Лонги, Роберто

Роберто Лонги
Roberto Longhi
Род деятельности:	искусствовед, историк искусства, преподаватель, мастер атрибуции, журналист, сценарист
Дата рождения:	28 декабря 1890(1890-12-28)
Место рождения:	Альба
Гражданство:	Италия Италия
Дата смерти:	3 июня 1970(1970-06-03) (79 лет)
Место смерти:	Флоренция
Отец:	Джованни Лонги
Мать:	Линда Батталья
Супруга:	Лючия Лопрести

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Робе́рто Ло́нги (итал. Roberto Longhi; 1890—1970) — итальянский искусствовед, историк искусства, известный изучением творчества Доменико Венециано, Тербрюггена, Караваджо, Веласкеса, Мазолино, Мазаччо и в особенности — Пьеро делла Франчески, которому посвящена известная монография, опубликованная в 1927 году. Мастер атрибуции.

Два года (1920—1922) Роберто путешествовал по Европе, открывая для себя её храмы, музеи, собрания произведений искусства. В дальнейшем это позволило ему обратиться к творчеству забытых художников эпохи Возрождения: о них рассказывали его публикации в журналах, книгах, устроенные им популярные выставки. Роберто анализировал элементы художественного изображения, совершенствуя словесное описание произведений изобразительного искусства. Стиль описаний Лонги настолько идеален, что искусствоведа по праву относят к когорте блестящих итальянских литераторов.

Помимо прочего, его интересовала ещё и живопись рубежа XIX—XX столетий: импрессионизм, кубизм, — а также литература, в особенности, поэзия Шарля Бодлера и Стефана Малларме.

Биография

Роберто Лонги родился 28 декабря 1890 года в Альбе (Италия, Пьемонт). Его родители — Линда Батталья (итал. Linda Battaglia) и Джованни Лонги (итал. Giovanni Longhi) — выходцы из Эмилии (Северная Италия). Отец преподавал технические дисциплины в Королевской школе виноделия.

В 1910 году, на выставке в Венеции, Роберто открыл для себя живопись Курбе и Ренуара.

Образование и начало творческого пути

В 1911 году он обучался в Турине у профессора Джованни Пьетро Тоэски, которым не переставал восхищаться. В том же году он опубликовал научную работу, посвящённую Караваджо, и приехал учиться в Римский университет, где приобрёл ещё одного наставника — знаменитого профессора Адольфо Вентури.

В Риме Роберто начал писать для журнала l’Arte («Искусство»), а с 1912 года — ещё и для авангардистского La Voce («Голос»). Его заметки посвящены творчеству Маттиа Прети, Умберто Боччони, футуристов.

В 1913—1914 учебном году, посещая занятия высшей школы Тассо и Висконти (Рим), Роберто встретился с Лючией Лопрести, своей будущей женой. В работе «Две Лизы» (Due Lise, 1914) Лонги провёл необычную духовную параллель между «Моной Лизой» и «Лизой» Ренуара и дерзнул неосторожно прикоснуться к таким «идолам» как Леонардо да Винчи, Рафаэль и Микеланджело. В журнале L’Arte появляются его статьи и критические заметки, посвящённые Пьеро делла Франческе, Артемизии Джентилески, Караваджо.

В течение двух лет (1920—1922), вдвоём с приятелем Алессандро Контини Бонакосси, они исколесили всю Европу, посещая музеи, храмы, знакомясь с частными собраниями коллекционеров Франции, Испании, Германии, Австрии, Нидерландов, Чехословакии, Венгрии.

В 1922 году Роберто Лонги читал лекции в Римском университете. В 1924 году он сочетался браком с Лючией Лопрести (впоследствии его жена стала писательницей, взяв псевдоним Анна Банти).

В 1926 году Р. Лонги сотрудничал с Vita Artistica («Художественная жизнь»), а с 1927 года он и Эмилио Чекки руководили этим журналом. В следующем году они с Эмилио создали новое периодическое издание, назвав его «Пинакотека» (Pinacotheca).

