Меня зовут Майкл

Меня зовут Майкл
англ. I Am Michael
Жанр	драма
Режиссёр	Джастин Келли
Продюсер	Джеймс Франко Винс Джоливетт Джоэл Майкли Скотт Рид Рон Сингер Гас Ван Сент
Автор сценария	Джастин Келли Стейси Миллер Бенуа Денизет-Льюис
В главных ролях	Джеймс Франко Закари Куинто Эмма Робертс Чарли Карвер
Кинокомпания	Gotham Group RabbitBandini Productions
Длительность	98 минут
Бюджет	3,5 млн $
Страна	США США
Язык	английский
Год	2015
Выход фильма «Меня зовут Майкл» (оригинальное название — англ. I Am Michael)

К:Фильмы 2015 годаК:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

«Меня зовут Майкл» (англ. I Am Michael) — драматический фильм режиссёра Джастина Келли по сценарию, написанному в соавторстве со Стейси Миллер и основанному на статье «My Ex-Gay Friend» Бенуа Денизет-Льюиса в «The New York Times Magazine». В главной роли — Джеймс Франко, играющий гей-активиста, осудившего гомосексуальность и ставшего христианским пастором.

Сюжет

Сан-Франциско, 1998 год. Гей-активист из Вайоминга Майкл Глатц (Джеймс Франко) гордится здоровыми и долгосрочными отношениями со своим партнёром Беннетом (Закари Куинто). Вскоре к ним присоединяется Тайлер (Чарли Карвер), и отношения перерастают в триолизм. Компания решает отправиться в турне по Америке, чтобы записать на пленку жизнь геев-подростков. Впоследствии они изыскивают наличные деньги и Майкл начинает издавать свой собственный ЛГБТ-журнал под названием «Young Gay America», который быстро становится известным и популярным. После смерти матери и случая с подозрением на инфаркт, возможность которого Майкл унаследовал от отца, упавшего при нём замертво, Глатц начинает размышлять над течением своей жизни, пытаясь найти баланс между сексуальностью и духовностью. В результате всего этого, в 2007 году он вдруг отказывается от гомосексуальности, решая оставить свою семью и друзей. После участия в медитативных практиках и гетеросексуальных опытах, он обращается к Богу и становится христианским пастором, называя в своих проповедях гомосексуальность «безбожным образом жизни». В конце концов он поступает в Библейский колледж, где встречает и женится на сокурснице Ребекке (Эмма Робертс), достаточно гибкой, чтобы принять его прошлое.

В ролях

Актёр	Роль
Джеймс Франко	Майкл Глатц Майкл Глатц
Закари Куинто	Беннет, бывший бойфренд Майкла Беннет, бывший бойфренд Майкла
Эмма Робертс	Ребекка Фуллер, девушка Майкла Ребекка Фуллер, девушка Майкла
Чарли Карвер	Тайлер, вовлечённый в отношения с Майклом и Беннетом Тайлер, вовлечённый в отношения с Майклом и Беннетом
Лесли Энн Уоррен	мать Майкла мать Майкла
Крис Зилка	бывший любовник Майкла бывший любовник Майкла
Эван Джогиа	Уилл, любовник Майкла Уилл, любовник Майкла
Дэрил Ханна	Дебора, член буддистской общины в Колорадо Дебора, член буддистской общины в Колорадо

Производство

Идея о создании этого фильма пришла к актёру Джеймсу Франко после того как режиссёр Гас ван Сент послал ему ссылку на статью «Мой друг экс-гей» Бенуа Денизет-Льюиса в «The New York Times Magazine» о гей-активисте Майкле Глатце, осудившем гомосексуальность и ставшим христианским пастором. Гас Ван Сент порекомендовал на роль режиссёра своего помощника Джастина Келли, известного Франко по работе над фильмом «Харви Милк» 2008 года. Вскоре, Келли в соавторстве со Стейси Миллер сценарий вместе с Стейси Миллер, а Гас Ван Сент стал исполнительным продюсером и внёс в бюджет 3,5 млн долларов США. 1 апреля 2014 года Франко публично заявил об участии в фильме о гей-активисте, отказавшемся от своей гомосексуальности, причём для него эта роль в картинах такой тематики не стала первой, в частности, ранее, он сыграл Аллена Гинзберга в фильме «Вопль», а также был директором фильмов «Интерьер. Кожаный бар.» и Сэл. 14 июля к проекту присоединились Закари Куинто, Эмма Робертс и Крис Зилка. В то же время, Келли отметил, что «это не просто история о экс-гее. Это на самом деле очень захватывающая история о силе веры и желании соответствовать», а Денизет-Льюис сказал, что «я рад, что все участвующие в этом проекте намерены рассказать историю, которая охватывает весь спектр необычной жизни Майкла, от вдохновляющей гей-лидера, которого я знал, когда был молод, и до сегодняшнего христианского пастора». 14 августа к фильму присоединился Чарли Карвер, 15 августа — Эван Джогиа, 18 августа — Лесли Энн Уоррен, а 25 августа — Дэрил Ханна.

