Милет (царь Лаконии)
Поделись знанием:
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
Милет (иначе Милес, др.-греч. Μύλητος, Μύλης) — персонаж древнегреческой мифологии[1]. Второй царь Лаконии, старший сын Лелега от наяды Перидеи (Περιδέα или Περιδια)[2][3], брат Поликаона[4][5], Бомолоха и Ферапны, в честь которой названо одноименное древнее местечко Лаконии[6]. С нимфой Теледикой родил Еврота и Кепидию; дед Спарты, в честь которой был назван город Спарта.
Занял престол Лаконии после смерти своего отца. Преемником же Милета стал его сын Еврот[7].
Считался изобретателем жерновов для помола зерна (мельницы), названными «милами» (μύλος), за что в народе был прозван «мельником». Недалеко от археологических памятников деревни Ферапна (Θεράπνη или Θεραπνάι), к юго-востоку от Спарты находится местечко под названием Алесии (Ἀλεσίαις — «место помола»). Там во II веке Павсаний путешествуя по Лаконии услышал легенду о создании царем Милетом первой мельницы и о первом помоле зерна в Алесиях[8].
Стефан Византийский упоминает Μυλάντιοι δεοὶ — покровителей мельниц.
Согласно другой традиции, вторым царем Лаконии был Еврот, названный сыном Лелега, а не внуком[9].
Примечание
- ↑ MYLES. by Leonhard Schmitz / [quod.lib.umich.edu/m/moa/acl3129.0002.001/1139?page=root;size=100;view=image A Dictionary of Greek and Roman biography and mythology. By various writers]. Ed. by William Smith. Illustrated by numerous engravings on wood. Boston: Little, Brown and co., 1867. vol. 2, — p. 1129
- ↑ Схолии к Еврипиду. Орест, 615
- ↑ Схолии к Еврипиду. Орест, 626
- ↑ Павсаний. [hronologia.narod.ru/lakonika.html#1 Описание Эллады. III, 1, 1]
- ↑ Павсаний. [hronologia.narod.ru/messenia.html#1 Описание Эллады. IV 1, 2]
- ↑ Павсаний. [hronologia.narod.ru/lakonika.html#19 Описание Эллады. III, 19, 9]
- ↑ Павсаний. [hronologia.narod.ru/lakonika.html#1 Описание Эллады. III, 1, 1]
- ↑ Павсаний. [hronologia.narod.ru/lakonika.html#20 Описание Эллады. III, 20, 2]
- ↑ Псевдо-Аполлодор. [ancientrome.ru/antlitr/apollodor/apoll03-f.htm Мифологическая библиотека]. III, 10, 3
|
Это заготовка статьи по античной мифологии. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Напишите отзыв о статье "Милет (царь Лаконии)"
Отрывок, характеризующий Милет (царь Лаконии)
И присоедини тайную сладостьК этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
