Писистрат

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Писистрат
др.-греч. Πεισίστρατος
тиран Афин
около 560—527 год до н. э. (с перерывами)
Предшественник: нет
Преемник: Гиппий
 
Вероисповедание: древнегреческая религия
Рождение: около 602 до н. э.
Афины
Смерть: 527 до н. э.(-527)
Афины
Род: Писистратиды
Отец: Гиппократ
Супруга: 1. Афинянка
2. Кесира, дочь Мегакла
3. Тимонасса из Аргоса
Дети: 1. Гиппий
2. Гиппарх
 
Военная служба
Звание: архонт-полемарх
Командовал: афинскими войсками
Сражения: Афино-мегарская война
Битва при Паллениде
Сигейская экспедиция

Писистрат, сын Гиппократа (др.-греч. Πεισίστρατος) (ок. 602 до н. э., Афины — весна 527, там же) — афинский тиран в 560—527 до н. э. (с перерывами). Писистрат происходил из знатной семьи, родственной древним афинским царям. Между 565 и 560 годами до н. э. командовал афинскими войсками в афино-мегарской войне и нанёс мегарянам ряд поражений. В политической жизни Писистрат начинал свою карьеру в рядах сторонников Солона. Позднее создал свою региональную политическую группировку диакриев.

В 560 году до н. э., после получения от народа отряда телохранителей, первый раз захватил Акрополь и стал тираном. Однако аристократические группировки объединились и совместными усилиями изгнали тирана из Афин. Судя по всему, Писистрату позволили остаться в Бравроне, на территории афинского полиса. Через некоторое время между свергнувшими тирана аристократическими группировки начались распри, и лидер одной из них обратился за помощью к Писистрату. Он вновь стал тираном, но не смог надолго удержаться у власти. Не дожидаясь, пока его свергнут, удалился в изгнание. Во время десятилетнего изгнания он проводил активную деятельность, имевшую своей целью возвращение к власти. В 546 году до н. э. высадился в районе Марафона и вскоре занял Афины, без потерь устранив аристократическую оппозицию. Писистрат в третий раз и окончательно овладел тиранической властью в Афинах. Писистрат материально помогал крестьянам, обеспечивал заработок городской бедноте, проводил протекционистскую политику по отношению к торгово-ремесленным слоям и наладил хорошие отношения с аристократами[1]. Опираясь на возросшее богатство Афин, приступил к проведению активной внешней политики, целью которой было распространение влияния афинского полиса во всей Греции[2]. При нём в Афинах был введён ряд новых культов и празднеств. Он стремился сделать Афины крупным религиозным центром, что вызвало враждебность Дельф. Умер своей смертью в 527 году до н. э.





Источники

Источников о Писистрате не очень много[3]. Биографии афинского тирана, по-видимому, никогда не писались в античности. Геродот подробно описал его приход к власти[4]. Фукидид кратко упомянул Писистрата[5], а более подробно описал правление его сыновей. Деятельность Писистрата была описана в трудах аттидографов, которые дошли до нашего времени в незначительных фрагментах[3]. Во многом именно на труды аттидографов опирался Аристотель в своём рассказе о правлении Писистрата в «Афинской политии»[6]. Аристотель старался описывать тирана объективно и непредвзято. В его трактате содержится несколько хронологических ошибок[3]. Более поздние упоминания Писистрата восходят к Геродоту, аттидографам и Аристотелю[7].

Молодость и происхождение

Писистрат, сын Гиппократа[8], родился в Афинах около 602 года до н. э.[9] Он был представителем знатной семьи, возводившей своё происхождение к иммигрантам из царского рода Нелеидов, бежавших из Пилоса в Аттику во время дорийского вторжения. Старший сын царя Нестора, Писистрат, и считался дальним предком афинского тирана[10]. Писистратиды являлись родственниками афинских царей династии Кодридов-Медонтидов и, возможно, входили в их окружение[9]. В 669/668 г. до н. э. представитель этого рода по имени Писистрат был архонтом-эпонимом[11].

