Никольский, Михаил Ильич

Никольский Михаил Ильич
Дата рождения	25 октября 1877(1877-10-25)
Место рождения	Санкт-Петербург
Дата смерти	28 февраля 1917(1917-02-28) (39 лет)
Место смерти	Кронштадт
Принадлежность	Российский Императорский флот
Годы службы	1891-1917
Звание	Капитан 1-го ранга
Командовал	№ 126, «Послушный», «Нарова», «Баян» (врид), «Аврора»
Сражения/войны	Русско-японская война: Бой у Цзиньчжоу, Оборона Порт-Артура Первая мировая война
Награды и премии

Михаил Ильич Никольский (25 октября 1877 — 28 февраля 1917) — русский морской офицер, участник Русско-японской и Первой мировой войн, убитый толпой демонстрантов в дни Февральской революции.

Биография

1877—1902

Родился 25 октября 1877 года в Санкт-Петербурге, происходил из дворян Астраханской губернии. В 10-летнем возрасте определён во 2-й Петербургский Кадетский корпус, однако в 1891 году сдал экзамены и был зачислен в Морской кадетский корпус. Окончил это учебное заведение пятым по успеваемости и был при окончании корпуса удостоен Премии имени адмирала Нахимова в числе лучших выпускников. В 1897 году произведён в мичманы флота.

Начал службу в должности вахтенного начальника сначала транспорта «Самоед» на Балтийском, затем миноносца № 119 на Средиземном море в эскадре адмирала Бирилёва. В 1902 году переведён в Кронштадт для учёбы в Артиллерийском офицерском классе и в декабре произведён в лейтенанты. К этому времени знал французский и итальянский языки.

Служба на Тихом океане

После окончания занятий получил назначение судовым артиллерийским офицером на крейсер II ранга «Джигит» и совершил на этом корабле переход на Тихий океан. В 1903 году переведён на канонерскую лодку «Бобр» и принял на ней участие в первых боях Русско-японской войны. С 10 по 14 мая 1904 года Никольский руководил батареей морской артиллерии у Цзиньчжоу. В начале октября назначен артиллерийским офицером на крейсер I ранга «Баян». 25 ноября при обстреле крейсера из 11-дюймовых орудий был серьёзно контужен в голову, но продолжал руководить огнём с корабля и покинул его только после окончательного потопления. До падения крепости руководил морскими батареями на сухопутье. Через месяц после пленения отпущен в Россию по состоянию здоровья. За отвагу награждён четырьмя боевыми орденами.

1905—1913

После возвращения на Балтийский флот в 1905 году Никольский был назначен на учебное судно «Воин», вскоре убыл в отпуск, по возвращении из которого месяц работал в экзаменационной Комиссии Учебного Артиллерийского Отряда Балтийского моря. Летом 1907 года произведён в старшие лейтенанты и назначен Флагманским артиллерийским офицером штаба командующего 1-м отрядом минных судов Балтийского моря. Кампанию следующего года Никольский провёл на крейсере «Герцог Эдинбургский», после чего получил должность командира миноносца № 126. Три года учился в Николаевской морской академии (1909—1912), затем назначен командиром миноносца «Послушный». 2 апреля 1913 года переведён командовать минным заградителем «Нарова», на котором добился больших успехов в деле подготовки экипажа к минным постановкам на случай неожиданного начала военных действий.

Первая мировая война

С началом Первой мировой войны принимал участие во всех важнейших минных постановках в Финском заливе, за что награждён орденом Св. Владимира 4-й степени и произведён в капитаны 2-го ранга. В 1915 году замещал командира крейсера «Баян» в период болезни А. К. Вайса, затем работал в Службе связи.

8 февраля 1916 года назначен командиром крейсера «Аврора». Через некоторое время Никольский подал рапорт с предложениями об увеличении артиллерии крейсера и переделке имеющихся артиллерийских станков. Перед постановкой крейсера на капитальный ремонт написал донесение, в котором указывал на возможное пагубное влияние длительной стоянки в порту на команду крейсера. В нём он писал, в частности, что «команда, до сих пор не поддававшаяся преступной агитации, поддастся ей и, как это часто бывает, перейдет в другую крайность — благодаря своей сплоченности из самой надежной во время войны станет самой ненадежной. Почва для этого самая благоприятная — долгая стоянка в Петрограде у завода». Сразу после начала ремонта в Кронштадтском порту Никольский установил на крейсере жёсткий порядок; в частности, ввёл ограничения по сходу команды на берег и потребовал тщательного осмотра всех запираемых после работ помещений. За свою требовательность получил в матросской среде прозвище «Вирен». Офицеры также недолюбливали нового командира и обращались к нему исключительно формально.

