Избирательная капитуляция

Избирательная капитуляция — в Средние века документ, подписываемый кандидатом на выборный государственный пост, в котором он давал согласие на принятие этого поста в случае победы на выборах, а также брал на себя определённые обязательства по удовлетворению интересов выборщиков или осуществлению иных мероприятий в сфере внутренней или внешней политики. Практика подписания избирательных капитуляций существовала практически во всех западноевропейских выборных монархиях, однако особое значение имели избирательные капитуляции императоров Священной Римской империи, игравшие роль одного из важнейших источников конституционного права этого государства.

Священная Римская империя

Практика подписания обязательств по сохранению существующих обычаев и защите интересов церкви существовала в Священной Римской империи с конца XIII века. Известен, в частности, договор Адольфа Насауского с Кёльнским архиепископом, обеспечившим избрание Адольфа римским королём в 1292 году. Однако особую роль избирательные капитуляции приобрели в XVI веке, когда они приобрели характер конституционного акта, ограничавшего прерогативы императора в пользу имперских сословий, прежде всего курфюрстов.

В своей избирательной капитуляции 1519 года Карл V брал на себя обязательства не заключать договоров с иностранными государствами и не начинать войну без согласия курфюрстов, не вводить на территорию империи иностранные войска, назначать на государственные должности исключительно немцев, не выдавать подданных империи иностранным судам и создать подконтрольное курфюрстам имперское правительство. Хотя не все обещания были императором исполнены, в целом его власть была существенно ограничена, а опасность установления в Германии самодержавия по образцу Испании — устранена.

Преемник Карла V Фердинанд I в избирательной капитуляции 1558 года гарантировал соблюдение Аугсбургского религиозного мира 1555 года и подтвердил права курфюрстов.

В дальнейшем все последующие императоры подписывали при своей коронации избирательные капитуляции, гарантирующие права сословий и предоставляющие новые привилегии различным социальным группам или субъектам империи. Вестфальский мир 1648 года возвёл подписание избирательной капитуляции в ранг обязательного условия при вступлении на престол, причём император должен был давать гарантии не только курфюрстам, но всем имперским сословиям. Объём обязательств императора, фиксируемых в капитуляциях, неуклонно увеличивался.

Последняя избирательная капитуляция Священной Римской империи, подписанная Францем II в 1792 году уже имела объём в 314 страниц и представляла собой всеобъемлющий законодательный акт, регулирующий отношения императора и сословий. О его значении свидетельствует тот факт, что своё отречение в 1806 году Франц II объяснил в соответствующем манифесте невозможностью выполнить обязательства по избирательной капитуляции.

Папское государство

Практика подписания избирательных капитуляций при избрании папы римского сложилась в XIV—XV веках. Уже в 1352 году был составлен договор между кардиналами и будущим папой Иннокентием VI об определённых политических гарантиях в случае избрания последнего. Однако вскоре после того, как Иннокентий VI был провозглашён папой, он объявил договор недействительным.

Констанцский собор 1414—1417 годов признал избирательные капитуляции юридически обязывающим документом, нарушение которого могло повлечь отрешение папы римского от престола. В 1431 году Евгений IV подтвердил свои обязательства по избирательной капитуляции специальной буллой.

Избирательная капитуляция Павла II 1464 году содержала обещания продолжить войну с турками, не покидать Рим без согласия не менее половины кардиналов и не производить назначения новых кардиналов и важнейших архиепископов без санкции коллегии кардиналов.

Однако усиление папской супрематии в XVI веке привело к падению значения избирательных капитуляций. Уже Лев V открыто нарушал обязательства, принятые им перед выборами. Хотя периодически капитуляции продолжали составляться, на практике они не исполнялись и не ограничивали власть папы римского. Апостольская конституция «Universi Dominici Gregis» 1996 года запретила составление избирательных капитуляций, а любые обязательства, принимаемые на себя кандидатом на папский престол, стали считаться недействительными и непорождающими правовых последствий.

В Средние века избирательные капитуляции подписывались также между кандидатами на пост епископа и архиепископа и соответствующим соборным капитулом. В церковных княжествах такие капитуляции в дальнейшем играли роль одного из базовых нормативных актов, регулирующих отношения князя-епископа с населением его владений. В 1695 году избирательные капитуляции епископов были запрещены папой римским, а в 1698 году — императором Священной Римской империи. Исключение было сделано лишь для выборов архиепископа Майнцского, который являлся одновременно эрцканцлером империи и играл важную роль в государственно-правовой системе империи.

Другие государства

Избирательные капитуляции как средство ограничения власти монарха использовались в Средние века во многих европейских государствах: в Швеции, Дании, Венецианской республике. Аналогом избирательных капитуляций в Англии служили «хартии вольностей», утверждаемые английскими королями, начиная с Генриха I, при своей коронации. С установлением прочного наследственного принципа перехода престола обычай подписания капитуляций выходил из употребления. Особое значение имели избирательные капитуляции королей Польши: со времён Генриха Валуа польские монархи были обязаны при своём избрании подтверждать права и привилегии сословий и подписывать «Генриковы артикулы» и «Пакт согласия», накладывающие серьёзные ограничения на власть короля.

Литература

• [de.wikisource.org/wiki/Wahlkapitulation_Leopold_I. Избирательная капитуляция императора Леопольда I]  (нем.)

Отрывок, характеризующий Избирательная капитуляция

– Но как же я могу…
– Третье, – не слушая его, продолжал Пьер, – вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести… – Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
– Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!…
Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но вопросительным взглядом.
– Этого я не знаю. А? – сказал Анатоль, ободряясь по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. – Этого я не знаю и знать не хочу, – сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней челюсти, – но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я comme un homme d'honneur [как честный человек] никому не позволю.
Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего ему было нужно.
– Хотя это и было с глазу на глаз, – продолжал Анатоль, – но я не могу…
– Что ж, вам нужно удовлетворение? – насмешливо сказал Пьер.
– По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А? Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?
– Беру, беру назад, – проговорил Пьер и прошу вас извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. – И денег, ежели вам нужно на дорогу. – Анатоль улыбнулся.
Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене, взорвало Пьера.
– О, подлая, бессердечная порода! – проговорил он и вышел из комнаты.
На другой день Анатоль уехал в Петербург.


Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.