В 1927 год стал знаковым для творчества Роберто Лонги — вышла его знаменитая монография, посвящённая Пьеро делла Франческе, которая вновь открыла миру этого художника.

Болонский университет

В 1934 году Лонги был назначен преподавателем средневекового и современного искусства в университете Болоньи, тогда же он опубликовал книгу L’Officina ferrarese.

1935 год — начало его карьеры в Болонском университете. Лекции о XIV и XV столетиях в Эмилии, исторической области на севере Италии, студенты слушали на одном дыхании — они очаровывали своей образностью, «ощущением присутствия», неотделимостью художника от «живого» исторического окружения. Этот курс читался в течение ряда лет; ему внимали юные Аттилио Бертолуччи и Паоло Пьер Пазолини. Профессор подталкивал студентов к поиску новых тем научных исследований на художественных выставках, организованных им в послевоенное время: «Живопись XIV века в Болонье» (1950) и «Искусство Ломбардии в эпоху правления Висконти и Сфорца» (1958).

В 1937 году интерес Лонги к современному искусству привёл к публикации монографии Карло Карра; тогда же Роберто сдружился с Джорджо Моранди.

С 1938 по 1940 гг. он возглавляет периодическое издание La Critica d’Arte («Искусствоведение») — совместно с Рануччо Бьянки-Бандинелли и Карло Людовико Рагьянти.

Флоренция

В 1939 году Роберто и Лючия поселились во Флоренции. В 1943 году Лонги лишился должности в Болонье из-за отказа присягать на верность эфемерной Республике Сало́. В 1946 году, вслед за выставкой, организованной Родольфо Паллуккини, появилась монография Роберто Лонги Viatico per cinque Secoli di Pittura veneziana («Пять веков венецианской живописи»). С 1947 по 1948 гг. Роберто создаёт цикл статей для Arte Veneta («Венецианское искусство»). А в 1949 году они с женой основали журнал Paragone («Сравнение»). Талантливая писательница, переводчица, историк и искусствовед Анна Банти (она же — Лючия) заведует журналом и пишет для него литературные тексты.

В 1950 году Лонги продолжил свою исследовательскую и преподавательскую деятельность, уже во Флоренции. Он публикует монографию о Караваджо (1952) и совместно с Умберто Барбаро организует вторую выставку в Милане, посвящённую Караваджо — «Художники-реалисты Ломбардии» (итал. Pittori della realtà in Lombardia) (1953). В том же году он участвует в создании нескольких документальных фильмов о художниках Витторе Карпаччо, Караваджо, Карло Карра — в качестве сценариста.

В 1960-х Роберто по-прежнему жил во Флоренции, на вилле «Тассо», приобретённой в 1939 году. Здесь, на улице Фортини, он трудился над изданием полного собрания своих сочинений и каталога коллекции картин, книг и фотографий, хранившихся в его доме. Пять томов сочинений вышли ещё при жизни исследователя, а четыре тома — уже после его смерти.

Роберто Лонги умер 3 июня 1970 года.
В 1971 году его дом становится Фондом Роберто Лонги по изучению истории искусств (итал. Fondazione di Studi di Storia dell’Arte Roberto Longhi) и хранит все коллекции, завещанные выдающимся искусствоведом.

Выставки

• 1948 — «Джузеппе Мария Креспи», Болонья
• 1950 — «Живопись XIV века в Болонье», Болонья
• 1951 — «Караваджо и караваджисты» (итал. Caravaggio e dei caravaggeschi), Милан
• 1953 — «Художники-реалисты Ломбардии» (итал. Pittori della realtà in Lombardia), Милан
• 1958 — «Искусство Ломбардии в эпоху правления Висконти и Сфорца» (итал. Arte lombarda dai Visconti agli Sforza), Милан

