Депортация финнов-ингерманландцев

Депортация финнов-ингерманландцев в 1930-е годы — массовые выселения ингерманландцев в 30-е годы XX века в СССР с земель их исторического проживания.

С начала 1930-х годов ингерманландское население подверглось репрессиям со стороны советских властей, итогом которых стало практически полное его исчезновение из районов традиционного проживания ко второй половине 1940-х годов.

Можно выделить три «волны» репрессий в отношении ингерманландцев до войны: первая и вторая в 1931 г., третья в 1935 г..

В 1928 происходит межевание земли. Вначале все хозяйства распределяют по 5 классам. Землю также классифицируют.
В 1-й класс относятся беднейшие жители, из которых многие лишь недавно приехали в деревню.
Во 2-й класс относится беднота, которая в силу своей лености и плохой жизни опустилась до полной разрухи.
В 3-й класс относились средне-зажиточные.
В 4-й и 5-й класс относились богатые, или так называемые «буржуи» и «кулаки».

Отнесённые к 1-му классу получили лучшие земли, и т. д. Раздел земли по-новому вызвал споры и раздор, когда у всех, кто в то время хорошо обрабатывал землю, её отняли, и дали взамен землю другого класса. Неудивительно что среди сельчан появилась ненависть к властям и её представителям.

В 1930 году начинается коллективизация. В колхоз вступают единичные хозяйства (например в Колтушах вначале лишь 8 домов из 100). В 1931 году происходят первые крупные выселения в Сибирь, в Красноярский край, на берег Енисея на золотые рудники. За 1929—1931 гг., из различных приходов Ингерманландии было выслано:

• Лемпаала — 300 семей
• Вуоле — 150 семей
• Миккулайнен — 200 семей
• Токсова — 250 семей
• Валкеасаари — 200 семей
• Ряяпювя — 200 семей
• Келтто — 350 семей
• Тюрё — 200 семей
• Хиетамяки — 150 семей
• Туутари — 300 семей
• Скворица — 300 семей
• Венйоки — 250 семей
• Инкере — 150 семей
• Ропсу — 120 семей
• Каприо — 100 семей
• Сойккола — 100 семей
• Косёмкина — 300 семей
• Другие приходы — 500 семей

Итого: 4320 семей ингерманландцев (около 18 000 человек).

На втором этапе отправляют большие группы людей на работы в Хибины, в строящийся город Хибиногорск (c 1934 г. — Кировск). Никто не знал заранее места назначения и люди не успевали даже напечь хлеба. Например, приказ о выселении жители Колтушей получили 12 декабря 1931 поздно вечером, отправляться нужно было в 8 утра следующего дня. Нужно было найти любое жильё вне родной деревни. Выселенные лишались дома, земли, скота, то есть всего, что давало средства к существованию. Перед этим, как правило, власти давали различные сроки главам семей, мужчинам, и отправляли их на принудительные работы в лагеря. Женщинам из таких семей становилось трудно прокормить детей, и найти работу. При этом половина земель оставалась необработанной, просьбы выделить какой-либо участок, не имели действия. Такое безземельное существование продолжалось 4 года.

В 1935 году происходит третье выселение, на этот раз изгнание. Например, 6 апреля 1935 года жители Колтушей получают приказ взять еды на 6 дней, и две пары нижнего белья. Охранники сразу предупреждают, что будут стрелять, если кто попытается сойти с дороги. Задержанных собирают в народном доме, объясняют, что поезд отправится через 6 дней, на человека можно взять мешок картошки. Каждая пятая семья может взять одну лошадь и одну корову. После этого объявили, что от каждой семьи останется один заложник, на то время, пока другие готовятся к отправке. 12 апреля все прибыли на станцию Мельничный Ручей (фин. Myllyoja). Как пишет очевидец, в поезде было 35—40 вагонов, заполненных людьми, кроме трёх вагонов для животных. В каждый вагон разместили 45 человек. По обе стороны вагона были нары в три уровня, в центре печка, у одной из дверей дырка в полу для нужды, дали два ведра воды. Двери сразу закрыли. Снаружи вагонов было написано: «Добровольные переселенцы». Спать приходилось по очереди, охранники на каждой станции следили, чтобы никто не подходил к вагонам поболтать. После Самары охрана сменилась и вагоны далее запирали только на ночь. 26 апреля эта группа из Колтуш прибыла на конечную станцию Сырдарья в колхоз Пахта-Арал.