Согласно легенде, передаваемой Геродотом, однажды отец Писистрата, Гиппократ, ещё до рождения сына, находился в Олимпии во время спортивных игр. Когда он приносил жертвы, котлы с жертвенным мясом вдруг вспыхнули сами собой, без всякого огня. Присутствовавший при этом спартанец Хилон посоветовал Гиппократу воздержаться от рождения детей. Гиппократ не послушался совета и спустя какое-то время у него родился сын Писистрат[12].

Писистратиды имели свою резиденцию в Гиперакрии или Диакрии («Загорье») — регионе Аттики, располагавшемся на восточном побережье страны и отделённом горами от центральной афинской равнины. Главными центрами Диакрии являлись поселения Марафон и Браврон. Родовые поместья Писистратидов находились в Бравроне и окрестностях[13]. Кроме того, в Диакрии располагалась резиденция рода Филаидов, с которыми у Писистратидов были неровные отношения[14]. Вероятно, ко времени рождения Писистрата у его семьи был дом в городе, но факт его сельского происхождения делал его в глазах некоторых горожан чужаком[15]. Однако его знатное происхождение, богатство, слава его предков должны были способствовать затмеванию в общественном сознании фактора происхождения из отдалённого дема[15].

Между 565 и 560 годами до н. э. Писистрат командовал афинскими войсками в афино-мегарской войне и нанёс мегарянам ряд поражений[12][16]. В частности, он захватил Нисею, мегарскую гавань в Сароническом заливе. Успешная экспедиция способствовала увеличению популярности Писистрата. Однако через некоторое время афино-мегарский спор был вынесен на третейский суд Спарты[17]. Права афинян отстаивал родственник будущего тирана Солон. Ему удалось добиться признания афинских прав на остров Саламин (из-за которого и началась война), но Нисея была оставлена мегарянам[15].

В политической жизни Писистрат начинал свою карьеру в рядах сторонников Солона[18]. Региональные политические группировки диакриев (к которой принадлежал Писистрат) и паралиев были единой группировкой во главе с Алкмеонидом Мегаклом и противостояли педиеям во главе с Ликургом[18]. Согласно Геродоту, Писистрат позже создал свою отдельную группировку диакриев[12]. Аристотель описал политические взгляды каждой группировки: педиеи были олигархами, паралии — умеренными, а диакрии — демократами[19]. Однако это анахронизм: идеологических группировок тогда ещё не было[20].

Правление Писистрата

Первая и вторая тирании

В 560 году до н. э. Писистрат въехал в повозке на афинскую агору, весь израненный, и заявил, что политические противники пытались его убить, когда он ехал в поле[21]. На народном собрании Писистрат предложил дать ему отряд телохранителей[12][22]. Античные авторы писали, что он сам себя изранил, чтобы потом захватить власть с помощью охранников[23]. Многие современные историки принимают эту версию, другие полагают, что нападение врагов на Писистрата действительно имело место[24]. Возможно, античная версия сложилась при афинской демократии и исходила из негативного отношения к тирании[24]. Несмотря на противодействие Солона, постановление было принято[21].

Писистрату дали отряд телохранителей, вооружённых дубинами. Численность отряда разнится в источниках: от 50 до 300 человек. Вскоре с помощью них Писистрат беспрепятственно занял Акрополь и стал тираном. Вероятно, он стал тираном с санкции народа, то есть пришёл к власти вполне законно[25]. Опорой его власти был не отряд дубинщиков, а санкция демоса. Охранники Писистрата не могли противостоять гоплитскому ополчению, и если бы народ не хотел тирании, Писистрат был бы низложен сразу же после захвата власти. Кроме того, что Акрополь имел важное религиозно-символическое значение, на нём когда-то находился дворец микенских царей[26].

