Культура Кирибати

Несмотря на значительное влияние западной культуры, культура Кирибати остаётся самобытной и верной традициям. Известны национальные танцы (в основном на острове Табитеуэа), уникальное военное искусство.

Жилище. Одежда

Так как Кирибати расположено на экваторе, климат на островах тёплый и мягкий. Поэтому дома строят только из дерева и пальмовых листьев. Крыша делается из листьев кокосовой пальмы, стены из брёвен, кораллы используют в качестве полового покрытия. На пол стелют ковры, тканные из листьев пальмы, а ковры из листьев пандануса используют в качестве покрывала. Кухня обычно находится в отдельном домике. Дома народа кирибати возвышаются над землёй на 1,5 метра и держатся на четырёх подпорках.

До прибытия на острова европейцев и американцев мужчины островов Гилберта во время работы ничего не носили. Во время встреч и церемоний одевали что-то наподобие юбки из листьев пандануса, верхняя часть тела оставалась голой. Женщины и девушки, достигшие половой зрелости, носили изящные юбки, или рири (кириб. riri), сделанные из листьев пальмы. При этом население беспрекословно следовало общинным традициям и нормам, а в случае их несоблюдения следовало наказание.

В наше время мужчины островов Гилберта носят шорты и рубашки, или лавалава (кириб. lavalava). Женщины в основном носят импортную одежду и редко носят традиционную.

Семейные отношения

Свадьба, или те-иеин (кириб. te iein)

Сэр Бэзил Томсон в своей книге, написанной на Фиджи, писал, что детям братьев и сестёр на островах Гилберта было строго запрещено заключать брак до тех пор, пока помнили об их общем происхождении. Исключение составляли острова Абемама и Макин, где это правило могли нарушить только верховные правители. Но, скорее всего, на практике жители островов Гилберта редко следовали этому правилу, так как из-за очень маленького населения атоллов архипелага Гилберта в скором времени было бы просто невозможно устраивать свадьбы между местными жителями.

Если суммировать все правила, связанные с кровным родством, то было запрещено жениться:

1. родственникам по прямой линии;
2. всем представителям одной из ступеней семейного генеалогического древа, у которых были общие предки, как по мужской, так и по женской линии;
3. двоюродным братьям и сёстрам;
4. некровным братьям и сёстрам.

Заключение брака между кровными родственниками было возможно только с четвёртого поколения. Но в некоторых семьях такому браку не особо радовались, и большинство стариков считало, что подобные браки возможны только с пятого поколения.

Инцест

Инцест строго наказывался на атоллах Тамана и Арораэ, где за подобные действия виновников топили в небольших водоёмах. На северных островах архипелага Гилберта виновных привязывали к бревну, которое затем вместе с человеком бросали в океан. Самым лёгким наказанием было прогнать виновных в кровосмешении с острова, заставив их уплыть с небольшим запасом кокосов на каноэ, на котором был вёсла, но не было парусов. В легендах островов Гилберта также есть случаи инцеста. В одной из них рассказывается о герое Буэ, который во время возвращения домой на каноэ из грандиозного плавания переспал в полдень со своей сестрой. Солнце, их прародитель, увидев это, сильно разозлилось и уничтожило их каноэ. Только благодаря волшебному посоху Буэ и его сестре удалось не утонуть. С тех пор Солнце наложило на инцест своё проклятие, а всех тех, кто был замечен в нём, смерть должна была настигнуть в океане.

В действительности правила на островах значительно колебались. Например, на атолле Маракеи перед свадьбой между дальними родственниками приходил старик, которого звали уту (кириб. utu). Он шёл в банготу (кириб. bangota), где были зарыты черепа предков и подсчитывал их количество. После этого выносилось решение о том, можно ли было вступать в брачные связи жениху и невесте. В основном они разрешались между родственниками четвёртого поколения. На острове Бутаритари старейшинам и верховным правителям разрешалось жениться на родных сёстрах. Это помогало семьям вождей оставаться высоко консолидированными. На Бутаритари также было распространено многожёнство, когда за одного мужчину выходили замуж несколько родных сестёр. В этом случае одна из них носила название мао-ни-кие (кириб. mao ni kie) или рао-ни-кие (кириб. rao ni kie), остальные — еирики (кириб. eiriki); но это никак не сказывалось на статусе их детей — они все были равны в своём положении. Если еирки рожала ребёнка раньше рао-ни-кие, то старшим в семье был её сын.