Февральская революция

27 февраля 1917 года, с началом Февральской революции, Никольский распорядился усилить вооружённый караул на крейсере; теперь его возглавляли не кондукторы, а офицеры. Вскоре на «Авроре» с согласия Никольского были размещены арестованные агитаторы и «подстрекатели». Через некоторое время в команде крейсера распространились слухи, что корабль собираются использовать как плавучую тюрьму. Поэтому Никольский, опасаясь осложнений с командой, настоял на том, чтобы задержанных убрали с крейсера. Когда конвой вывел арестованных на палубу, стоявшие на шкафуте революционно настроенные матросы отреагировали на их появление радостными криками «Ура! Браво! Освободить!». Не подчинившись приказанию вахтенного начальника прекратить шум, матросы продолжали кричать и наносить оскорбления караульным, не уходя со шкафута. Тогда Никольский и старший офицер крейсера П. П. Огранович открыли по толпе матросов огонь из револьверов, и палуба мгновенно опустела. Выстрелами Никольского (он стрелял одновременно из двух револьверов) и Ограновича были ранены трое матросов: двое легко и один смертельно — Прокофий Яковлевич Осипенко (был похоронен на Марсовом поле). Спустившись в каюту, Никольский доложил в штаб о случившемся; оттуда последовало предложение прислать сотню казаков для усмирения возможного бунта. Михаил Ильич категорически отказался от этой меры, рассчитывая на благоразумие команды. Затем был сыгран «Большой сбор» поротно, и Никольский объяснил каждой роте моряков ситуацию на крейсере и в городе, объясняя происходящие в Петербурге беспорядки изменой и провокацией, организованной немцами. Тем не менее, в адрес командира и офицеров слышались открытые угрозы, причём команду кто-то настраивал против начальствующих чинов. Ночью Никольский вызвал к себе в каюту старшего механика и передал ему своё обручальное кольцо и нательный крест для передачи жене в случае, если с ним что-то случится. Ночью на мостике «Авроры» были установлены пулемёты, чтобы избежать нападения с берега.

Утром был созван офицерский совет, на котором решили не открывать огонь даже в случае попытки бунтовщиков овладеть крейсером. 14 офицеров, 3 гардемарина и 11 кондукторов не могли рассчитывать на поддержку большей части команды, следовательно, кровопролитие было бы бесцельным. После побудки 28 февраля команда крейсера приступила к приборке помещений. В 9 часов напротив «Авроры» начали появляться группы рабочих, которые вскоре превратились в демонстрацию с красными флагами, лентами и повязками. Среди демонстрантов были и вооружённые люди. Из толпы послышались выкрики, призывающие команду крейсера бросить работу и идти в город. По свидетельству очевидцев, Никольский заявил, что не собирается задерживать команду на корабле и все желающие, кроме занятых вахтой, дежурствами и караулом, могут сойти на берег. После этих слов Михаил Ильич ушёл к себе в каюту.

Толпа тем временем заполнила корабль; спешившие на берег матросы торопились и переодевались в выходное платье. Всё оружие, в том числе офицерское, было роздано по рукам, частично — рабочим. Узнав о том, что 27 февраля офицеры стреляли в команду и среди неё были раненые, рабочие потребовали немедленной расправы над командиром и старшим офицером крейсера. Матросы решили отвести их в Таврический дворец, куда сводили сопротивлявшихся восстанию лиц. С Никольского и Ограновича сорвали погоны и начали сводить их по сходням на берег. Старшему офицеру «Авроры» машинист Сергей Куприянович Бабин нанес удар штыком в горло. Никольского застрелил машинист крейсера Николай Кузьмич Брагин.

Награды

• Орден Святого Станислава 3 степени с мечами и бантом (07.07.1904)
• Св. Анны 3 степени с мечами и бантом (11.10.1904)
• Св. Станислава 2 степени с мечами (20.12.1904)
• Св. Анны 2 степени с мечами (12.12.1905)
• Св. Анны 4 степени с надписью «За храбрость» (02.04.1907)
• Подарок по чину (06.12.1908)
• Св. Владимира 4 степени (06.12.1914)
• Бант к ордену Св. Владимира 4 степени (22.09.1915)
• Мечи к ордену Св. Владимира 4 степени с бантом (25.04.1916)
• Св. Владимира 3 степени (06.12.1916)
• Греческий Спасителя кавалерский крест (1900)

Литература

• Граф Г. К. На «Новике». Балтийский флот в войну и революцию / Предисл. и комментарии В. Ю. Грибовского. — СПб.: издательство «Гангут», 1997. — 488 с. илл. ISBN 5-85875-106-7. Тираж 5300 экз. // 2-е издание
• Л. Л. Поленов Крейсер «Аврора». Л.: Судостроение, 1987.— 264 с.; ил. (Замечательные корабли).
• Трагедия каперанга Никольского // Гангут. Сб. ст. СПб., 1995. Вып. 8.

Ссылки

• [rjw.narod.ru/people/Kl/officers/nikolsky.htm Биография]
• [infoart.udm.ru/history/navy/biogra13.htm#Nikolskiy Краткие биографические справки]
• [aurora8.ru/istoriya-krejsera/command.html Командиры крейсера]
• [www.pravda-nn.ru/archive/number:507/article:7761/ Бандитская пуля для капитана]

Отрывок, характеризующий Никольский, Михаил Ильич

Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.