Когда была установлена тирания, Солон попытался убедить сограждан выступить против Писистрата, но не имел успеха[21]. В письме к Солону Писистрат попытался усмирить гнев первого и даже пригласил вернуться из изгнания, обещал защиту. Реакция аристократии на установление тирании Писистрата неизвестна. Аристократические лидеры Мегакл и Ликург, по-видимому, ещё не были сильно встревожены этим и оставались в полисе[27]. Затем они объединились и совместными усилиями изгнали тирана из Афин. Судя по всему, Писистрату позволили остаться в Бравроне, на территории афинского полиса[28].

Через некоторое время между паралиями и педиеями начались распри, и Мегакл обратился за помощью к Писистрату. Они договорились о том, что Мегакл будет способствовать возвращению Писистрата к власти, а последний женится на дочери первого, Кесире. Вероятно, Мегакл рассчитывал, что Писистрат станет послушным орудием в его руках[29].

Для возвращения Писистрата Мегакл нашёл некую женщину высокого роста и величественного вида по имени Фия (впоследствии ставшую женой сына Писистрата Гиппарха); одел её в доспехи, так что она должна была изображать богиню Афину, и в её сопровождении, как бы под покровительством самой богини, Писистрат торжественно въехал в город[30][31][32]. Геродот считал этот трюк глупой уловкой и удивлялся, как это афиняне, слывшие самыми хитроумными из греков и свободными от «глупых суеверий», могли поддаться на такой обман[33]. Аристотель также находил это странным[31]. Некоторые современные учёные полагают, что в действительности этого трюка не было, а другие полагают, что это было некое театрализованное религиозное действо[34]. Вероятно, здесь проявилась религиозность греков архаической эпохи, для которой было свойственно в некоторых случаях воспринимать человека как воплощение бога. Поэтому религиозные афиняне могли увидеть в Фие, — высокой красивой женщине, — воплощение Афины[35]. Возможно, Писистрат воспроизводил древнюю и авторитетную религиозно-культурную модель «священного брака» героя с богиней, где в роли героя (скорее всего, Геракла) был сам Писистрат[36].

Писистрат вторично пришёл к власти и женился на дочери Мегакла. Он уже имел взрослых сыновей, которым хотел передать власть, и потому не хотел обзаводиться потомством от новой супруги. Также возможно, что Писистрат не хотел запятнать себя связью с женщиной из «осквернённого» рода (см. Килон)[37]. Согласно Геродоту, он жил с Кесирой «неестественным способом». Когда об этом узнал Мегакл, он посчитал себя обесчещенным и решил отомстить. Он помирился с Ликургом, и они задумали снова свергнуть тирана. Не дожидаясь, пока его свергнут, Писистрат удалился в изгнание[30][38]. Вторая его тирания продолжалась недолго — меньше года; важную роль в управлении государством в это время играли Мегакл и Алкмеониды[39]. На этот раз Писистрату пришлось покинуть и территорию афинского полиса. Возможно, враждебные ему аристократы оформили его изгнание как некую юридическую процедуру, подобную позднейшему остракизму[39]. На афинской агоре археологами был найден черепок сосуда, аналогичный остраконами, на котором написано имя Писистрата. Современные исследователи высказывали несколько вариантов: одни полагали, что надпись относится к архонту 669/668 года до н. э., другие считали, что это тиран Писистрат, третьи полагали, что речь шла о внуке тирана Писистрате Младшем, якобы жившем в Афинах в начале V века до н. э.[39]

Изгнание

Второе изгнание Писистрата продолжалось десять лет (556—546 до н. э.)[40]. В изгнании он проводил активную деятельность, имевшую своей целью возвращение к власти. Сначала Писистрат отправился в Эретрию, затем основал поселение во Фракии, где начал разрабатывать серебряные прииски, и принялся собирать помощь со своих союзников. За десять лет изгнания он накопил большую денежную сумму и стал готовиться к походу на Афины. На эти средства Писистрат навербовал отряд наёмников и, кроме того, получил помощь от союзников: из Фив ему прислали деньги; из Наксоса приплыл его сторонник Лигдамид с деньгами и людьми; из Аргоса пришёл отряд воинов и в Эретрии к нему присоединились всадники-аристократы[30][41].