Брачный возраст

Гилбертийский мужчина преимущественно женился в возрасте 25—28 лет. Фактическое время брачного возраста для мужчины зависело от количества времени, которое требовалось ему, чтобы пройти процесс посвящения в зрелый возраст, начало которого, в свою очередь, зависело от физического развития юноши. Процесс посвящения также не начинался до тех пор, пока у юноши не начинали расти волосы на лице и груди. Для большинства молодых людей начало посвящения в зрелый возраст начиналось в 23—24 года. Достигнув 26 лет, молодой человек наделялся титулом роробуака (кириб. rorobuaka), или воина, а также правом жениться.

Девушки выдавались замуж после их освобождения из ко (кириб. ko), особого дома, где они находилась, как правило, в течение двух лет после начала менструации. Девушки в основном выдавались замуж в возрасте 14—15 лет.

Полигамия

На островах к северу от атолла Абемама только у вождей могло быть больше одной жены. Семьи рабов были моногамными. Часто им вообще не разрешалось вступать в брачные отношения, а если и давалось такое право, то только с разрешения господина (при этом их свадьба не сопровождалась какими-либо ритуалами или церемониями).

По представлениям народа кирибати, у мужчины могла быть только одна настоящая жена, которая носила название рао-ни-кие (кириб. Rao-ni-kie). Только она проходила свадебную церемонию. Остальные женщины в семье назывались никира-н-роро (кириб. Nikira-n-ror), или любовницы, и тауа-ни-каи (кириб. Taua-ni-kai). Никира-н-роро выбирались спонтанно, по прихоти мужчины. Этих женщин можно было найти только в гареме верховного правителя, а их статус определялся не обычаями племени, а благосклонностью мужа. Число тауа-ни-каи определялось правом, основанным на обычае, а также благополучием мужчины. К ним относились вдовы покойных братьев, которых должен был содержать живой брат, а также сёстры жены, которые сразу же после свадьбы сестры становились любовницами её мужа.

На островах Гилберта считалось позорным для мужчины применять физическую силу по отношению ко всем потенциальным любовницам, однако их власть над жёнами и любовницами была огромна, например, мужчина мог подарить одну из сестёр своей жены другу. Среди гилбертийцев широко был распространён обмен жёнами и любовницами — так называемая система бита-ни-кие (кириб. bita-ni-kie).

Превосходство рао-ни-кие состояло в том, что её дети занимали более высокое положение в обществе, чем дети тауа-ни-каи, даже если родила она позже. Если рао-ни-кие и вовсе не родила детей мужу, то все отцовские земли наследовали её сёстры.

Помолвка

В прошлом детей могли обручить ещё в очень раннем возрасте или даже до их рождения. Часто ещё не женатые друзья совершали сделку, согласно которой, если у них родятся дети противоположного пола, то они должны будут пожениться. Когда рождалась девочка, судьба которой уже предрешена, то её забирали на воспитание родители её будущего мужа.

Но чаще всего решение о помолвке устраивалось в ходе переговоров, называемых те-матамата (кириб. te matamata). Когда отец видел, что его сын — сильный и здоровый мужчина, то он посылал свою жену или жену брата к отцу той девушки, на которой он хотел его женить. После их визита родители девушки должны были в течение нескольких дней принять решение, выдавать ли свою дочь замуж. Если они отклоняли предложение, то посылали письмо отцу потенциального жениха. Если принимали, то посылали к родителям юноши одного из своих братьев, который приглашал их в гости к родителям девушки.

Когда родители юноши приходили в гости к родителям девушки, то последние вели их на земельный участок, который должен был стать приданым жениху. Если размер этого надела не удовлетворял родителей жениха, то обсуждение о будущей свадьбе могло быть мирно приостановлено. Если же они были довольны, то родители юноши посылали одного из своих братьев к родителям девушки, которую он должен был отвести в дом жениха, где она держалась несколько лет до тех пор, пока не приходило время для свадьбы. Процесс переселения девушки из одного дома в другой дом назывался те-иааки (кириб. te iaaki).

Так заканчивался подготовительный этап, после которого начинался этап каинро (кириб. kainro), или помолвки. Помолвка могла быть отменена только по обоюдному согласию родителей со стороны юноши и девушки. Если решение было принято без обсуждения со второй стороной, то те должны были расплатиться большим участком земли (в редких случаях — каноэ).

Свадебная церемония

На атоллах Никанау и Беру в прошлом и вовсе не было ни помолвки, ни свадебной церемонии: юноша искал себе подходящую невесту и выкрадывал её. На атолле Арораэ свадьба также проводилась без предварительной помолвки и представляла собой довольно сложную церемонию: выбирая себе мужа, женщина садилась в нижней комнате дома. С верхней комнаты через отверстия в полу просовывались листья кокосовой пальмы или рыболовная леска, к концу которой была прикреплена морская раковина. Девушка дергала один из торчащих листьев и спрашивала, кто это. Юноша, чей лист был вытащен, должен был стать её мужем. Затем начиналось приготовление к свадьбе, во время которой один из отцов поливал головы склонившихся жениха и невесты пальмовым маслом, приготовленным заранее матерью жениха. Схожая церемония проводилась и на атолле Ноноути. Однако эта традиция не была распространена на других островах Гилберта. Там была совершенно иная церемония.

