Ла Тремойль, Клод де

Клод де Ла Тремойль фр. Claude de La Tremoille<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
герцог де Туар
1577 — 1604
Предшественник:	Луи III де Ла Тремойль
Преемник:	Анри III де Ла Тремойль
Вероисповедание:	Протестантизм
Рождение:	1566(1566)
Смерть:	25 октября 1604(1604-10-25)
Род:	Тремойль
Отец:	Луи III де Ла Тремойль
Мать:	Жанна де Монморанси
Дети:	Генрих III де Ла Тремойль, Шарлотта де Ла Тремойль, Элизабет де Ла Тремойль, Фредерик де Ла Тремойль, Аннибал де Ла Тремойль

Герцог Клод де Ла Тремойль (фр. Claude de La Trémoille, род. 1566г. — ум. 25 октября 1604г., Туарский замок) — один из вождей гугенотов на исходе XVI века, глава богатого феодального рода Ла-Тремойль.

Биография

Сын Луи III де Ла Тремойля, герцога Туара и Жанны де Монморанси, дочери коннетабля Анна де Монморанси.

Военная карьера

В религиозных войнах Клод де ла Тремойль сражался сперва против протестантов под командованием герцога де Монпансье, но в 1585 г. он перешёл в другой лагерь и повёл своих людей на помощь Генриху Конде, который осаждал Бруаж. Принц принял его подобающим образом и между ними завязалась дружба, скрепленная впоследствии женитьбой Конде на сестре Ла Тремойля Шарлотте. Несмотря на всё это, Клод официально перешёл в протестантизм только в 1587 г., одним из самых серьёзных адептов которого он и стал впоследствии.

Ла Тремойль последовал за Конде в его экспедиции в Анжер, где ему было поручено руководить отступлением к Бофору. Когда вожди гугенотов приняли решение отступать в разные стороны, чтобы сбить врага с толку, он остался с принцем, и они вместе укрылись в Гернси. По прежнему верный судьбе своего шурина, он сопровождает его во всех предприятиях. При поражении при Тьерслене в 1586 г. под ним убили коня, но сам он не пострадал. Затем он осадил и взял Тальмон. При Кутра он командовал корпусом лёгкой кавалерии.

В 1588 г. умер Генрих Конде и король Генрих Наваррский (будущий Генрих IV) оказался во главе протестантов. После убийства герцога Гиза Генрих Наваррский и Генрих III примирились, Клод помог Колиньи де Шатильону защищать Тур против герцога Майена, за что Генрих III был ему благодарен. Ла Тремойль последовал за двумя королями осаждать Париж, но после убийства Генриха III и соглашения в Сен-Клу (декларировавшее намерения Генриха IV уважать католическую веру), он покинул королевскую армию и удалился в Пуату, где отбил несколько населённых пунктов у Лиги. Однако, уже в следующем году он привёл значительное подкрепление на помощь королю. Он присутствовал при взятии Мёлана, отличился при Иври и вернулся в Пуату только с отступлением герцога Пармского.

В 1595 году он сражался при Фонтэн Франсез, когда окончательно была разбита Лига, и в том же году король в знак признания его заслуг возвёл герцогство Туар в пэрство. Парламент ратифицировал королевский указ только 7 декабря 1599 г. Это была единственная милость, полученная Клодом от Генриха IV, который его недолюбливал. Причиной тому была его принципиальность, которой сам король не слишком отличался, предпочитая действовать в соответствии с политической целесообразностью.

Политическая деятельность

Будучи в большей степени отважным воином, чем искусным политиком, Клод, однако принимал участие в деятельности политических ассамблей гугенотов, где пользовался большим авторитетом благодаря своим боевым заслугам, принципиальности и богатству. Однако мелочные переговоры с королевскими посланцами, скорее напоминавшими торг на базаре за права и свободы гугенотских общин, утомляли и раздражали его. Делались попытки его подкупить, причём обещания в стиле Генриха IV были весьма заманчивы . Клод был непоколебим. Своим искусителям он отвечал:

«Господа, я прощаю вас, [тех] которые недавно работали ради истребления Лиги, и найдя партию, раздутую частными интересами, не могли ударить её в более чувствительное место, и свели на нет. Чтоб показать вам, что нет ничего подобного среди нас, [я скажу вам что,] когда бы вы дали мне полцарства, отказывая тем бедным людям, сидящим в зале в том, что им необходимо, чтобы служить Богу свободно и в безопасности, вы бы никак не продвинулись [в переговорах с гугенотами], но дайте им эти справедливые и необходимые вещи, и пусть [даже] меня король повесил бы на дверях ассамблеи, вы бы достигли цели и никто бы не протестовал»

Король отправил его в Португалию, возможно, чтобы отдалить его от Двора. По возвращении он удалился в свой замок в Туаре, где и умер 25 октября 1604 г. в возрасте всего лишь 38 лет. Поползли слухи об отравлении, которые так и не были ничем подтверждены.

Семья

В начале 1598 года, Анри де Ла Тур д’Овернь просватал свою свояченицу (сестру жены) Шарлотту-Брабантину Оранскую-Нассау, дочь Вильгельма Молчаливого, за своего кузена и соратника, Клода де Ла Тремойль. Свадьбу сыграли 11 марта. Благодаря своим семейным связям с Оранским и Бульонским домами Шарлотта-Брабантина скоро начала играть важную роль во французской протестантской дипломатии. В 1602 она отговорила супруга от принятия участия в заговоре Бирона и убедила его сохранять верность Генриху IV. После смерти Ла Тремойля в октябре 1604 г. она взяла на себя управление семейными землями, площадь которых удвоилась в 1605 г. после смерти графа Ги XX де Лаваля. Даже после перехода в католицизм её сына Анри III (июль 1628 г.) она продолжала поддерживать протестантские общины Туара и Витре.

От брака Клода и Шарлотты родилось четверо детей:

• Анри III де Ла Тремойль (1598 - 1674), третий герцог Туара;
• Шарлотта де Ла Тремойль (1599-1664), вышла замуж 26 июня 1626 г. за Джеймса Стенли, графа Дерби;
• Элизабет де Ла Тремойль (1601-1604);
• Фредерик де Ла Тремойль (1602-1642).

У него был также незаконнорожденный сын от связи с Анной Гаран:

• Аннибал де Ла Тремойль (1595- 30 июля 1670),виконт де Марсильи, который женился в 1629 г. на Жакетт Дере, происходившей из старинного буржуазного рода из Туара.

Источники

• [books.google.com.ua/books?pg=PP9&dq=Claude+de+la+Tremoille&lr=&id=QXcaAAAAYAAJ&hl=ru#v=onepage&q=&f=false Протестантская Франция. — Т. VI].

Отрывок, характеризующий Ла Тремойль, Клод де

Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.