Керн, Анна Петровна

Анна Петровна Керн
Предполагаемый портрет Анны Керн. А. Арефов-Багаев. 1840-е гг. (По другой атрибуции здесь изображена Анна Бегичева, дочь И. М. Бегичева).
Имя при рождении:	Анна Петровна Полторацкая
Место смерти:	Москва
Отец:	Пётр Маркович Полторацкий
Мать:	Екатерина Ивановна Вульф
Супруг:	Ермолай Фёдорович Керн; Александр Васильевич Марков-Виноградский
Дети:	Екатерина, Анна, Александр

Анна Петровна Керн (урождённая Полторацкая, по второму мужу Маркова-Виноградская; 11 [22] февраля 1800, Орёл — 27 мая [8 июня] 1879, Москва) — русская дворянка, в истории более всего известна по роли, которую она играла в жизни Пушкина. Автор мемуаров.

Биография

M-lle Анна Полторацкая

Родители Анны принадлежали к кругу состоятельного чиновного дворянства. Отец — полтавский помещик и надворный советник Пётр Маркович Полторацкий, сын известного ещё в елизаветинские времена начальника придворной певческой капеллы Марка Полторацкого, женатого на богатой и властной Агафоклее Александровне Шишковой. Мать — Екатерина Ивановна, урождённая Вульф, женщина добрая, но болезненная и слабохарактерная, находилась под началом у мужа.

Вместе с родителями Анна жила в усадьбе деда с материнской стороны — орловского губернатора Ивана Петровича Вульфа, чей потомок Дмитрий Алексеевич Вульф являлся её внучатым племянником. Позже родители с Анной переехали в уездный город Лубны Полтавской губернии. Всё детство Анны прошло в Лубнах и в Бернове, имении, также принадлежавшем И. П. Вульфу. Сама Анна много читала.

Девушка начала выезжать в свет и обращала на себя внимание своей красотой. Отец сам привёл в дом жениха — генерала Ермолая Фёдоровича Керна из имевшего английское происхождение дворянского рода Керн. Анне тогда было 17 лет, Ермолаю Фёдоровичу — 52. Девушке пришлось смириться…

Генеральша Керн

8 января 1817 года состоялась свадьба девицы Анны Полторацкой и генерала Ермолая Керна. В своём дневнике Анна Петровна писала: «Его невозможно любить — мне даже не дано утешения уважать его; скажу прямо — я почти ненавижу его». Позже это выразилось и в отношении к детям от совместного с генералом брака — Анна была к ним достаточно холодна (дочери её Екатерина и Анна, родившиеся в 1818 и в 1821 годах соответственно, воспитывались в Смольном институте). Анне Петровне пришлось вести жизнь жены армейского генерала со сменой гарнизонов «согласно назначенью», переезжая из одного города в другой. Супруги побывали в Елисаветграде, Дерпте, Пскове, Старом Быхове, Риге.

В Киеве она сближается с семьёй Раевских и говорит о них с чувством восхищения. В Дерпте её лучшими друзьями становятся Мойеры — профессор хирургии местного университета и его жена Мария — первая любовь Василия Жуковского и его муза. Запомнилась Анне Петровне и поездка в начале 1819 года в Санкт-Петербург, где в доме своей тётки — Елизаветы Олениной — она слышала Ивана Крылова и где впервые встретила Александра Пушкина.

Впрочем, в 1819 году в жизни Анны мелькнул некий мужчина — из дневника можно узнать, что она называла его «Шиповник». Потом у неё завязался роман с местным помещиком Аркадием Гавриловичем Родзянко.

В июне 1825 года Анна приехала в Тригорское, имение своей тётушки, Прасковьи Александровны Осиповой, где вновь повстречалась с Пушкиным, отбывавшим ссылку в соседнем имении Михайловское. В июле Осипова увезла Керн и своих дочерей Анну и Евпраксию в Ригу, где служил муж Анны Петровны. В Риге между Анной Керн и Алексеем Вульфом начался роман (Вульф позднее также ухаживал за её сестрой Лизой Полторацкой).

В мае 1827 года Анна Керн окончательно перебралась в Санкт-Петербург, навсегда расставшись с ненавистным мужем и похоронив свою репутацию приличной женщины. В «светском обществе» генеральша Керн приобрела статус отверженной. Впрочем, это не мешало Анне продолжать любить и влюбляться.

В дальнейшей своей жизни Керн была близка к семье барона А. А. Дельвига, к Д. В. Веневитинову, С. А. Соболевскому, А. Д. Илличевскому, А. В. Никитенко, М. И. Глинке (Михаил Иванович написал прекрасную музыку к стихотворению «Я помню чудное мгновенье», но посвятил его уже Екатерине Керн — дочери Анны Петровны), Ф. И. Тютчеву, И. С. Тургеневу. Её многочисленные романы не мешали связи с Алексеем Вульфом, длившейся около 4 лет.