Сначала родственниками жениха на земельном участке его отца строился дом, в котором должны были принять пару. Он представлял собой здание высотой в 4,2 метра, крыша которого делалась из пальмовых листьев (она опиралась о землю). Внутри пол был покрыт маленькими белыми камнями и выстлан циновками. Наверху был чердак с такими низкими потолками, что человек не мог стоять. После захода солнца в дом приходили семьи жениха и невесты. Когда все собрались, в дом впускался жених. В это время невеста и самая взрослая в семье поднимались на чердак, где девушку раздевали и клали на специально выстланные циновки. Здесь она ждала своего жениха. Когда жених был готов, он взбирался на чердак, и пара проводила вместе ночь. Самым важным для девушки было сохранить девственность до брачной ночи. Когда дело доходило до первого полового акта между молодожёнами, родственники должны были проследить, чтобы после него на циновке остались следы крови, подтверждавшие девственность девушки. После брачной ночи циновка должна была быть непременно сожжена. Во время брачной церемонии старик со стороны жениха и старуха со стороны невесты, сидя под стропилами дома, читали различные заклинания, а затем давали выпить девушке и юноше приворотное зелье, сделанное из кокосового молочка, смешанного с настоем из коры дерева лат. Premna taitensis и оранжевых лепестков цветка лат. Wedelia strigulosa. Последний ингредиент в напитке защищал от страха, кора дерева лат. Premna taitensis даровала любовь, кокосовое молочко защищало от колдовства.

В тот время, когда все родственники молодожёнов веселились, девушка и юноша после проведённой ночи одевали рири (кириб. riri) (что-то наподобие юбки из листьев кокосовой пальмы), сделанную сёстрами родителей жениха. Затем они спускались с чердака, после чего начинался всеобщий праздник, длившийся три дня и сопровождавшийся танцами и песнями.

На острове Банаба (или Ошен) свадебная церемония проходила несколько иначе: во время первой брачной ночи молодожёнов родственники находились не внутри хижины, а на улице. Брачная циновка же делалась из листьев кокосовой пальмы и состояла из двух частей: та часть, на которой лежал муж, делалась его родственниками, а та часть, на которой лежала девушка, делалась ей самой. После свадебной церемонии пара должна была жить в доме до тех пор, пока жена не забеременеет или не выяснится, что она бесплодна. При этом они должны были ходить нагими и не имели права выходить на улицу. Причиной такого грубого отношения к молодожёнам было заставить пару как можно быстрее родить ребёнка, после чего им разрешалось носить одежду и жить в доме семьи мужа.

Девушек, которые не были девственницами во время первой брачной ночи, сильно наказывали, изгоняли из деревни. На Банабе, правда, она могла быть прощена, если сказала бы своему мужу имя любовника, который должен был расплатиться участком земли.

Развод

Развод в отличие от свадьбы проходил без каких-либо формальностей. После него кто-нибудь из супругов терял земельный участок, но зафиксированных традиций, касающихся развода, у гилбертийцев не было. Если мужчина хотел избавиться от жены, он просто выгонял её из дома. В равной мере женщина могла разорвать любые отношения с мужчиной, уйдя от него к родителям. Разведённой женщине мать или тётка читали заговор, называемый те-анаа-ни-бунг (кириб. te anaa-ni-bung), основной целью которого было защитить её от проклятий семьи мужа. Женщине также давался напиток из морской соли и пальмового масла, действовавший как рвотное средство, которое освобождало девушку от супружеских обязанностей.

Общие сведения

Важнейшую роль в обществе страны играет семья. Она обычно большая, поэтому нередко детей растят родственники. При этом заключается словесный договор, или бубут (кириб. bubut), который нельзя изменить. Если пара не может иметь детей или же им хочется ещё ребёнка, они могут взять его у родственников, с которыми заключается бубути (кириб. bubuti). Семьи, в которых много детей, высоко ценятся. Семейство помогает ловить рыбу, собирать кокосы. Женщины занимаются ведением домашнего хозяйства, приготовлением еды, воспитанием детей, но некоторые из них помогают мужчинам собирать кокосы и выполнять другие обязанности. Женщины также ловят моллюсков, ходят с сетью ловить рыбу, хотя в основном это мужское дело. Старший человек в семье ведает домашним хозяйством, а к пожилым людям относятся с большим уважением.

