О’Нил, Ричард Уильям

Ричард Уильям О’Нил
англ. Richard William O'Neill
Ричард О’Нил, 1935 год
Дата рождения	28 августа 1898(1898-08-28)
Место рождения	Нью-Йорк-Сити, Нью-Йорк, США
Дата смерти	9 апреля 1982(1982-04-09) (83 года)
Место смерти	Хоуторн, Уэстчестер, Нью-Йорк
Принадлежность	США США
Род войск	армия США
Годы службы	1916—1918
Звание	Сержант
Часть	42-я дивизия 165-й полк
Сражения/войны	Первая мировая война  • Западный фронт  •  • Битва на Марне  •  • Мёз-Аргоннское наступление
Награды и премии
Связи	Уильям Донован (командир)
В отставке	бизнесмен

Ричард Уильям О’Нил (англ. Richard William O'Neill; 28 августа 1898, Нью-Йорк-Сити, Нью-Йорк, США — 9 апреля 1982, Хоуторн, Уэстчестер, Нью-Йорк) — сержант армии США, кавалер высшей военной награды США — медали Почёта.

Биография

Молодые годы

Ричард Уильям О’Нил родился 28 августа 1898 года в Нью-Йорке в ирландско-американской семье Джона О’Нила, коренного ирландца из английского Ливерпуля, и Энн Уотсон, уроженки США, имевшей ирландские корни. Ричард вырос в Гарлеме и стал профессиональным боксёром, одержав за время карьеры победы в 12 боях.

Первая мировая война

После начала Первой мировой войны О’Нил был призван на действительную военную службу в армию США и зачислен в ряды Национальной гвардии Нью-Йорка. В июне 1916 года он получил звание сержанта и переведён в 69-й полк, сформированный из ирландцев-католиков Нью-Йорка. Вместе с О’Нилом служили выходцы из ирландских кварталов Гарлема, округа Газхаус, Пяти Углов, Адской кухни, Ист-Сайда и Вест-Сайда, Бруклина, Квинса, Лонг-Айленд-Сити, Рокавэя, Статен-Айленда и Бронкса. В августе 69-й полк был переименован в 165-й и определён в 42-й «Радужную» дивизию. С 1 сентября по 25 октября 1917 года солдаты полка проходили обучение на базе «Кэмп-Миллс», в ноябре были отправлены во Францию, куда прибыли в феврале, после чего соединились с французским 32-м батальоном шассеров. С мая по июнь они участвовали в оборонительных операциях в секторе «Баккара» в Лотарингии, а затем перемещены в регион Шампань для отражения немецкого наступления, начавшегося 15 июля, которое было остановлено три дня спустя в ходе контратаки союзников. 25 июля 42-я дивизия была прикреплена к американскому I корпусу, находившемуся рядом с французской Шестой армией к юго-западу от Реймса, в результате чего было облегчено положение 26-й дивизии. 26 июля части 42-й дивизии приступили к атакам на противника у реки Урк, которые к 28 июля переросли в полномасштабные боевые действия.

30 июля 1918 года 165-й полк был вынужден остановиться примерно в миле к северу от реки Урк перед фермой «Мерси». После этого 20-летний сержант О’Нил взял на себя командование взводом роты «D» из оставшихся 42 человек и принял решение очистить близлежащий лес Брюле от позиций немецких пулемётчиков. Быстро продвигаясь вперёд и отделившись от своих солдат, он остался один с разряженным ружьём, пистолетом и несколькими гранатами. Заметив рядом с собой покрытый камуфляжем блиндаж, О’Нил вбежал в него и, к своему удивлению, увидел у пулемёта 25 немцев, поразившихся его появлению. Быстро отреагировав, О’Нил бросил в них гранату и открыл огонь из пистолета. Будучи вынужденным вступить в рукопашный бой с тремя бросившимися на него немцами, О’Нил продолжил сопротивление и, продолжив отражать удары, убил их всех. После этого, к своему изумлению, он обнаружил, что около 20 остальных немцев подняли руки в знак сдачи. Уничтожив укрепления противника и поведя пленных в расположение своего взвода, О’Нил попал под немецкий огонь из другого пулемётного гнезда, в результате которого все сдавшиеся погибли. Не имея возможности отползти или уйти с линии атаки, он скатился с холма, после чего был эвакуирован с поля боя. Товарищи завернули О’Нила в одеяло и понесли в медпункт, однако он, несмотря на семь ранений, потребовал приёма у своего командира генерала Уильяма Донована, которому сообщил важную информацию. В октябре 1918 года, после выписки из госпиталя, находившегося у границы с Испанией, О’Нил прибыл в расположение своего полка и принял участие в Мёз-Аргоннском наступлении, во время которого получил одиннадцатое ранение, но уже в руку, оставшуюся частично парализованной. Всю войну он прошёл с фотографией возлюбленной Эстель Джонсон, своей соседки по Гарлему, которая, однако, вышла за его сослуживца — капеллана Фрэнсиса Даффи.