В 1836 году, в возрасте 36 лет, Анна Керн снова влюбилась — и это оказалось настоящей любовью. Её избранником стал 16-летний кадет Первого Петербургского кадетского корпуса, её же троюродный брат Саша Марков-Виноградский. Анна совсем прекратила появляться в обществе и стала вести тихую семейную жизнь. Через 3 года родила сына, которого назвала Александром. Всё это происходило вне брака.

В начале 1841 года умер старый генерал Керн. Анна Петровна свободна…

Анна Маркова-Виноградская

Анне, как генеральской вдове, полагалась приличная пенсия, но 25 июля 1842 года она официально венчается с Александром, и теперь её фамилия — Маркова-Виноградская. С этого момента она уже не может претендовать на пенсию, и им приходится жить весьма скромно. В это время у Анны заподозрили туберкулёз, и чтобы вылечить её и как-то свести концы с концами, им приходится многие годы прожить в деревушке Сосница Черниговской губернии — доме деда Анны Петровны.

В 1855 году Александру Васильевичу удаётся получить место в Санкт-Петербурге, сначала в семье князя С. А. Долгорукова, а затем столоначальника в департаменте уделов. Было тяжело, Анна Петровна подрабатывала переводами, но их союз оставался нерушимым до самой смерти.

В ноябре 1865 года Александр Васильевич вышел в отставку с чином коллежского асессора и маленькой пенсией, и Марковы-Виноградские покинули Санкт-Петербург. Жили то здесь, то там, их преследовала ужасающая бедность. В силу нужды Анна Петровна вынуждена была продать свои сокровища — письма Пушкина, по 5 рублей за штуку.

28 января 1879 года в Прямухино скончался Александр Васильевич Марков-Виноградский («от рака желудка в страшных болях»).

27 мая 1879 года в Москве (туда её перевёз сын) умерла и сама Анна Петровна, в «меблированных комнатах», на углу Грузинской и Тверской улиц.

Анна Петровна похоронена на погосте возле старой каменной церкви в деревне Прутня, что в 6 километрах от Торжка — дожди размыли дорогу и не позволили доставить гроб на кладбище, «к мужу». Точное место захоронения на кладбище в Прутне к настоящему времени установить невозможно, однако на кладбище есть символическое надгробие.

Через 100 лет в Риге у бывшей церкви был поставлен скромный памятник Анне Петровне с надписью на латышском языке.

Отношения с А. С. Пушкиным

С Пушкиным Анна Петровна впервые встретилась в 1819 году в петербургском доме своей тётки Елизаветы Олениной. Впечатления на неё тогда он не произвёл, даже показался грубоватым. Однако после того, как Родзянко познакомил Анну с творчеством Пушкина, её отношение к нему изменилось. От его поэзии она была в полном восторге.

Следующая встреча Анны Керн с Пушкиным случилась в июне 1825 года, когда она приехала в Тригорское. Именно там Пушкин написал Керн знаменитое стихотворение-мадригал «Я помню чу́дное мгновенье…». В то же время, Анна увлеклась приятелем поэта (и сыном Осиповой, своим двоюродным братом) Алексеем Вульфом. Впрочем, кокетничала она и с соседом Вульфов — помещиком Рокотовым.

Перед отъездом в Ригу, куда Осипова увезла Керн и своих дочерей, Анна Петровна разрешила Пушкину писать ей. Письма Пушкина к Керн на французском языке сохранились; они, по крайней мере, не менее пародийны и шутливы, чем отмечены серьёзным чувством, отвечая тому характеру игры, который царил в Михайловском и Тригорском.

Вновь Анна Керн и Пушкин встретились через 2 года, в Петербурге. Об этом Пушкин упомянул в феврале 1828 года в письме к своему другу Сергею Соболевскому:

Безалаберный!
Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о M-me Kern, которую с помощию божией я на днях <уеб>. Вот в чём дело: хочешь ли оную сумму получить с «Московского вестника» — узнай, в состоянии ли они мне за нынешний год выдать 2100? и дай ответ — если нет, то получишь их с Смирдина в разные сроки. Что, душа моя Калибан? как это тебе нравится? Пиши мне о своих делах и планах. Кто у вас производит, кто потребляет? Кто этот атенеический мудрец, который так хорошо разобрал IV и V главу? Зубарев? или Иван Савельич? Я собирался к вам, мои милые, да не знаю, попаду ли: во всяком случае в Петербурге не остаюсь.

Ещё раньше, в письме к Алексею Вульфу от 7 мая 1826 года, Пушкин называет Анну Керн «наша вавилонская блудница Анна Петровна».