Так как земля передаётся по наследству детям, семейный участок земли с каждым разом становится всё меньше, поэтому правительство поощряет те семьи, в которых мало детей.

Народ кирибати живёт скромно, а сам он очень изобретателен. Например, ковры делают из листьев пальмы, главные жилы листа пальмы используются для строительства дома, её сок для производства алкоголя или используют в качестве подсластителя, орехи сушат и продают их, а из пальмового масла делают мыло.

До сих пор в некоторых семьях родители выбирают жениха или невесту своему ребёнку, но с каждым годом эта традиция уходит в прошлое. Чтобы намерения жениха жениться стали известными, он посылает своего родственника (чаще дядю) в семью своей невесты. После этого семья невесты готовится к приходу всей семьи жениха: она ткёт одеяло своему будущему зятю и его семье. Семья жениха в обмен на эти одеяла отдаёт семье невесты дорогие ткани.

До первой брачной ночи девушка должна сохранять свою девственность, иначе она будет опозорена. Чтобы избежать этого, пара иногда прибегает к тайному бегству, что рассматривается как законная свадьба.

Еда

Жители Кирибати трут мякоть кокосов в чай. Также они используют кокосовое молоко в качестве подсластителя и добавляют его в суп из плодов хлебного дерева или же смешивают его с приправой карри, а затем используют полученную жидкость для маринования рыбы. Один из излюбленных напитков — перебродивший кокосовый сок, или тодди, богат витамином C. Из тодди, кипячёном на слабом огне, делают сладкую патоку, называемую камаимаи (кириб. kamaimai). Она используется вместо сахара. Перебродивший тодди становится алкогольным напитком, называемым какиоки (кириб. kakioki).

Рыбу, плоды хлебного дерева, пандан, папайю едят регулярно. Свинину и курицу только по праздникам. Еда готовится на открытом огне. Так как у многих отсутствуют холодильники, вместо них используют соль в качестве консерванта, а рыбу сушат на солнце. Народ кирибати ест, сидя и скрестив ноги, на ковриках из пандану. Коврики эти лежат либо на полу, либо на возвышенной платформе, или буиа (кириб. buia).

Завтрак обычно лёгкий и обычно состоит из хлеба и чашки чая или свежего тодди. Обед и ужин чаще всего включает рыбу, рис и кокосы. Рыбу готовят разными способами и едят жареной, тушёной, с супом или необработанной.

Общение

Народ кирибати, встретив знакомого, обычно благословляет его. Неформальное приветствие — Ko na era? (Куда ты идёшь?). Люди обычно не жмут друг другу руки, кроме особых случаев. Вместо этого они подымаютт голову кверху и говорят Mauri («благословляю»). Жмут руки обычно тогда, когда отправляют кого-нибудь, например, учиться за границей, или когда люди не виделись очень долгое время.

Чтобы привлечь чьё-либо внимание, народ кирибати выкрикивает Neiko («Женщина») или Nao («Мужчина»), даже если они знают имя этого человека. В неформальной обстановке они обычно называют друг друга по имени. Фамилия у членов семьи такая же, как у отца или деда. В формальной обстановке часто используют обращения Nei («Мисс») или Ten («Мистер»).

Люди разного пола обычно не показывают свою любовь друг к другу. Люди же одного пола часто держатся за руку или обнимаются, когда идут.

Манеаба

Манеаба (кириб. maneaba) — центр общественной жизни в каждой деревне республики Кирибати. Как и все дома в деревне, это здание имеет прямоугольную форму, а её строительство ведёт, как правило, самый старший в деревне. Само сооружение очень приспособлено к местному климату. Манеаба подпирается каменными столбами, поэтому все, кто входит в неё, должны наклониться. Это довольно просторное, прохладное здание, где устраиваются различные праздники, танцы. Манеабы есть как в округе острова, так и в каждой деревне. У каждой из них есть свои названия.

Развлечения

Самые популярные виды спорта — футбол и волейбол. Часто плавают на каноэ, которое является одно из самых быстрых в мире. Уникальной игрой народа кирибати является ореано. В ней две команды по десять человек в каждой играют мячом размером с футбольный мяч, набитый тяжёлыми камнями, которые обёрнуты в волокно от кокосов.

Праздники

Во время религиозных праздников, например Пасхи и Рождества, жители Кирибати ходят в церковь. На праздники не дарят подарков и не отмечают дни рождения, кроме дня рождения первого сына.

Национальный праздник — День независимости, отмечаемый 12 июля. В первый понедельник августа отмечают День молодёжи, 10 декабря — День прав человека.

Ссылки

• [www.janeresture.com/ki33/index.htm Информация о местной культуре на сайте Jane Resture]

Отрывок, характеризующий Культура Кирибати

Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.