Лотце, Рудольф Герман

Рудольф Герман Лотце
Rudolf Hermann Lotze
Дата рождения:	21 мая 1817(1817-05-21)
Место рождения:	Баутцен, Пруссия
Дата смерти:	1 июля 1881(1881-07-01) (64 года)
Место смерти:	Берлин, Пруссия
Направление:	спиритуализм
Оказавшие влияние:	Г. В. Лейбниц, Х. Г. Вейсе
Испытавшие влияние:	Г. Тейхмюллер, К. Штумпф, Т. Липпс, Л. М. Лопатин

Рудо́льф Ге́рман Ло́тце (нем. Rudolf Hermann Lotze; 21 мая 1817, Баутцен — 1 июля 1881, Берлин) — немецкий философ-спиритуалист, врач, психолог и естествоиспытатель.

Биография

Рудольф Герман Лотце родился в 1817 году в Бауцене в семье военного врача. Среднее образование получил в Циттау. В 1834 году поступил на медицинский факультет Лейпцигского университета, надеясь, подобно отцу, посвятить свою жизнь медицине. Во время обучения в университете Лотце заинтересовался философией, которую стал усердно изучать под руководством профессора Х. Г. Вейсе. По окончании университетского курса, в 1838 году, он получил степень доктора философии, а затем медицины, а с 1839 года, в звании приват-доцента, начал преподавать медицинские и философские науки в Лейпцигском университете. В 1842 году Лотце получил звание экстраординарного профессора, а в 1844 был приглашён на кафедру философии Гёттингенского университета, где сменил умершего в 1841 году И. Ф. Гербарта. В 1881 году философ начал преподавать в Берлинском университете, однако спустя всего 3 месяца, 1 июня того же года, скончался от болезни сердца.

Основные работы философа были написаны в Гейдельберге. Лотце неоднократно печатался во французском журнале «Философское обозрение» («Revue philosophique») под редакцией академика Теодюля Рибо.

Творчество Лотце распадается на три этапа. На первом этапе его труды были посвящены, главным образом, медицине и естественным наукам. Основным произведением этого периода стала «Медицинская психология» («Medizinische Psychologie oder Physiologie der Seele», 1852), в которой он защищал механистическое объяснение жизненных процессов и критиковал витализм. Главным произведением второго этапа явилось трёхтомное сочинение «Микрокосм» («Mikrokosmus. Ideen zur Naturgeschichte und Geschichte der Menschheit», тома 1-3, 1856—1864), в котором философ стремился согласовать данные естественных наук со своим религиозно-идеалистическим мировоззрением. Итогом третьего, последнего этапа творчества Лотце стала двухтомная «Система философии» («System der Philosophie», 1874—1879), в которой он предпринял попытку привести в систему свои философские взгляды. Труд остался незаконченным из-за смерти философа.

Лотце не создал своей философской школы, но имел множество учеников, а его взгляды оказали значительное влияние на развитие философии как в Германии, так и в других странах Европы и Северной Америки.

Учение

По своим философским воззрениям Лотце принадлежал к сторонникам спиритуализма. На формирование его взглядов оказали влияние учения Г. В. Лейбница, И. Канта и Х. Г. Вейсе; некоторые источники отмечают также влияние Гегеля и Гербарта. Идеи Лотце рассыпаны по страницам его многочисленных произведений, что делает затруднительным их анализ. Систематическое изложение его взглядов дано в книге профессора Я. Ф. Озе «Персонализм и проективизм в метафизике Лотце».

Главным объектом критики Лотце были механико-материалистическое и объективно-идеалистическое мировоззрения, ошибку которых он видел в гипостазировании абстрактных понятий. Так, материализм полагает сущность вещей в материи, которая не дана нам в опыте и является продуктом абстрагирующей деятельности нашего ума. В чувственном опыте мы находим только отдельные тела и не находим никакой сущности, которая бы лежала в их основе и связывала их между собой. Однако наш ум усматривает во внешних телах ряд общих свойств, таких как протяжённость, непроницаемость, инерция, и объединяет их в абстрактное понятие материальности. Те философские системы, которые гипостазируют это понятие, получают учение о материи, будто бы лежащей в качестве метафизического начала в основе всех вещей. Подобную же ошибку совершают сторонники объективного идеализма, которые, начиная от Платона и кончая Гегелем, приписывают реальное существование абстрактным идеям. Подлинная реальность, полагал Лотце, принадлежит нашему собственному «я», о существовании которого мы узнаём из непосредственного самочувствия. Наше знание о своём «я» не является продуктом теоретической деятельности, оно переживается непосредственно в каждом испытываемом нами состоянии. Самое ничтожное животное, чувствуя боль, чувствует её как своё состояние и тем самым отличает себя от всего остального мира. Всякое ощущение воспринимается нами как состояние нашего «я»; ощущений, не принадлежащих никакому субъекту, не существует в природе. Безнадёжны попытки построить душевный мир, словно из атомов, из отдельных, никем не испытываемых психических явлений. В этом ошибка эмпирической философии, стремящейся обойтись без понятия субъекта и тем самым противоречащей очевиднейшим фактам внутреннего опыта.