В 546 году до н. э. отряд Писистрата высадился в районе Марафона. Туда к нему начали стекаться его сторонники, прежде всего жители Диакрии[40]. Некоторое время он пробыл там, укрепляя свои позиции. Стоявшая у власти аристократия проявляла странную пассивность: очевидно, она не была уверена в поддержке демоса[42]. Когда в Афины пришла весть о том, что Писистрат двинулся на город, навстречу ему выступил отряд афинян. Оба войска встретились у местечка Палленида, где находилось святилище Афины. Там Писистрат получил благоприятное предсказание и двинулся в атаку. В это время афиняне отдыхали после завтрака: одни спали, а другие играли в кости. Нападение застало их врасплох, и они бросились бежать. Писистрат, чтобы не позволить им снова собраться вместе, отправил им вдогонку своих сыновей верхом на конях, которые убеждали бегущих не бояться и разойтись по домам. Афиняне послушались и разошлись. В этом рассказе, передаваемом в источниках, содержится некая насмешка крестьян над изнеженными горожанами[43]. Отряд афинян состоял из аристократов, а народ был на стороне Писистрата. Вероятно, этот рассказ возник в среде дружеского тирану сельского населения[43]. Писистрат в третий раз и окончательно овладел тиранической властью в Афинах.

Третья тирания

Согласно античным источникам, первым делом Писистрат позаботился о собственной безопасности. Геродот писал, что он взял в заложники детей своих политических противников, не успевших бежать из страны вместе с Алкмеонидами, и отправил их на Наксос к Лигдамиду[44]. Аристотель рассказал историю о разоружении Писистратом афинян.

…устроив смотр войска у Тесейона, он пробовал обратиться к народу с речью и говорил недолго. Когда же присутствующие стали говорить, что не слышат, он попросил их подойти к преддверью Акрополя, чтобы могли лучше слышать его. А в то время как он произносил свою речь, люди, специально получившие такое распоряжение, подобрав оружие, заперли его в близлежащем здании — Тесейоне — и, подойдя, знаком сообщили об этом Писистрату. Окончив говорить о других делах, он сказал и об оружии — что по поводу случившегося не надо ни удивляться, ни беспокоиться, но следует возвратиться по домам и заниматься своими делами, а обо всех общественных делах позаботится он сам[45].

Большинство современных учёных признают этот рассказ Аристотеля недостоверным[46].

Аристотель о Писистрате

Писистрат же, взяв в руки власть, управлял общественными делами скорее в духе гражданского равноправия, чем тирании... А руководил государственными делами Писистрат, как сказано, с умеренностью и скорее в духе гражданского управления, чем тиранически. Он был вообще гуманным и кротким человеком, снисходительным к провинившимся... Вообще простой народ он старался ничем не раздражать во время своего правления, но всегда обеспечивал мир и поддерживал спокойствие. Вот почему и говаривали часто, что «тирания Писистрата — это жизнь при Кроне» ... Но самым важным из всего сказанного было то, что он по своему характеру был демократичным и обходительным человеком. Во всех вообще случаях он хотел руководить всеми делами по законам, не допуская для себя никакого преимущества... За него стояло большинство как знатных, так и демократов[47].

В изгнание ушли Алкмеониды во главе с Мегаклом. За ними и многие аристократы, тяготившиеся тираническим режимом, покидали афинский полис[48]. Оставшиеся в Афинах аристократы сотрудничали с тираном[1]. Писистрат оставил в силе законы Солона и ничего в них не менял[49][50][51]. По-прежнему действовали органы государственной власти. Однако тиран рекомендовал народу своих сторонников на должность архонта[50]. Власть Писистрата никак не была юридически оформлена. Он правил как признанный харизматический лидер. Идеологической основой для его власти были религия и модель древней царской власти[52]. У древних царей (басилеев) были три основные функции: военное руководство, судейство и культ[53].

