Мушфиг, Микаил
| Микаил Мушфиг | |
| азерб. Mikayıl Müşfiq | |
 | |
| Имя при рождении: |
Микаил Абдулкадыр оглы Исмаилзаде |
|---|---|
| Псевдонимы: |
Микаил Мушфиг |
| Место рождения: |
город Баку, |
| Гражданство: | |
| Род деятельности: | |
| Годы творчества: | |
| Жанр: | |
Микаил Мушфиг (наст. Микаил Абдулкадыр оглы Исмаилзаде азерб. Mikayıl Əbdülqadir oğlu İsmayılzadə; 5 июня 1908, Баку, Российская империя — 6 января 1938, Баку, АзССР, СССР) — азербайджанский поэт и писатель, который несмотря на свою короткую жизнь оставил значительный след в азербайджанской литературе, был одним из интеллектуалов Азербайджана. Является автором многих стихов, воспевающих любовь и красоту. В стихах он также выражал свои взгляды на социально-культурные вопросы. Стал жертвой сталинских репрессий и был расстрелян в 1938 году. В Литературной энциклопедии Мушфиг назван азербайджанским тюркским поэтом[1].
Содержание
Жизненный путь
Ранние годы
Микаил Мушфиг родился 5 июня 1908 года в Баку в семье учителя бакинской школы «Саадат» Мирзы Кадыра Исмаилзаде. Согласно кандидату исторических наук Нуриде Гулиевой являлся татом[2]. Его отец писал стихи, а также являлся автором либретто для оперы азербайджанского композитора Муслима Магомаева «Шах Исмаил»[3]. Микаил Мушфиг ещё в раннем детстве потерял родителей. Осиротевшего мальчика взяли под свою опеку его родные.
В 1915 году Микаил поступает в русскоязычную школу в Баку. В 1920 году, завершив начальное образование, он поступает в бакинскую учительскую семинарию. В 1931 году Мушфиг становится выпускником Высшего педагогического института (Азербайджанский Государственный Университет) и в течение нескольких лет преподает литературу в бакинских школах.
Поэт приветствовал переход в Азербайджане в 1920-е годы с арабского алфавита на латинский. Он надеялся, что таким образом в Азербайджане и других странах Востока удастся победить неграмотность. Он также выступал активным пропагандистом традиционных азербайджанских музыкальных инструментов, которые были запрещены тогдашним режимом.[4]
Жертва репрессий
Микаил Мушфиг стал жертвой массовых Сталинских репрессий, осуществлявшихся в 1930-е годы в СССР. 19 марта 1937 года, выступая перед собравшимися делегатами III пленума Союза писателей Азербайджана со стихами «Листки раздумий», созданными в форме рубаи, поэт стремился передать свои ощущения времени, свои настроения и мечты через строки:
- Высокий я избрал себе маршрут -
- Подъём, с борьбою сопряжённый, крут.
- Мне хорошо среди людей хороших,
- Что ценят человека, ценят труд!
- Я молод, знаю-счастье предо мной,
- Как месяц, что не стал ещё луной,
- Я только распускаю парус белый-
- Не вей же, чёрный ветер, над волной!
18 апреля 1937 года эти стихи, состоящие из 45 четверостиший, были опубликованы в «Литературной газете», а уже в следующих номерах той же газеты началась кампания обвинений поэта в измене. Таким образом, судьба поэта была практически предрешена. 8 января 1938 года, после непродолжительного судебного заседания, «врагу народа» был вынесен смертный приговор, который был приведен в исполнение 12 марта 1939 года.
Творчество Микаила Мушфига
Раннее творчество
Ещё в ученические годы у Микаила проявляется глубокий интерес к литературе и особенно к поэзии. Он начал писать стихи в 1926 году, в 18 летнем возрасте и за короткое время стал одним из самых признанных азербайджанских поэтов. В период с 1930 по 1935 годы он издает десять сборников стихов. Наряду с такими знаменитыми азербайджанскими поэтами того времени, как Самед Вургун, Сулейман Рустам, Расул Рза и др., которые создали первые образцы азербайджанской поэзии, Микаил Мушфиг также плодотворно разрабатывал современную тему, затрагивая в своих произведениях созидательную деятельность освобожденного народа.
Поэмы
Поэмы занимают большое место в творчестве Мушфига. Наиболее знаменитыми из его поэм были: «Гая», «Мой друг», «Среди буровых», «Пастух», «Дядя Джаби» и др.). Главное достоинство эпических произведений поэта составляют полнота характеров его героев, хорошо построенный сюжет, драматизм событий и естественность диалогов. В его поэмах убедительно раскрывается внутренний мир людей.
