Лауб, Фердинанд

Фердинанд Лауб Ferdinand Laub
Фердинанд Лауб
Основная информация
Дата рождения	19 января 1832(1832-01-19)
Место рождения	Прага
Дата смерти	17 марта 1875(1875-03-17) (43 года)
Место смерти	Грис
Страна	Чехия Чехия
Профессии	скрипач, композитор, педагог
Инструменты	скрипка
Коллективы	Московский квартет РМО
Сотрудничество	Берлинская консерватория, Новая академия музыки, Московская консерватория

Фердинанд Лауб (чеш. Ferdinand Laub, 1832—1875) — чешский скрипач, композитор и педагог.

Биография

Фердинанд Лауб родился 9 января 1832 года в Праге. Игре на скрипке его учил отец. В возрасте 6 лет Фердинанд впервые выступил на частном концерте с вариациями Берио. В 8 лет дал своё первое публичное выступление, после чего неоднакратно выступал в Чехии, Моравии и Австрии. На его выступлении в Праге присутствовал Мориц Мильднер, который заинтересовался Луабом и согласился обучать его бесплатно. В 1843-1846 годах Лауб учился в Пражской консерватории у Мильднера.

В 1848 году, после Пражского восстания, вынужден был покинуть Чехию и поселился в Вене, где выступал в качестве солиста и брал уроки теории музыки и контрапункта у Симона Зехтера. В 1853-1855 годах руководил капеллой в Веймаре. Здесь Лауб много общался с Ференцом Листом и Бедржихом Сметаной. Один из биографов Лауба, Йозеф Зубатый отмечал:

Нет сомнения в том, что общение Лауба с Листом, с которым он, находясь в Веймаре, часто играл и который высоко ценил мастерство Лауба, должно было иметь большое влияние на развитие его артистического мышления и чувства, очень остро воспринимавшего всё значительное в музыке.

В Веймаре Лауб женился на певице Анне Марш. В 1856-1862 годах преподавал в консерватории и Новой академии музыки в Берлине, выступал в роли руководителя и «камерного виртуоза» капеллы, играл в трио и квартете, выступает на сольных концертах. С 1859 года Лауб постоянно гастролирует по всему миру. Он дал концерты во всех крупных городах Европы. Давал гастроли в России в 1859 и 1865 годах, его выступления вызвали фурор. В начале 1860-х Лауб много времени проводит в родной Чехии, принимает активное участие в её музыкальной жизни, был видным представителем чешского объединения представителей искусства «Умелецка беседа».

В 1866 году он в третий раз посетил Россию, где пользовался большой популярностью. 1 марта Лауб заключил договор о работе в Московском отделении Русского музыкального общества. Осенью по приглашению Николая Рубинштейна стал профессором Московской консерватории, где проработал до 1874 года по классам скрипки и оркестра. Среди его учеников — И. И. Котек, С. Барцевич, В. Ю. Виллуан, Е. Н. Вонсовская, С. И. Танеев. Руководил Московским квартетом РМО.

Летом 1874 года Лауб уехал лечиться в Карловы Вары, но лечение ему не помогло. Из-за этого он переехал в Южный Тироль и скончался в Грисе (ныне в составе города Больцано) 18 марта 1875 года. Был похоронен в Праге.

Творчество

Игра Лауба отличалась техничностью и выразительностью. О нём положительно отзывались Александр Серов, Владимир Одоевский, Пётр Чайковский. Чайковский полагал, что в исполнении классических произведений с Лаубом во всём мире может соперничать лишь Йозеф Иоахим. Чайковский посвятил памяти Лауба 3-й Es-moll’ный квартет.

В сольный репертуар Лауба входили концерты Бетховена, Феликса Мендельсона, Луи Шпора, Анри Вьётана, сонаты и чакона Иоганна Себастьяна Баха, а также произведения Иоганнеса Брамса, Джузеппе Тартини, Николо Паганини и др. Кроме того, исполнял свои собственные сочинения.

В качестве композитора написал концерт для скрипки с оркестром, фантазии на темы чешских песен, танцев и пьес, песни на народные чешские слова, каденции к концерту для скрипки Бетховена.

Отзывы

Кто не слыхал Лауба в re-мольном квинтете Моцарта, тот не слыхал этого квинтета. Кто из музыкантов не знает наизусть той дивной поэмы, которая называется re-мольным квинтетом? Но как редко приходится слышать такое его исполнение, которое бы вполне удовлетворяло нашему художественному чувству. Владимир Фёдорович Одоевский

В Москве имеется такой квартетный исполнитель, на которого с завистью взирают все западноевропейские столицы... Пётр Ильич Чайковский

...я думал о том, что на этой же эстраде, ровно год тому назад в последний раз играл перед публикой другой скрипач, полный жизни и силы, во всём расцвете гениального таланта; что этот скрипач уже не предстанет ни перед какой человеческой публикой, что никого уже не приведёт в трепет восторга рука, извлекавшая звуки, столь сильные, мощные и вместе с тем нежные и ласкающие. Г. Лауб скончался всего на 43-м году жизни. Пётр Ильич Чайковский

Лауб играл с большим интеллектом и искренним, нежным, глубоко здоровым чувством. Вполне справедливо говорили музыканты, что у Лауба скрипка поёт — это не было безжизненное дерево, это был живой инструмент; скрипка была частью его существа, голосом его души. Станислав Хеллер

Литература

• Гл. ред. Ю. В. Келдыш. Музыкальная энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1976. — Т. 3. — С. 185. — 1102 с.

Отрывок, характеризующий Лауб, Фердинанд

– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.