinskijdom.ru/LinkClick.aspx?fileticket=4jxcQtypaNc%3D&tabid=2288 копия 1], [feb-web.ru/feb/todrl/t42/t42-344.htm копия 2])
- Dostál A. Le Digénis slave et son importance pour la byzantinologie // Akten des XI Byzantinisten-Kongresses. — München, 1960. — P. 125-130.
- Gregoir H. Le Digenis russe // Russian Epic Studies. — Phil., 1949.
- Kyriakidis, Stratis. Forschungsbericht zum Akritas-Epos // Berichte zum XI Internationalen Byzantinisten-Kongress. — Münch, 1958. — Vol. II, 2.
Ссылки
- [www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4893 Девгениево деяние] (Подготовка текста, перевод и комментарии О. В. Творогова) // Библиотека литературы Древней Руси / РАН. ИРЛИ; Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко. – СПб.: Наука, 1999. – Т. 3: XI–XII века. – 413 с.
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Девгениево деяние
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.
– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