1. В период массовой коллективизации большое число ленинградских финнов было переселено за пределы Ингерманландии, в Сибирь, на территорию Кольского полуострова, в Казахстан, Узбекистан. На основе данных, в основном финских исследователей, собравших данные о численности населения и свидетельства самих выселенных, их переписку с родными, жертвами ссылки стали 18 тысяч финнов.
   По данным В. Я. Шашкова, в Хибиногорске (Кировске), крупнейшем центре «кулацкой ссылки» Мурмана, к началу 1933 года насчитывалось 1252 финна-трудпоселенца, в 1934 году — 1299 и в 1935 году — 1161. Во втором по значимости пункте концентрации трудпоселенцев, посёлке Нивастрой, по данным переписи 1933 года проживало лишь 314 финнов (в том числе и не являвшихся трудпоселенцами). Точных данных по другим местам поселений нет.
   Хотя процент кулацких хозяйств в некоторых районах компактного проживания финнов был и выше, чем в среднем по региону, разница эта была непринципиальной. Так, в Куйвозовском районе кулацкие хозяйства составляли 3,2 % от общего числа хозяйств, в Пригородном — 0,7 %, в Красногвардейском — 1,2 %, в Волосовском — 1,5 % при среднем показателе по области 1,6 %. Следует учитывать, что решение о выселении касалось и средних хозяйств. В то же время не исключено, что в регионе (особенно в пограничных районах) в этот период могли происходить и переселения, не связанные с кулацкой ссылкой. Однако этот вопрос требует дальнейшего изучения.
2. Весной 1935 года в основном в приграничных районах Ленинградской области и Карелии была проведена операция по выселению «кулацкого и антисоветского элемента». Операция была проведена по указанию наркома внутренних дел Г. Г. Ягоды, её устроители предполагали выселить из погранполосы 3547 семей (около 11 тысяч человек). Насколько эта операция являлась «антифинской», на сегодня неясно. Материалы, опубликованные В. А. Ивановым, однозначно свидетельствуют, что все пограничные районы Ленинградской области и Карелии получили примерно равные (по отношению к численности населения) контрольные цифры на выселение, в том числе и такие районы, где финское население отсутствовало вовсе. В то же время известно, что первоначальный план по выселению был перевыполнен в два раза. По данным В. Н. Земскова (считающего эту акцию сугубо антифинской) было выселено 5059 семей и 23 217 человек, в том числе в Западную Сибирь было направлено 1556 человек, в Свердловскую область — 7354, в Киргизию — 1998, в Таджикистан — 3886, в Северный Казахстан — 2122 и в Южный Казахстан — 6301. За счёт каких районов было достигнуто столь значительное «перевыполнение плана», на сегодня остаётся невыясненным.
3. В 1936 году на Карельском перешейке по инициативе командования Ленинградского военного округа было произведено переселение всего гражданского населения из предполья и ближайшего тыла строящегося Карельского укрепрайона. Следует отметить, что выселение коснулось всех этнических групп, проживающих в отселённой зоне. В то же время, учитывая, что финны составляли значительное большинство населения этого района, именно они оказались в наибольшей степени затронутыми данной акцией. Не исключено также, что именно специфика этнического состава населения погранполосы и побудила военное ведомство инициировать тотальную очистку предполья укрепрайона. Выселенные были небольшими группами размещены в западных районах нынешней Вологодской области, на учёт спецкомендатур не ставились и могли выехать из мест водворения в любое время.

Из 1 602 000 человек, арестованных в 1937—1939 годах по политическим статьям уголовного кодекса, 346 000 человек были представителями нацменьшинств, причём из них 247 000 были расстреляны как иностранные шпионы. Из арестованных «нацменов» чаще других казнили греков (81 %) и финнов (80 %).

Отрывок, характеризующий Депортация финнов-ингерманландцев

Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.


После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»