Внутренняя политика

Аристотель писал, что Писистрат давал беднякам ссуды, чтобы они могли прокормить себя, занимаясь земледелием[54]. По его словам, это делалось для того, чтобы они, занятые хозяйством за городом, не имели ни времени, ни желания заниматься политикой[55]. Аристотель видел в этом весь смысл внутренней политики тирана; это подтверждается в другом его рассказе, в котором говорится, что, придя к власти, Писистрат распустил народное собрание и закончил своё выступление призывом разойтись всем по домам, заняться своими делами и предоставить ему самому позаботиться об общественных делах[45]. По мнению философа, Писистрат стремился отвлечь народ от политики и, таким образом, обеспечить свою безопасность. Поэтому он давал ссуды крестьянам и для этой же цели ввёл институт «судей по демам», чтобы крестьяне не отвлекались от сельских работ и не ездили в город из-за своих мелких тяжб[56]. Мотивировка деполитизации граждан могла быть очень выгодной для тирана, так как поддерживая крестьянство, он создавал себе прочную социальную базу, а отвлекая народ от политики, укреплял свою власть. Писистрат в целом покровительствовал крестьянам[57]. Аристотель писал, что Писистрат взимал десятину со всех доходов в стране[58]. Скорее всего, эту десятину раньше взимали местные вожди-аристократы, а Писистрат её «перевёл на себя»[59].

Также Писистрат покровительствовал и другим слоям народа. Широкая строительная деятельность тирана давала работу и заработок городской бедноте, а чеканка им собственной монеты с изображением Афины стимулировала товарно-денежное обращение в стране. Развитие денежной системы положительно влияло на создание внутреннего рынка и было выгодно для торгово-ремесленных слоёв. Вероятно, он проводил по отношению к ним протекционистскую политику[60]. При Писистрате афинская экономика расцвела, Аттика стала крупным экспортёром оливкового масла и ремесленных изделий. Керамическое производство находилось в эпохе расцвета[60].

Писистрат материально помогал крестьянам, обеспечивал заработок городской бедноте, проводил протекционистскую политику по отношению к торгово-ремесленным слоям и наладил хорошие отношения с аристократами[1]. Правление Писистрата часто называли «веком Кроноса», то есть «золотым веком». Писистрат установил в обществе мир и способствовал росту общественного благосостояния, при нём заметно улучшилось положение крестьянства и других слоёв простого народа, и город достиг экономического процветания. Писистрат установил политическое равенство граждан, в виде равенства всех перед законом[61].

Внешняя политика

Писистрат, опираясь на возросшее богатство Афин, приступил к проведению активной внешней политики, целью которой было распространение влияния афинского полиса во всей Греции[2].

Тиран сохранял контроль над месторождениями серебра в устье реки Стримон[44]. Город Сигей, основанный афинянами ещё в конце VII века до н. э., со временем был завоёван Митиленой. Писистрат лично возглавил поход, отвоевал Сигей и поставил там тираном своего третьего сына Гегесистрата[62]. На противоположном берегу Геллеспонта, на полуострове Херсонес Фракийский, тираном стал афинянин Мильтиад, сын Кипсела. Таким образом, при Писистрате Афины стремились закрепиться в районе Черноморских проливов, контроль над которыми имел важное место в дальнейшей внешней политике афинян[63].

Тиран продолжал поддерживать союзнические отношения с Аргосом, Фивами, полисами Эвбеи, основанные на ксенических отношениях. Также были установлены дружественные связи с Фессалией, сильнейшим государством на севере Балканской Греции, и со Спартой, сильнейшим государством в Южной Греции[63].

На восточном направлении Писистрат стремился распространить свою власть над островами центральной части Эгейского моря (Кикладами), которые населяли ионийцы, считавшиеся родственным афинянам народом. По-видимому, вскоре после своего третьего прихода к власти он провёл морскую экспедицию на крупнейший из Кикладских островов — Наксос, целью которой было установление там тирании Лигдамида, который в 546 г. до н. э. поддержал Писистрата. Предприятие завершилось успешно для Писистрата[44][64]. Скорее всего, в ходе той же экспедиции Писистрат установил свою власть и над Делосом. Этот остров имел большое религиозное значение для греков. После захвата Делоса афинский тиран осуществил там демонстративную культовую акцию — ритуальное очищение острова[44][65]: с той его части, которая непосредственно прилегала к храму Аполлона, были удалены все погребения, а также, вероятно, выселены и жители. Однако усилившийся Самос во главе с тираном Поликратом помешал Писистрату установить гегемонию в Эгейском море[66].

