Оболенский, Иван Михайлович (1853)

Князь Ива́н Миха́йлович Оболе́нский (1853 — 28 февраля 1910, Санкт-Петербург) — генерал-лейтенант по Адмиралтейству, генерал-адъютант (1 августа 1904), губернатор харьковский и херсонский, в 1904—1905 годах финляндский генерал-губернатор.

Биография

Из симбирской ветви Оболенских. Сын князя Михаила Александровича Оболенского.

Образование получил в Морском кадетском корпусе, откуда выпущен был мичманом, и более пяти лет прослужил во флоте, в том числе на императорских яхтах «Держава» и «Александрия». Во время Русско-турецкой войны, находясь в Черноводах в отряде капитан-лейтенанта Дубасова на миноносном катере «Князь Пожарский», отличился при проводке брандеров на турецкие суда и мост, за что был награждён орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «за храбрость».

Выйдя в отставку в 1881 году, был избран симбирским уездным предводителем дворянства. Также состоял почётным мировым судьёй, председателем съезда мировых судей и гласным губернского земства. Выставленный старшим кандидатом на пост симбирского губернского предводителя дворянства, был утверждён в этой должности 12 января 1889 года. 13 июня 1897 года назначен херсонским губернатором. На этом посту удостоился высочайшей благодарности за энергичные действия по прекращению антиеврейских беспорядков, возникших в 1899 году. 14 января 1902 года назначен харьковским губернатором. В том же году был награждён орденом Святого Владимира 2-й степени «за энергию, выказанную при прекращении беспорядков в Валковском уезде».

29 июля 1902 года в саду «Тиволи» произошло покушение на жизнь князя Оболенского. Непосредственный исполнитель Фома Качура выстрелил несколько раз, но промахнулся, и Оболенский был только легко ранен. Будучи задержан, Качура назвал себя членом Боевой организации партии социалистов-революционеров и заявил, что действовал по её постановлению. При нём оказался пакет, в котором был вложен «приговор „Боевой Организации“».

31 марта 1903 года был уволен с должности губернатора с назначением состоять при министре внутренних дел. Председательствовал в предварительной комиссии по пересмотру прав евреев. В июле 1904 года был назначен на пост финляндского генерал-губернатора после убийства генерала Н. И. Бобрикова. На этом посту повёл умиротворительную политику.

Таким образом кн. Оболенский был к всеобщему удивлению назначен финляндским ген.-губернатором… Кн. Оболенский был не глупый и хороший человек, но не особенно серьезный и страшный балагур, причем для балагурства готов был часто фантазии смешивать с истиной. Его даже в семействе Оболенских иначе не звали, как Ваня Хлестаков.

— Витте С. Ю. Царствование Николая II, глава 60 // [az.lib.ru/w/witte_s_j/text_0060.shtml Воспоминания]. — М.: Соцэкгиз, 1960. — Т. 3. — С. 272. — 75 000 экз.

Похоронен в своём имении близ села Ивановка в Симбирской губернии.

Источники

• Современная Россия в портретах и биографиях выдающихся деятелей. — Санкт-Петербург, 1904. — С. 90.

Ссылки

• [www.archive.org/details/revolutioninfinl00vladrich Vsevolod Vladimirov: The Revolution in Finland under Prince John Obolensky]

Отрывок, характеризующий Оболенский, Иван Михайлович (1853)

Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?