Кюльман, Рихард фон

Рихард фон Кюльман

Рихард фон Кюльман (нем. Richard von Kühlmann; 3 мая 1873, Константинополь — 6 февраля 1948, Ольштадт) — немецкий дипломат и промышленник. Известен прежде всего как статс-секретарь (министр) иностранных дел Германской империи во время Первой мировой войны с августа 1917 по июль 1918 года и руководитель германской делегации на мирных переговорах в Брест-Литовске, завершивших войну между Германией и Советской Россией в марте 1918 года.

Биография

Рихард фон Кюльман — представитель семьи вестфальских промышленников. Его отец Отто фон Кюльман был адвокатом, служил генеральным директором Анатолийской железной дороги (Chemins de Fer Ottomans d’Anatolie, CFOA) и активно участвовал в ближневосточной политике. Мать Рихарда — баронесса Анна фон Редвиц-Шмёльц, дочь поэта Оскара фон Редвица. Отец Кюльмана был возведён в дворянское достоинство 15 июня 1892 года.

Рихард фон Кюльман провёл детство в Константинополе, где посещал немецкую школу. По окончании школы изучал право в Лейпцигском, Берлинском и Мюнхенском университетах. Защитив докторскую диссертацию, был принят на дипломатическую службу и направлен в Санкт-Петербург на должность секретаря миссии, затем был переведён в Тегеран. В 1905 году во время Танжерского кризиса служил в дипломатической миссии в Танжере и привлёк внимание общественности в качестве сопровождающего лица при императоре Вильгельме II во время поездки монарха в Марокко.

В 1908 году Кюльман был назначен советником посла в посольстве Германии в Лондоне, где оставался (с перерывами на командировки) вплоть до начала Первой мировой войны. В октябре 1913 г. был — в «довесок» к основной работе — назначен статс-секретарём Имперского колониального ведомства (Reichskolonialamtes). В этом качестве посетил Анголу , Сан-Томе и Принсипи, Северную Родезию и Мозамбик.

С 12 августа по 2 октября 1914 года Кюльман служил в немецком посольстве в Стокгольме. Оттуда был командирован в Константинополь, где организовал немецкое Новостное бюро. С марта 1915 года по сентябрь 1916 года служил послом Германии в Гааге. Далее с сентября 1916 года по 1 августа 1917 года Кюльман служил послом Германии в Константинополе.

С 5 августа 1917 по 9 июля 1918 года Кюльман занимал должность статс-секретаря иностранных дел и в этом качестве занимался финансовой поддержкой большевистской газеты «Правда», которая после Февральской революции в России выступала за незамедлительный выход России из войны. В своём письме представителю МИД при Ставке Лерснеру, написанном вскоре после Октябрьской революции, Кюльман изложил некоторые аспекты проекта «Микст»:

Теперь большевики пришли к власти, сколько времени они сумеют продержаться — сказать невозможно. Им нужен мир, чтобы укрепить свою собственную позицию, с другой стороны, в наших интересах использовать этот период, пока они находятся у власти (а период этот может оказаться коротким), чтобы добиться сначала перемирия, а затем, по возможности, мира. Заключение сепаратного мира означало бы достижение намеченной цели, а именно — разрыва между Россией и её союзниками... Как только бывшие союзники бросят её, Россия будет вынуждена искать нашей поддержки. Мы сможем оказать России помощь разными путями: во-первых, восстановив железные дороги (я имею в виду немецко-русскую комиссию под нашим контролем, которая займется рациональной и координированной эксплуатацией железных дорог, чтобы быстро восстановить движение грузов, затем — выдав ей значительную ссуду, необходимую для сохранения своего государственного механизма. Это может иметь форму аванса под обеспечение зерном, сырьем и т. д. и т. п., которые Россия будет поставлять нам под контролем вышеупомянутой комиссии. Помощь на такой основе — масштабы её могут быть увеличены по мере необходимости — будет, на мой взгляд, способствовать сближению между обеими странами..

В дальнейшем Кюльман руководил переговорами по заключению Брестского мира с Украиной и Брестского мирного договора с Советской Россией.

После войны Кюльман вышел в отставку, писал книги, управлял поместьем в Ольштадте и представлял семейные интересы Штуммов в нескольких наблюдательных советах сталелитейных компаний. Кюльман собирал материалы для своих мемуаров ещё с 1932 года и интенсивно работал над книгой воспоминаний в 1939—1940 годах. Часть его личного архива была уничтожена во время бомбардировки Берлина в ноябре 1943 года. Рукопись была готова к сентябрю 1944 года, однако в октябре того же года Кюльман, как и многие политические и государственные деятели кайзеровской эпохи и Веймарской республики после покушения на Гитлера, был арестован, а его архив конфискован. Мемуары Кюльмана в конечном счёте увидели свет в 1948 году, уже после смерти автора.

Литература

• Keipert Maria (Red.) Biographisches Handbuch des deutschen Auswärtigen Dienstes 1871—1945.
• Herausgegeben vom Auswärtigen Amt, Historischer Dienst. Band 2, Gerhard Keiper, Martin Kröger G-K. — Schöningh, Paderborn u. a. 2005, ISBN 3-506-71841-X.

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/dic_diplomatic/719 Дипломатический словарь]

Отрывок, характеризующий Кюльман, Рихард фон

Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.