Непосредственное самочувствие лежит в основе нашего самосознания и является источником таких философских категорий, как субстанция, единство, состояние, действие и страдание. Все эти понятия не могут быть извлечены из чувственного опыта, но берут своё начало в нашем внутреннем мире. Понятие субстанции обязано своим происхождением тому, что во внутреннем опыте мы переживаем своё «я» в качестве носителя своих состояний; отсюда возникает и самое представление о том, что значит быть таким носителем. Отличая от своего «я» свои состояния и в то же время сознавая, что эти состояния наши, мы получаем и представление о том, что значит быть чьим-либо состоянием. Далее, когда мы связываем в воспоминании прошлое и настоящее и в то же время сознаём, что и прошлое, и настоящее принадлежат одному и тому же «я», мы получаем представление о том, что значит быть единым существом в многообразии состояний; таково происхождении категории единства. Наконец, и понятия действия и страдания берут своё начало в нашем внутреннем опыте, а уже затем переносятся нами на чувственный мир. Внешний мир, полагал Лотце, должен быть понимаем по аналогии с нашим духом, как состоящий из множества одушевлённых субстанций. Перенося категорию субстанции на чувственный опыт, мы получаем формально-логическое понятие вещи, обладающей различными свойствами или предикатами. Однако внимательный анализ чувственных вещей не находит в них никаких субстанций; они полностью, без остатка, разлагаются на отдельные чувственные качества и не обнаруживают ни подлинного единства, ни подлинного тождества. Следовательно, достоверное представление о внешних вещах возможно только в том случае, если мы предположим, что они, подобно нашему духу, обладают внутренней сознательной жизнью. То, что совершенно лишено сознания, самости, деятельного отношения к себе и различения себя от всего другого, лишено и бытия, подобающего вещам. Таким образом, в мире нет ничего неодушевлённого: всё бытие слагается из живых, находящихся на разных ступенях сознательности духовных субстанций. Видимая природа есть лишь внешнее, механическое выражение и отображение царства духов.

По мнению исследователей творчества Лотце, его спиритуализм не был последовательным и включал в себя множество элементов иных мировоззрений. Так, в своём учении о Боге он рассматривал сотворённые субстанции как части или даже «деятельности» единой божественной субстанции, что лишало их всякой самостоятельности и приближало его учение к пантеизму Спинозы. Последовательное развитие спиритуалистических идей Лотце было осуществлено в трудах его ученика, профессора Юрьевского университета Г. Тейхмюллера.

Сочинения

• Metaphysik. 1841
• Leben und Lebenskraft. 1843
• Medizinische Psychologie oder Philosophie der Seele, 1852;
• Geschichte der Asthetik in Deutschland, München, 1868;
• Logik. Leipzig, 1912; в русском переводе — Основания практической философии, СПб, 1882;
• Основания психологии, СПБ, 1884.
• Mikrokosmus. Ideen zur Naturgeschichte und Geschichte der Menschheit, 3 Bde., 1856—1864 («Микрокосм». т. 1-3, 1870)
• Logik. 1874
• Geschichte der Asthetik, 1868;
• System der Philosophie, 2 Bde., 1912

Сочинения в русском переводе

• Микрокозм. Мысли о естественной истории человечества (1866). [archive.org/details/mikrokozmmyslio00unkngoog IA (UCal)]

Литература

• Озе Я. Ф. [books.e-heritage.ru/book/10077575 Персонализм и проективизм в метафизике Лотце]. — Юрьев, 1896. — 476 с.
• Соколов В. В. Религиозная вера и религиозная философия. Критический обзор религиозной философии Лотце // Христианское чтение. — 1904. — Т. 217. Январь. — С. 122—143, Февраль. — С. 287—306.
• Райнов Т. И. Гносеология Лотце // Новые идеи в философии. — 1913. — № 7. — С. 80—114.
• Миртов Д. П. [books.e-heritage.ru/book/10072944 Учение Лотце о духе человеческом и Духе Абсолютном]. — СПб.: Тип. В. Д. Смирнова, 1914. — 518 с.
• Шилкарский В. С. [books.e-heritage.ru/book/10073162 Проблема сущего]. — Юрьев: Типография К. Маттисена, 1917. — 342 с.
• Ambrosi L. E. Lotze e la sua filosofia. — Roma, 1912.
• Wentscher M. Lotze. — Hdlb., 1913.
• Thomas E. Lotze’s theory of realty. — L., 1921.

Отрывок, характеризующий Лотце, Рудольф Герман

Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.