Религиозная политика

Некоторые учёные считают, что Писистрат и его сыновья принадлежали к мистическому религиозному течению орфиков. Однако орфизм в то время ещё не был строго оформленным течением[67]. Для легитимизации своей власти Писистрат нередко обращался к помощи предсказателей. Известно, что при его дворе был Ономакрит — орфический экзегет и прорицатель[68]. Тираны даже собирали на Акрополе большую коллекцию древних оракулов, пророчеств, предсказаний[69].

При Писистрате в Афинах был введён ряд новых культов и празднеств. Был учреждён самый крупный праздник в честь Диониса — Великие (Городские) Дионисии. Тиран сделал общеполисным культ Артемиды Бравронской, который он перенёс из Диакрии на Акрополь. В Элевсине был построен Телестерий, помещение для проведения мистерий[70].

Важное значение для Писистрат имел и культ Афины. На Акрополе был возведён её храм, ставший главной святыней полиса (Гекатомпедон). При Писистрате изображения на афинских монетах становятся единообразными: на лицевой стороне — голова Афины в профиль, на оборотной — сова, священная птица богини[71].

В последние годы жизни Писистрат задумал грандиозный религиозно-архитектурный проект храм Зевса Олимпийского, который планировалось построить на окраине Афин. Этот храм по своим размерам должен был стать крупнейшим храмом в Греции. Его строительство началось при Гиппии, в эпоху демократии стройка была заброшена, в эллинистическую эпоху работы ненадолго возобновились, и лишь во II веке храм был достроен[72].

Стремление Писистрата сделать Афины крупным религиозным центром вызвало вражду со стороны Дельф. Там обосновались Алкмеониды, противники Писистрата[66].

Писистрат умер в 527 году до н. э.

Личная жизнь

Писистрат имел трёх жён. Первый брак был заключён в молодости, задолго до прихода к власти; имя жены неизвестно, сообщается только, что она была афинянкой. От этого брака родились два старших сына Писистрата, Гиппий и Гиппарх[73][74], и как минимум одна дочь. Так как в начале 50-х годов VI в. до н. э. Писистрат женился на Кесире из рода Алкмеонидов, его первой супруги или уже не было в живых, или она получила развод[75]. Краткий брак с Кесирой был бездетен. Позже (скорее всего, во время своего второго изгнания из Афин) он женился на знатной аргивянке Тимонассе[76]. Этот брак имел политический характер: его целью было установить дружественные отношения Афин с Аргосом[75]. От этого брака у Писистрата родились ещё два сына, Гегесистрат (по прозвищу Фессал) и Иофонт[74].

После смерти Писистрата Гиппий унаследовал тираническую власть. Гиппарх был вторым лицом в государстве, ведавшим прежде всего культурной политикой. Гегесистрат оставался вассальным тираном Сигея. Иофонт, по-видимому, скончался раньше отца, так как сведений о его деятельности нет[77].