Последующая жизнь

В 1919 году О’Нил вернулся в США, окончил профессиональные строительные курсы в Сити-колледже и выучился на инженера-электрика в Колумбийском университете, после чего занялся бизнесом. Некоторое время он работал продавцом, а затем открыл свой винный магазин. Позже О’Нил женился и поселился на 114-й улице в Нью-Йорке. Своему сыну он дал имя Уильям Донован О’Нил — в честь командира 165-го полка и кавалера медали Почёта Уильяма Донована.

5 июля 1921 года президент США Уоррен Гардинг за «выдающиеся храбрость и отвагу, проявленные с риском для жизни и превышающие долг службы в бою с врагом на реке Урк» наградил 23-летнего Ричарда О’Нила медалью Почёта.

Основание для награждения Медалью Почёта

Президент Соединенных Штатов Америки, от имени Конгресса, с гордостью представляет Медаль Почета сержанту Ричарду Уильяму О’Нилу (ASN: 89741), Армии Соединенных Штатов, за экстраординарный героизм, проявленный 30 июля 1918 года во время службы в роте D, 165-й полка, 42-й дивизии, в бою на реке Урк, Франции. Продвигаясь к линии фронта, он напал на отряд из 25 противников. В ходе последовавшего рукопашного боя он выдержал пистолетные раны, но героически продолжил продвижение, во время которого он получил дополнительные ранения; и несмотря на большое физическое напряжение, он остался в ведущей команде своего отряда. Будучи вторично раненым, он был вынужден согласиться на эвакуацию из-за слабости и потери крови, но настоял на приёме у первого командира батальона, чтобы передать ему ценную информацию относительно позиций противника и расположения наших войск.

Оригинальный текст (англ.)  

The President of the United States of America, in the name of Congress, takes pleasure in presenting the Medal of Honor to Sergeant Richard William O'Neill (ASN: 89741), United States Army, for extraordinary heroism on 30 July 1918, while serving with Company D, 165th Infantry, 42d Division, in action at Ourcq River, France. In advance of an assaulting line, Sergeant O'Neill attacked a detachment of about 25 of the enemy. In the ensuing hand-to-hand encounter he sustained pistol wounds, but heroically continued in the advance, during which he received additional wounds; but, with great physical effort, he remained in active command of his detachment. Being again wounded, he was forced by weakness and loss of blood to be evacuated, but insisted upon being taken first to the battalion commander in order to transmit to him valuable information relative to enemy positions and the disposition of our men.

В 1922 году на первом съезде американских ветеранов-инвалидов штата Нью-Йорк, О’Нил, как наиболее известный участник Первой мировой войны из Нью-Йорка, был единогласно выбран первым героем штата, а губернатор Натан Миллер назначил его представителем штата на церемонии открытия Зала славы Калифорнии в Сан-Франциско. В 1940 году совет старейшин Нью-Йорка назвал в честь О’Нила треугольный парк на Элтон-авеню, 161-й и 163-й улицами. В 1975 году губернатор Хью Кэри открыл «Зал О’Нила» в казармах Камп-Смит в Пикскилле. В последние годы О’Нил жил в Бронксвилле.