Поэма Микаила Мушфига — «Среди буровых» — является одним из первых произведений азербайджанской поэзии, которые посвящены труду нефтяников. В поэме показывается жизнь нефтяников одного из бакинских нефтяных промыслов, раскрываются характеры героев, духовный мир человека. Автор показывает, как самоотверженный труд переделывает сознание людей.
А в сатирической поэме «Мой друг» поэт высмеивает алчных, пустых и лишённых каких бы то ни было принципов и убеждений в жизни людей. Тонкий юмор, которым пронизана эта поэма, авторские отступления и афоризмы привлекают внимание любителей сатирического жанра.
"Романтика революции, героика борьбы за социализм — основное содержание поэзии М. ("Клятва", "Революция", "28 апреля" и др.).[5]
Память о Мушфиге
Увековеченная память
- Одна из административно-территориальных единиц Карадагского района города Баку названа в честь поэта Мушвигабадом.[6]
- На проспекте «Строителей» в Баку воздвигнут памятник поэту[7]
- Памятник Микаилу Мушфигу установлен по дороге в Хызы.
- Именем Микаила Мушфига названа одна из улиц в Баку.
- В настоящее время в 7 микрорайоне идёт строительство станции «Микаил Мушфиг» Бакинского метрополитена.
- В честь его имени в 1975 году была открыта школа в Гяндже.
- 100-летнему юбилею поэта посвящена почтовая марка Азербайджана, выпущенная в 2008 году компанией «Азермарка».
100-летний юбилей поэта
В 2008 году президент Азербайджана Ильхам Алиев издал Распоряжение о праздновании 100-летия Микаила Мушфига, юбилей которого широко отмечался во всех регионах страны. Проводились дни Мушфига, вечера поэзии и другие мероприятия[3].
Постоянное представительство Азербайджана при ЮНЕСКО обратилось к Организации с просьбой принять участие в 2008 году в мероприятиях по случаю 100-летия со дня рождения поэта.
С 8 по 10 ноября 2008 года, в азербайджанском городе Шеки, при организации Министерства культуры и туризма Азербайджана был проведен III Общереспубликанский конкурс художественного чтения «Дейилен сез ядигардыр» («Сказанное слово — память»), посвященный 100-летнему юбилею Микаила Мушфига. По итогам мероприятия, проведённого в зале Шекинского Государственного Драматического театра, победители и призёры конкурса получили дипломы и денежные призы.[8]
Напишите отзыв о статье "Мушфиг, Микаил"
Примечания
- ↑ Мушфиг // Литературная энциклопедия
- ↑ [irs-az.com/new/pdf/091110154652.pdf Таты Азербайджана] // Международный азербайджанский журнал «IRS-Наследие». Нурида Гулиева, кандидат исторических наук.
- ↑ 1 2 Г. Джавадова. [www.anl.az/down/medeniyyet2008/iyul/medeniyyet2008_iyul_691.htm Души прерванный полет] (рус.), Газета Бакинский рабочий (2008.- 8 июля).
- ↑ [unesdoc.unesco.org/images/0015/001500/150036r.pdf Заявки государств-членов, признанные генеральным директором ЮНЕСКО приемлемыми]
- ↑ Микаил Мушфиг — статья из Большой советской энциклопедии.
- ↑ [qaradagh.gov.az/page/10.html Rayon haqqında]
- ↑ [erichware.com/foto/baku/pamat/mempamat.htm Бакинские памятники] (рус.), ErichWare.
- ↑ [subscribe.ru/archive/country.other.trend/200811/11161530.html/#1103b83ff91ec0df38f3cd092f8fcb48 В Шеки завершился конкурс художественного чтения]
Литература
- Мушфик Микаил. Звени тар…: Стихотворения и поэмы // Пер. с азерб. Предисл. Г. Гусейноглу //.Б.: «Язычы», 1981.-262 стр.
- Мушфик Микаил. Избранное. Стихотворения и поэмы // Пер. с азерб.;Предисл. Я. Смелякова //.М.: «Худож. Литература», 1973.-318 стр.
- Мушфик Микаил. Лирика / Мушфик; // Пер.с азерб. В. Кафарова; Худож. Ю. Сальников //. Б.: «Язычы», 1985.-88 стр.
- Мушфик М. Лирика // Пер. с. азерб. В. Кафарова //. Б.: «Язычы», 1985.-98 стр.
- Мушфик Микаил. Разбитый саз. Стихи и поэма. [Переводы. Предисл. Г.Г.Гусейноглу] Баку, «Гянджлик», 1968. – 134 стр.
Ссылки
- Микаил Мушфиг — статья из Большой советской энциклопедии.
- [www.bakunews.info/news/750.html Микаил Мушфиг]
- [www.proza.ru/2008/05/15/237 Мария Кондински: «Микаил Мушвиг. Поэзия Востока»]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Мушфиг, Микаил
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.
На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
