Кайкейи

Кайке́йи (санскр. कैकेयी, Kaikeyī ^IAST) — персонаж древнеиндийского эпоса «Рамаяна», вторая из трёх жён царя Дашаратхи, царица Айодхьи и мать Бхараты. Кайкейи принадлежала к царскому роду Кекая, откуда и происходит её имя Кайкейи, которое в переводе с санскрита означает «принадлежащая к Кайкейам» (членам рода Кекая).

Кайкейи родилась в семье могучего правителя Ашвапати. Ашвапати оказался недоволен поведением матери Кайкейи и отослал её назад в родительский дом. В отсутствие матери, Кайкейи воспитала няня по имени Мантхара. Когда Кайкейи подросла, Ашвапати выдал её замуж за своего союзника, царя Кошалы Дашаратху, который пообещал, что рождённый от Кайкейи сын унаследует престол. Кайкейи стала второй женой Дашаратхи — его первая жена, Каушалья, была бесплодной. Когда Кайкейи также не смогла зачать ребёнка, Дашаратха взял себе третью жену, царевну Магадхи по имени Сумитра. После замужества Кайкейи, во дворец Дашаратхи также переселилась её бывшая няня, а теперь служанка Мантхара. Она постоянно участвовала в интригах, пытаясь усилить влияние Кайкейи (и, тем самым, своё влияние) при дворе. С этой целью, она, в частности, постоянно подогревала ревность Кайкейи к другим жёнам Дашаратхи.

Когда Дашаратха вступил в войну с правителем-асурой Самхасурой, Кайкейи пошла в битву вместе со своим мужем, исполняя роль колесничей. Во время битвы, колесо колесницы сломалось и Дашаратха был ранен стрелой Самхасуры. Кайкейи, проявив незаурядное мужество, быстро отремонтировала колесницу и отвезла раненого мужа с поля битвы. Затем она долго ухаживала за Дашаратхой, пока он полностью не излечился от полученных ранений. Её мужество и преданность глубоко тронули сердце Дашаратхи, который предложил ей исполнить два любых её желания. Кайкейи, однако, сказала, что выскажет свои желания позднее. После этих событий Кайкей стала любимой женой Дашаратхи.

С целью обрести потомство Дашаратха совершил ведийское жертвоприношение путракамешти, раздав полученный после него прасад своим жёнам. Кайкейи родила Дашаратхе сына Бхарату, Каушалья родила Раму, а Сумитра — братьев-близнецов Лакшману и Шатругхну. Рама стал самым любимым сыном Дашаратхи. Мантхара, не желая, чтобы Рама стал регентом, вновь занялась интригами, пробудив в сердце Кайкейи ревность к Каушалье. Преисполненная ревностью, Кайкейи потребовала от своего мужа исполнить два своих желания: назначить Бхарату регентом и изгнать Раму из Айодхьи на срок в 14 лет (время, которое она посчитала достаточным для того, чтобы её сын консолидировал власть в своих руках). Кайкейи также напомнила Дашаратхе об обещании, данном ранее её отцу. Всего через шесть дней после изгнания Рамы Дашаратха умер от разлуки со своим сыном. Бхарата, в свою очередь, поклялся не восходить на престол, заявив, что на это имел право только его старший брат Рама. Он также обвинил Кайкейи в смерти своего отца и поклялся больше никогда не называть её своей матерью. Кайкейи умерла в одиночестве, забытая своим сыном и другими родственниками.

Ссылки

• [web.archive.org/web/20090302131132/ancientindians.wordpress.com/kaikeyi/ Kaikeyi story]

Отрывок, характеризующий Кайкейи

К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.