Ричард Уильям О’Нил скончался 9 апреля 1982 года в возрасте 84 лет в доме престарелых Розари-Хилл-Хоум в Хоуторне (округ Уэстчестер, штат Нью-Йорк). Похороны прошли на кладбище «Врата Небес».

Память

В 2015 году на кладбище «Врата Небес» был открыт «Мемориальный парк Медали Почёта», в котором установлены памятники Ричарду О’Нилу и Роберту Мюррею — второму кавалеру медали Почёта, похороненному в этом месте.

Награды

О’Нил является наиболее награждённым участником Первой мировой войны из Нью-Йорка. Он был удостоен четырнадцати наград, в том числе от семи правительств иностранных государств: медаль Почёта (США), медаль Победы в Первой мировой войне с пятью пряжками (США), медаль Службы на мексиканской границе (США), Крест выдающейся службы (штат Нью-Йорк), медаль Службы на Первой мировой войне (штат Нью-Йорк), медаль Службы на мексиканской границе (штат Нью-Йорк), Военный крест с пальмой и двумя звёздами (Франция), Воинская медаль (Франция), Военный крест (Бельгия), офицер Ависского ордена (Португалия), Крест за боевые заслуги (Италия), офицер ордена Звезды Румынии (Румыния), Медаль за храбрость (Черногория), орден Белого орла (Сербия).

См. также

• Список американских ирландцев, награждённых медалью Почёта
• Список награждённых медалью Почёта за Первую мировую войну

Литература

• James H. Willbanks. [books.google.ru/books?id=Y-FQ_ueG4AwC&pg=PA249&lpg=PA249&dq=Richard+O'Neill+Medal+of+Honor&source=bl&ots=L4W_HAWbhj&sig=LNkC2gktFSW8pRcATkLAjd4iXhY&hl=ru&sa=X&ved=0CC4Q6AEwBmoVChMIotC8wqjlyAIVKo1yCh0laQp_#v=onepage&q=Richard%20O'Neill%20Medal%20of%20Honor&f=false America's Heroes: Medal of Honor Recipients from the Civil War to Afghanistan]. — ABC-CLIO, 2011. — 534 p. — ISBN 9781598843941. (англ.)

Ссылки

• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=7863978 Ричард Уильям О’Нил] (англ.) на сайте Find a Grave
• [www.militaryhallofhonor.com/honoree-record.php?id=1801 Ричард Уильям О’Нил]. Military Hall of Honor.

Нью-Йорк   США   Первая мировая война   Франция

Отрывок, характеризующий О’Нил, Ричард Уильям

Ребенок во сне чуть пошевелился, улыбнулся и потерся лбом о подушку.
Князь Андрей посмотрел на сестру. Лучистые глаза княжны Марьи, в матовом полусвете полога, блестели более обыкновенного от счастливых слёз, которые стояли в них. Княжна Марья потянулась к брату и поцеловала его, слегка зацепив за полог кроватки. Они погрозили друг другу, еще постояли в матовом свете полога, как бы не желая расстаться с этим миром, в котором они втроем были отделены от всего света. Князь Андрей первый, путая волосы о кисею полога, отошел от кроватки. – Да. это одно что осталось мне теперь, – сказал он со вздохом.