Собственно, сами съёмки начались 11 августа в Нью-Йорке, и в тот же день Франко выложил первые фото с площадки. 20 августа Франко был замечен во время съемок на Оушен-авеню в Ист-Рокавэй.

21 января 2015 года были опубликованы кадры из фильма, на которых Франко и Куинто страстно целуются без одежды на камеру.

Показы и прокат

Мировая премьера фильма состоялась 29 января 2015 года на 31-м кинофестивале «Сандэнс» в присутствии Джастина Келли, Джеймса Франко и Чарли Карвера. 9 февраля картина была показана в рамках программы «Панорама» на 65-м Берлинском международном кинофестивале. 19 марта фильм открыл ЛГ-кинофестиваль в Лондоне. 20 марта прошёл показ на кинофестивале в Атланте, 12 апреля — на кинофестивале в Сарасоте, 25 апреля — на ЛГ-кинофестивале в Майами, 22 мая — на международном кинофестивале в Сиэтле, 31 мая — на 17-м ЛГБТ-кинофестивале «FilmOut» в Сан-Диего, 7 июня — на фестивале «Biografilm» в Болонье, 18 июня — на 39-м Международном ЛГБТ-кинофестивале «Фреймлайн» в Кастро-театре в Сан-Франциско, 20 июня — на международном кинофестивале в Провинстауне, 3 сентября — на кинофестивале мира и любви в Эребру (Швеция), 21 сентября — на 9-м фестивале американского кино «Amfest» при посольстве США в Москве, 24 октября — на международном кинофестивале в Чикаго.

Показ фильма в Москве был воспринят некоторыми журналистами как знак политического протеста против российских законов о так называемой «гей-пропаганде», наряду с первым за два года прокатом в России фильма на гомосексуальную тематику из Великобритании под названием «Гордость».

Критика

Некоторые критики сошлись во мнении, что Майкл Глатц в фильме, будучи начитанным и рациональным человеком, жадно спорил о вопросах и поиске идентичности, однако отказавшись от гомосексуальности, с той же ревностной интенсивностью начал изучать Библию, взяв в качестве оправдания отрицания определяющих аспектов своей жизни, строки Евангелия от Матфея [ru.wikisource.org/wiki/От_Матфея_святое_благовествование#.D0.93.D0.BB.D0.B0.D0.B2.D0.B0_10 10:39] —
Сберегший душу свою потеряет её, а потерявший душу свою ради меня сбережет её.

Кэти Уолш из «Indiewire» отметила, что Келли пытается понять «почему люди изменяются, как это происходит, если это действительно возможно. Что касается последнего вопроса, то фильм дает не совсем окончательный ответ — делают ли люди тот выбор, который они просто делают, или должны продолжать двигаться по независимому пути, который себе представляют», однако, «в то время как работа выглядит убедительной, особенно Франко и идеи, которые борются вокруг него, большая часть повествования увязла в дополнительных деталях и экспозициях, препятствуя его нежеланию занять позицию по этому вопросу. Интересная история, но, к сожалению, довольно неинтересно рассказанная», в то время как Эрик Кон сказал, что «повествование ведется практически по-журналистски в своем стремлении к задокументировать историю Глатца, Келли копается в ответах, но никогда их не показывает. Но это не значит, что „меня зовут Майкл“ глух к мрачным событиям» и «в своем стремлении к объективности, фильм иногда выглядит слишком упрощенным в отношении своего же собственного блага».

Бойд ван Хёйдж заметил, что «к счастью, сценарий не изобразил историю в простых терминах добра и зла, но это не значит, что в нём вполне достаточно нюансов или прозрения, поднявших данный материал выше хорошо сделанного уровня, но для телевидения этот биографический фильм готов». Питер Дебредж из «Variety» высказал мнение, что «замечательный в своей кажущейся беспристрастности, режиссёрский дебют Джастина Келли по горячему вопросу, не был воспринят многими вне контура артхауса и фестиваля, но, тем не менее будет раздражать зрителей и провоцировать дискуссию со всех сторон, просто потому, что он ранит в сердце рассказом о неуверенности, страхе и предрассудках, связанных с современной гомосексуальностью». Джордан Рауп из «The Film Stage» сказал, что «режиссёрский дебют Джастин Келли, в прошлом сотрудничавшего с Гасом Ван Сентом», решает «сложные вопросы сексуальности и веры с сбалансированной точки зрения», в результате чего, «при отсутствии осуждения любого из своих персонажей или их решений, Келли написал портрет глубоко противоречивого человека в великолепных нюансах», рассказав «сложную историю с неожиданной грациозностью, и закончив её на неоднозначной, но сюжетно безупречной ноте».