Ироничное отношение к генеральше Анне Керн поэт сохранил до конца своей жизни. Она удостоилась лишь второго столбца «Донжуанского списка Пушкина», в котором, по мнению Викентия Вересаева, названы женщины, которыми он был лишь увлечён, не более того. В 1830-е годы, когда Пушкин уже был женат на Наталье Гончаровой, Анна Петровна обратилась к нему за помощью — пристроить её перевод книги Жорж Санд издателю Александру Смирдину. Поэт отреагировал весьма резко:

Ты мне переслала записку от M-me Kern; дура вздумала переводить Занда, и просит, чтоб я сосводничал её со Смирдиным. Чёрт побери их обоих! Я поручил Анне Николаевне отвечать ей за меня, что если перевод её будет так же верен, как она сама верный список с M-me Sand, то успех её несомнителен…

Впрочем, у Анны остались хорошие отношения с семьёй Пушкиных — она по прежнему навещала Надежду Осиповну и Сергея Львовича Пушкиных, «„Льва“, которому я вскружила голову», и конечно же, с Ольгой Сергеевной Пушкиной (Павлищевой), «наперсницей в сердечных делах» (в её честь Анна назовёт свою младшую дочь Ольгой).

Существует легенда о последней «встрече» Анны Петровны с Пушкиным. Якобы когда траурная процессия с её гробом проезжала по Тверскому бульвару, на нём как раз устанавливали знаменитый памятник знаменитому поэту. В другом варианте — повстречалась с памятником Пушкину, который ввозили в Москву, на Тверском тракте. Именно в этом варианте она отражена в стихотворениях Георгия Шенгели «Встреча» и Павла Антокольского «Баллада о чудном мгновении».

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Памятный камень с пушкинской строкой «Я помню чу́дное мгновенье…»

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Бюст Анны Керн у зала «Ave Sol», Рига

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Символическая могила Анны Керн

В художественной литературе

• Нагибин Ю. «У Крестовского перевоза»
• Новиков И. «Пушкин в Михайловском» (1936)
• Тихонов В. [lanterne.ru/vladimir-tihonov-chudnoe-mgnovene.html «Чудное мгновенье»]

Библиография

• Керн А. П. «Воспоминания о Пушкине» («Библиотека для Чтения», 1859, № 4, перепечатано в сборнике Л. Н. Майкова; «Пушкин», Санкт-Петербург, 1899);
• Керн А. П. «Воспоминания о Пушкине, Дельвиге и Глинке» («Семейные Вечера», 1864, № 10; перепечатано с дополнениями, в сборнике «Пушкин и его современники», выпуск V, 1908);
• [www.memoirs.ru/rarhtml/1298KernAP.htm Керн А. П. Воспоминания Анны Петровны Керн. Три встречи с императором Александром Павловичем. 1817—1820 гг. // Русская старина, 1870. — Т. 1. — Изд. 3-е. — Спб., 1875 — С. 230—243.];
• Керн А. П. «Сто лет назад» (журнал «Радуга», 1884, № 18 − 19, 22, 24 и 25; перепечатано, под заглавием: «Из воспоминаний о моем детстве», в «Русском Архиве» 1884, № 6);
• Керн А. П. «Дневник» (1861 г.; в «Минувших годах», 1908, № 10). — См. статью Б. Л. Модзалевского в собрании сочинений Пушкина, под редакцией С. А. Венгерова (том III, 1909).
• Керн А. П. Воспоминания. Дневники. Переписка. — М. : Правда, 1989.</span>

Литература

• Вульф А. Дневник, 1828—1831 гг. // Пушкин и его современники: Материалы и исследования / Комис. для изд. соч. Пушкина при Отд-нии рус. яз. и словесности Имп. акад. наук. — Пг.: Тип. Имп. акад. наук, 1915. — Вып. 21/22. — С. 1—200.
• Лотман Ю. Александр Сергеевич Пушкин: Биография писателя // Пушкин: Биография писателя; Статьи и заметки, 1960—1990; «Евгений Онегин»: Комментарий. — СПб.: Искусство-СПб, 1995. — С. 21—184.
• Жизнь А. П. Керн, рассказанная ею самой и её современниками // Научно-образовательное и информационно-справочное издание «Краеведческий альманах». — Торжок. 2006. — № 6. — С. 1—80.
• Сысоев В. Анна Керн. — М.: Молодая гвардия, 2009. — 287 с. — (Жизнь замечательных людей). — 5000 экз. — ISBN 978-5-235-03153-1.

Ссылки

• [www.roslyakov.ru/cntnt/verhneemen/noviepubli/nu_i_kern_.html Анна Керн и мадригал Пушкина]

Отрывок, характеризующий Керн, Анна Петровна

Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.