Парек, Лагле

Лагле Парек эст. Lagle Parek<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Министр внутренних дел Эстонии
21 октября 1992 — 27 ноября 1993
Глава правительства:	Март Лаар
Президент:	Леннарт Мери
Предшественник:	Роберт Нярска
Преемник:	Март Лаар (и. о.)
Рождение:	17 апреля 1941(1941-04-17) (83 года) Пярну, Эстонская ССР
Отец:	Карл Парек
Мать:	Элсбет Парек
Образование:	архитектор (Таллинский политехнический институт)
Деятельность:	в советское время — диссидент, политзаключенная
Награды:

Лагле Парек (эст. Lagle Parek, по советским документам Лагле Карловна Парек) — эстонская общественная и государственная деятельница. В советское время участник диссидентского движения, политзаключенная. В независимой Эстонии — министр внутренних дел (1992-1993).

Биография

Родилась 17 апреля 1941 года в Пярну (в то время — Эстонская ССР) в семье бывшего капитана эстонской армии Карла Парека (1903-1941) и его жены, директора музея Элсбет Парек (р. 1902). Отец был вывезен советскими властями в Ленинград и вскоре расстрелян. Затем в марте 1949 года его семья — Лагле с матерью, старшей сестрой Евой (р. 1931) и бабушкой, актрисой Анной Маркус (1874-1955) — были в рамках Большой мартовской депортации жителей Прибалтики вывезены в Сибирь (Новосибирская область). При этом вскоре после депортации в музее, которым заведовала Элсбет Парек, были обнаружены спрятанными запрещенные книги; г-жа Парек была арестована в Сибири и до амнистии 1953 года содержалась в тюрьме. Её дочери жили в Сибири с бабушкой и смогли вернуться на родину после смерти Сталина, в 1954-1955 гг.

Окончила Таллинский политехнический институт, работала архитектором в органах госплана, затем техником-технологом в проектном институте в Тарту.

Диссидентская деятельность и арест

10 октября 1981 года участвовала в подписании 38 литовцами, латышами и эстонцами открытого письма главам правительства СССР и северных стран Европы, в котором авторы, поддерживая одобренную советским руководством инициативу объявить Скандинавские страны безъядерной зоной, предлагали распространить эту инициативу на Прибалтийские республики и убрать с их территории советские ракеты. Участвовала в издании самиздатовского журнала. Поддерживала связь с диссидентами в России.

5 марта 1983 год арестована, 16 декабря приговорена Верховным судом ЭССР по статье 68 ч. 1 УК ЭССР (соответствует ст. 70-1 УК РСФСР) к 6 годам лишения свободы и 3 годам ссылки. По тому же делу и той же статье были осуждены Хейки Ахонен и Арво Пести (оба — 1956 года рождения, оба получили по 5 лет лишения свободы и 2 года ссылки; Х. Ахонен ныне — директор Музея оккупации в Таллине).

Срок отбывала в Дубравлаге, в так называемой «Малой зоне» для женщин, осужденных по политическим статьям — вместе с Татьяной Великановой, Ириной Ратушинской и др. Вместе с ними участвовала в голодовках и других акциях протеста, за что подвергалась заключению в ШИЗО и прочим подобным мерам воздействия. В январе 1987 года освобождена по помилованию, как и многие другие советские политзаключенные.

После освобождения. В независимой Эстонии

После освобождения вернулась в Эстонию. В 1988 году была одной из основателей Эстонскую партии национальной независимости (ERSP) и её председателем в 1988-1992 гг. В 1990-1992 гг. участвовала в работе «альтернативного парламента» — Конгресса Эстонии. В 1992 году на первых выборах в Рийгикогу ERSP получила 10 депутатских мест (8,8 % голосов) и вошла в правительственную коалицию. Участвовала в выборах президента Эстонии 20 октября 1992 года, заняв четвертое место (4,3 %). В правительстве президента Леннарта Мери заняла пост министра внутренних дел. 27 ноября 1993 года вышла в отставку в связи с «кризисом в Пуллапяэ» вокруг мятежа роты егерей под командованием Ассо Коммера.

Член партии «Союз Отечества и Res Publica», образованной в 1995 году путём слияния ERSP и Национальной коалиционной партии «Отечество» в «Исамаалийт» («Союз Отечества»), а затем в 2006 — «Исамаалийт» и партии «Res Publica». Автор книги «Mina ei tea, kust ma rõõmu võtan. Mälestused» («Не знаю, где мне взять радость. Воспоминания». Kirjastus Kunst, Tallinn 2010, 424 стр.).

В середине 1990-х годов Лагле Парек приняла католичество. Руководитель некоммерческого объединения «Caritas Eesti», входящего в международную католическую благотворительную конфедерацию «Каритас». В последние годы живет при монастыре св. Биргитты в Пирита.

Награды

• 1996 — Орден Государственного герба II ст.
• 1998 — Премия «Согласие» («Koosmeele auhind»), вместе с Андреем Хвостовым и Ларисой Васильченко
• 2006 — Орден Белой звезды II ст.
• 2007 — звание «Гражданин года»
• 2009 — Орден Возрождения Польши

Отрывок, характеризующий Парек, Лагле

Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.