Ракеш Рамчурн из «The Independent» предположил, что «для Келли было бы легко изобразить Глатца в качестве гея-самоненавистника, который бросается обратно в шкаф, но истина может быть более сложной (некоторые предположили, что Глатц, возможно, в первую очередь не был геем), но фильм пытается представить факты его жизни того времени, не делая суждений», что «несомненно, является беспристрастным подходом», однако приводит к потере драматичности. Брайан Мойлан из «The Guardian» написал, что «медленная и трудолюбивая» «структура фильма не исправляет его склонности к проповеди» с «высокопарными диалогами полными клише», и в «картине, где Библия убеждает человека изменить всю свою жизнь, совершён смертный грех, заключающийся в ужасной скуке». Дрю Макуини из «HitFix» отметил, что «фильм, конечно, не относится к Майклу как герою за то, что он сделал, но он также просто не делает его объектом презрения, что было бы так легко», и «Джастин Келли, который написал сценарий и снял фильм, как режиссёр не сделал многого в контексте визуального восприятия, и я думаю, что весь фильм имеет вид ТВ-эстетики, что не делает его лучше».

Вадим Рутковский из журнала «Сноб» после просмотра фильма «все с тем же вездесущим энерджайзером Франко в заглавной роли» на фестивале «Amfest», иронично отметил, что «если бы у местных православных маньяков хватало сообразительности не только на погромы, но и на поддержку современного искусства, они бы выкупили права на прокат и крутили «Майкла» на всех своих сходках. Потому что Глатц, бывший лидером гей-движения на протяжении пары десятилетий, вдруг пересмотрел всё, включая ориентацию, покаялся и обратился к Богу в самом консервативном смысле». Наталия Григорьева из «Независимой газеты» написала, что «вездесущего Джеймса Франко, над творческой плодовитостью которого не посмеялся только ленивый, много даже на этом фестивале. После премьеры на Берлинском кинофестивале в Москве показывают драму Джастина Келли «Меня зовут Майкл», где актёр играет Майкла Глатца, некогда гей-активиста, нашедшего бога и сменившего ориентацию на гетеросексуальную. Довольно интересный с актёрской точки зрения (одну из главных ролей наряду с Франко играет Закари Куинто) и при этом весьма нейтральный в оценках фильм на все ещё острую в современном, особенно российском, обществе тему. Не отношение к сексуальным меньшинствам, а скорее влияние социума на самоопределение личности». Денис Рузаев из издания «Lenta.ru» назвал работу Джастина Келли «самым злободневным» и, «пожалуй, лучшим фильмом фестиваля», так как бывший гей-активист «Глатц, блестяще сыгранный Джеймсом Франко, демонстрирует, во-первых, доведенную до абсурда силу человеческой воли, способную застилать глаза даже в самых очевидных ситуациях. Во-вторых, что еще важнее, Глатц — живой пример того, как опасно против собственной природы идти. Насильственный, по сути, отказ от гомосексуальности, конечно, не приводит его к счастью, только запутав еще сильнее, заводя в тупик куда более опасный и мрачный, чем дающий переменам героя старт кризис среднего возраста», а сам режиссёр высмеивает «гротескную трансформацию» персонажа, «но находит силы и способ выписать этому трикстеру не только отповедь, но и приличную порцию сочувствия», в результате фильм оборачивается «рассказом о людях как таковых. Кто из нас, подобно Глатцу, не ощущал себя загнанным в рамки ограниченных стереотипов? А кто не пытался подогнать себя под чуждый, навязанный обществом или воспитанием сюжет? Или не строил свою жизнь по почерпнутому у других («как у людей») сценарию? Если такой человек найдется, пусть сам ищет, в кого ему кинуть томиком Библии».

Награды и номинации

Год	Фестиваль	Награда	Категория	Номинанты	Результат	Прим.
2015	17-й ЛГБТ-кинофестиваль «FilmOut» в Сан-Диего	FilmOut Festival Awards	Лучший фильм	Джастин Келли	Победа
			Лучшая женская роль второго плана	Эмма Робертс	Победа
			Лучший режиссёр	Джастин Келли	Победа
		FilmOut Audience Awards	Лучший фильм	Джастин Келли	Победа
			Лучшая мужская роль	Джеймс Франко	Победа
			Лучшая мужская роль второго плана	Закари Куинто	Победа
			Лучшая женская роль второго плана	Эмма Робертс	Победа
			Лучший сценарий	Джастин Келли	Победа

Ссылки

• «Меня зовут Майкл» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.rottentomatoes.com/m/i_am_michael/ «Меня зовут Майкл»] (англ.) на сайте Rotten Tomatoes
• [www.metacritic.com/movie/i-am-michael «Меня зовут Майкл»] (англ.) на сайте Metacritic

Отрывок, характеризующий Меня зовут Майкл

Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]