Труды

Изданные в Италии

монографии

• Longhi R. Breve ma veridica storia della pittura italiana (рус. Краткая, но правдивая история итальянской живописи). — 1914 (ripubblicata nel 1961).
• Longhi R. Piero de' Franceschi. — Roma, 1923 (1927?).
• Longhi R. Piero della Francesca. — Roma, 1927 (con aggiunte fino al 1962, Nuova ed., Firenze, Sansoni, 1963).
• Longhi R. Officina ferrarese (рус. Феррарская мастерская). — Roma, 1934 (ripubbl. e riveduto in Opere Complete, V; Firenze 1963).
• Longhi R. Ultimi studi sul Caravaggio e la sua cerchia. — Proporzioni, 1943.
• Longhi R. Viatico per cinque secoli di pittura veneziana. — Sansoni (ripubblicata nel 1992), 1946.
• Longhi R. Giudizio sul Ducento (рус. Суждение о дученто). — Proporzioni, II, 1948.
• Longhi R. Caravaggio. — Milano, 1952.
• Longhi R. Il Correggio e la camera di San Paolo a Roma. — 1956.
• Longhi R. Opere Complete. — Firenze, 1963.
• Longhi R. Da Cimabue a Morandi: saggi di storia della pittura italiana (рус. От Чимабуэ до Моранди). — Milano: Mondadori, 1978.
• Longhi R. Giorgio Morandi al Fiore. — Milano: Electa, 1990.
• Lettere e scartafacci: 1912-1957: i carteggi tra Roberto Longhi e Bernard Berenson. — Milano: Adelphi, 1990.

статьи

• Longhi R. (1916). «Gentileschi padre e figlia». L'Arte (19): 235-314.

документы

• Longhi R. 50 documenti primari.

Изданные во Франции (переводы)

• Longhi R. Piero della Francesca. — 1989 & réédition 2000. — ISBN 2850251747.
• Longhi R. Le Caravage. — Seuil, collection Regard, 1927 & réédition 2004. — ISBN 2841051692.
• Longhi R. L’Atelier de Ferrare. — Éditions Gérard Monfort, 1992. — ISBN 2852260395.
• Longhi R. À propos de Masolino et de Masaccio : Quelques faits. Les fresques du Carmine : Masaccio et Dante. — Pandora éditions, 1981. — ISBN 2852260395.
• Longhi R. Masolino et Masaccio. — Pandora éditions, 1983.

Изданные в СССР (переводы)

Лонги Р. От Чимабуэ до Моранди. — М.: Радуга, 1984. — 370 с. — 50 000 экз.

См. также

Произведения искусства, которые анализируются в работах Роберто Лонги

• Игра в шахматы (Джулио Кампи)
• Игроки в шахматы (Лодовико Карраччи)
• Успение Марии (Караваджо)
• Все статьи категории: Фрески Пьеро делла Франчески ^франц.

Другие специалисты по истории итальянского искусства

• Даниэль Арасс
• Бернард Беренсон
• Марсель Брион
• Энцо Карли
• Джон Поуп-Хеннесси
• Федерико Дзери

Прочие источники

• Труды итальянского искусствоведа Федерико Дзери, который неоднократно приводил высказывания Роберто Лонги и Бернарда Беренсона при описании своей галереи и в мемуарах

Ссылки

• [www.scuolaromana.it/personag/longhi.htm Roberto Longhi: Alba (Cuneo) 1890 - Firenze 1970; critico d'arte] (итал.). Personaggi. Scuolaromana.it. — Биография Роберто Лонги. Проверено 17 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BkCasFM1 Архивировано из первоисточника 28 октября 2012].
• [www.fondazionelonghi.it/ Fondazione di Studi di Storia dell’Arte Roberto Longhi] (итал.). fondazionelonghi.it. — Официальный сайт Фонда Роберто Лонги по изучению истории искусств. Проверено 17 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BkCbXRTF Архивировано из первоисточника 28 октября 2012].

Отрывок, характеризующий Лонги, Роберто

– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.