Вскоре после своего приема в братство масонов, Пьер с полным написанным им для себя руководством о том, что он должен был делать в своих имениях, уехал в Киевскую губернию, где находилась большая часть его крестьян.
Приехав в Киев, Пьер вызвал в главную контору всех управляющих, и объяснил им свои намерения и желания. Он сказал им, что немедленно будут приняты меры для совершенного освобождения крестьян от крепостной зависимости, что до тех пор крестьяне не должны быть отягчаемы работой, что женщины с детьми не должны посылаться на работы, что крестьянам должна быть оказываема помощь, что наказания должны быть употребляемы увещательные, а не телесные, что в каждом имении должны быть учреждены больницы, приюты и школы. Некоторые управляющие (тут были и полуграмотные экономы) слушали испуганно, предполагая смысл речи в том, что молодой граф недоволен их управлением и утайкой денег; другие, после первого страха, находили забавным шепелявенье Пьера и новые, неслыханные ими слова; третьи находили просто удовольствие послушать, как говорит барин; четвертые, самые умные, в том числе и главноуправляющий, поняли из этой речи то, каким образом надо обходиться с барином для достижения своих целей.
Главноуправляющий выразил большое сочувствие намерениям Пьера; но заметил, что кроме этих преобразований необходимо было вообще заняться делами, которые были в дурном состоянии.
Несмотря на огромное богатство графа Безухого, с тех пор, как Пьер получил его и получал, как говорили, 500 тысяч годового дохода, он чувствовал себя гораздо менее богатым, чем когда он получал свои 10 ть тысяч от покойного графа. В общих чертах он смутно чувствовал следующий бюджет. В Совет платилось около 80 ти тысяч по всем имениям; около 30 ти тысяч стоило содержание подмосковной, московского дома и княжон; около 15 ти тысяч выходило на пенсии, столько же на богоугодные заведения; графине на прожитье посылалось 150 тысяч; процентов платилось за долги около 70 ти тысяч; постройка начатой церкви стоила эти два года около 10 ти тысяч; остальное около 100 та тысяч расходилось – он сам не знал как, и почти каждый год он принужден был занимать. Кроме того каждый год главноуправляющий писал то о пожарах, то о неурожаях, то о необходимости перестроек фабрик и заводов. И так, первое дело, представившееся Пьеру, было то, к которому он менее всего имел способности и склонности – занятие делами.
Пьер с главноуправляющим каждый день занимался . Но он чувствовал, что занятия его ни на шаг не подвигали дела. Он чувствовал, что его занятия происходят независимо от дела, что они не цепляют за дело и не заставляют его двигаться. С одной стороны главноуправляющий выставлял дела в самом дурном свете, показывая Пьеру необходимость уплачивать долги и предпринимать новые работы силами крепостных мужиков, на что Пьер не соглашался; с другой стороны, Пьер требовал приступления к делу освобождения, на что управляющий выставлял необходимость прежде уплатить долг Опекунского совета, и потому невозможность быстрого исполнения.
Управляющий не говорил, что это совершенно невозможно; он предлагал для достижения этой цели продажу лесов Костромской губернии, продажу земель низовых и крымского именья. Но все эти операции в речах управляющего связывались с такою сложностью процессов, снятия запрещений, истребований, разрешений и т. п., что Пьер терялся и только говорил ему:
– Да, да, так и сделайте.
Пьер не имел той практической цепкости, которая бы дала ему возможность непосредственно взяться за дело, и потому он не любил его и только старался притвориться перед управляющим, что он занят делом. Управляющий же старался притвориться перед графом, что он считает эти занятия весьма полезными для хозяина и для себя стеснительными.
В большом городе нашлись знакомые; незнакомые поспешили познакомиться и радушно приветствовали вновь приехавшего богача, самого большого владельца губернии. Искушения по отношению главной слабости Пьера, той, в которой он признался во время приема в ложу, тоже были так сильны, что Пьер не мог воздержаться от них. Опять целые дни, недели, месяцы жизни Пьера проходили так же озабоченно и занято между вечерами, обедами, завтраками, балами, не давая ему времени опомниться, как и в Петербурге. Вместо новой жизни, которую надеялся повести Пьер, он жил всё тою же прежней жизнью, только в другой обстановке.
Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, – исправление рода человеческого и имел другие добродетели, любовь к ближнему и в особенности щедрость.
Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург. По дороге назад, он намеревался объехать все свои именья и лично удостовериться в том, что сделано из того, что им предписано и в каком положении находится теперь тот народ, который вверен ему Богом, и который он стремился облагодетельствовать.
Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян – сделал уступки. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно благодарственные, с образами и хлебом солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были – одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно благодарным за сделанные ему благодеяния. Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ. В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах.
Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении. Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику брату, как он называл великого мастера.
«Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!»
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать.


В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с необросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.
– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.