Джевицкий, Мацей

Мацей Джевицкий Maciej Drzewicki<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Матей Джевицкий</td></tr>
Епископ пшемысльский
1503 год — 1514 год
Предшественник:	Анджей Борышевский
Преемник:	Пётр Томицкий
Епископ куявский
1513 год — 1531 год
Предшественник:	Вицентий Пржеребский
Преемник:	Ян Карнковский
Архиепископ гнезненский и Примас Польши
1531 год — 1535 год
Предшественник:	Ян Лаский
Преемник:	Анджей Кжицкий
Подканцлер коронный
1501 год — 1510 год
Предшественник:	Вицентий Пржеребский
Преемник:	Пётр Томицкий
Канцлер великий коронный
1510 год — 1513 год
Предшественник:	Ян Лаский
Преемник:	Кшиштоф Шидловецкий
Рождение:	22 февраля 1467(1467-02-22) Джевица
Смерть:	22 августа 1535(1535-08-22) (68 лет) Лович
Похоронен:	Гнезненский кафедральный собор
Династия:	Джевицкие
Отец:	Якуб Джевицкий
Мать:	Катарина Либишовская

Ма́цей Джеви́цкий (22 февраля 1467 — 22 августа 1535) — польский римско-католический и государственный деятель, епископ пшемысльский (1503—1513) и куявский (1513—1531), архиепископ гнезненский и примас Польши (1531—1535), подканцлер коронный (1501—1510), канцлер великий коронный (1510—1513), гуманист.

Биография

Представитель польского шляхетского рода Джевицких герба «Циолек». Родился 22 февраля 1467 года в Джевице, в окрестностях города Опочно. Сын каштеляна жарновского Якуба Джевицкого и Катарины Либишовской. Учился в Влоцлавеке и Кракове, был учеником Филиппа Каллимаха.

Приближенный польского короля Яна Ольбрахта, с 1492 года — секретарь коронной канцлелярии. В 1497 году Матей Джевицкий стал первым секретарем, а в 1501 году — подканцлером коронным. После смерти короля Яна Ольбрахта резко теряет влияние, но сохраняет за собой должность. В 1505 году с трудом получил сан епископа пшемыльского. Только после избрания на польский трон Сигизмунда Старого он вновь стал играть заметную политическую роль, продолжая борьбу с канцлером великим коронным Яном Ласким. В 1510 году Матей Джевицкий получил должность канцлера великого коронного. В 1513 году он получил сан епископа куявского, но в 1515 году на сейме вынужден был отказаться от должности канцлера великого коронного.

Сторонник прогабсбургской ориентации, был по-прежнему активен в ягеллонской дипломатии. От имени Сигизмунда I Старого в качестве опекуна несовершеннолетнего Людовика Ягеллона, короля Венгрии и Чехии, в 1519 году содействовал избранию во Франкфурте на императорский престол Священной Римской империи Карла V Габсбурга. В 1525 году участвовал в подписании Краковского мира между Польшей и Тевтонским орденом. После смерти Яна Лаского Матей Джевицкий, по желанию королевы Боны, был назначен королём архиепископом гнезненским и примасом Польши (12 июня 1531 года). Ингресс в Гнезно состоялся 20 марта 1532 года. В августе того же года он созвал провинциальный синод, уставы для которого были отпечатаны в Кракове. Проживал, в основном, в Ловиче, откуда приезжал на генеральные капитулы в Гнезно в 1534 и 1535 годах. По-прежнему принимал активное участие в политике, особенно во время Пётркувского сейма 1534 года, боролся с дворянской оппозицией. Значительно увеличил собрание кафедральной библиотеки. Тогда был под сильным политическим влиянием епископа краковского и подканцлера коронного Петра Томицкого.

В 1535 году во время поездки в Краков Матей Джевицкий заболел и скончался в Ловиче 22 августа 1535 года. Он был похоронен в Гнезненском кафедральном соборе, где сохранилась его надгробная плита. Крупные денежные суммы из доходов архиепископства употреблял на укрепление позиций своей семьи. Гуманист, для библиотеки которого был создан первый польский экслибрис. Написал мемуары, в которых описывались события за 1499—1515 годы.

Труды

• Vitae episcoporum Vladislaviensium, kontynuacja dzieła J. Długosza od 1473, z fragmentami autobiografii
• Dziennik życia i wydarzeń publicznych z lat 1499—1515, rękopis znajdował się w Bibliotece Zamoyskich, sygn. Inc. 196
• Przedmowa (w formie listu do patrycjusza weneckiego M. Antonio Mauroceno) do wyd.: F. Kallimach Historia de his quae a Ventis tentata sunt…, powst. ok. 1504, wyd. Haganoae 1533, przedr. I. Chrzanowski, S. Kot Humanizm i reformacja w Polsce, Lwów 1927
• Memoriał przeciw prymasowi J. Łaskiemu, powst. koniec 1521, rękopis Biblioteki Czartoryskich, Teki Górskiego, t. 25, nr 3195

Источники

• ks. Piotr Nitecki Biskupi Kościoła w Polsce w latach 965—1999. Słownik biograficzny, wyd. II popr. i uzupeł., Warszawa 2000, k. 83, ISBN 83-211-1311-7
• Marceli Kosman Między tronem a ołtarzem, Poznań, 2000, ISBN 83-7272-017-7
• Bibliografia Literatury Polskiej — Nowy Korbut, t. 2 Piśmiennictwo Staropolskie, Państwowy Instytut Wydawniczy, Warszawa 1964, s. 145—147

Отрывок, характеризующий Джевицкий, Мацей

– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».