Напишите отзыв о статье "Писистрат"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 Туманс, 2002, с. 345.
  2. ↑ 1 2 Суриков, 2005, с. 198.
  3. ↑ 1 2 3 Суриков, 2005, с. 173.
  4. ↑ Геродот. I. 59-64
  5. ↑ Фукидид. VI. 53—54
  6. ↑ Аристотель. Афинская полития. 14—16
  7. ↑ Суриков, 2005, с. 174.
  8. ↑ Мищенко Ф. Г. Пизистрат // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  9. ↑ 1 2 Суриков, 2005, с. 176.
  10. ↑ Геродот. V. 65
  11. ↑ Павсаний. II. 24. 7
  12. ↑ 1 2 3 4 Геродот. I. 59
  13. ↑ Суриков, 2005, с. 179.
  14. ↑ Суриков, 2005, с. 180.
  15. ↑ 1 2 3 Суриков, 2005, с. 181.
  16. ↑ Аристотель. Афинская полития. 14. 1
  17. ↑ Плутарх. Солон. 10
  18. ↑ 1 2 Суриков, 2005, с. 182.
  19. ↑ Аристотель. Афинская полития. 13. 4
  20. ↑ Суриков, 2005, с. 183.
  21. ↑ 1 2 3 Плутарх. Солон. 30
  22. ↑ Аристотель. Афинская полития. 14
  23. ↑ Суриков, 2005, с. 185.
  24. ↑ 1 2 Туманс, 2002, с. 307.
  25. ↑ Туманс, 2002, с. 308.
  26. ↑ Туманс, 2002, с. 309.
  27. ↑ Суриков, 2005, с. 187.
  28. ↑ Суриков, 2005, с. 188.
  29. ↑ Суриков, 2005, с. 189.
  30. ↑ 1 2 3 Геродот. I. 61
  31. ↑ 1 2 Аристотель. Афинская полития. 14. 3
  32. ↑ Полиен. I. 21. 1
  33. ↑ Геродот. I. 60
  34. ↑ Туманс, 2002, с. 310.
  35. ↑ Туманс, 2002, с. 311.
  36. ↑ Туманс, 2002, с. 313.
  37. ↑ Туманс, 2002, с. 314.
  38. ↑ Аристотель. Афинская полития. 15. 1
  39. ↑ 1 2 3 Суриков, 2005, с. 191.
  40. ↑ 1 2 Суриков, 2005, с. 192.
  41. ↑ Аристотель. Афинская полития. 15. 2
  42. ↑ Суриков, 2005, с. 193.
  43. ↑ 1 2 Туманс, 2002, с. 315.
  44. ↑ 1 2 3 4 Геродот. I. 64
  45. ↑ 1 2 Аристотель. Афинская полития. 15. 4
  46. ↑ Туманс, 2002, с. 319.
  47. ↑ Аристотель. Афинская полития. 14. 3; 16. 2; 16. 7—9
  48. ↑ Суриков, 2005, с. 194.
  49. ↑ Геродот. I. 53
  50. ↑ 1 2 Фукидид. VI. 54. 6
  51. ↑ Аристотель. Афинская полития. 16. 8
  52. ↑ Туманс, 2002, с. 320.
  53. ↑ Туманс, 2002, с. 321.
  54. ↑ Аристотель. Афинская полития. 16. 2
  55. ↑ Аристотель. Афинская полития. 16. 3
  56. ↑ Аристотель. Афинская полития. 16. 5
  57. ↑ Туманс, 2002, с. 337.
  58. ↑ Аристотель. Афинская полития. 16. 4
  59. ↑ Суриков, 2005, с. 197.
  60. ↑ 1 2 Туманс, 2002, с. 343.
  61. ↑ Туманс, 2002, с. 349.
  62. ↑ Геродот. V. 94
  63. ↑ 1 2 Суриков, 2005, с. 199.
  64. ↑ Аристотель. Афинская полития. 15. 3
  65. ↑ Фукидид. III. 104. 1
  66. ↑ 1 2 Суриков, 2005, с. 205.
  67. ↑ Суриков, 2005, с. 201.
  68. ↑ Геродот. VII. 6
  69. ↑ Геродот. V. 90
  70. ↑ Суриков, 2005, с. 202.
  71. ↑ Суриков, 2005, с. 203.
  72. ↑ Суриков, 2005, с. 204.
  73. ↑ Гиппий и Гиппарх // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  74. ↑ 1 2 Аристотель. Афинская полития. 17. 3
  75. ↑ 1 2 Суриков, 2005, с. 190.
  76. ↑ Аристотель. Афинская полития. 17. 4
  77. ↑ Суриков, 2005, с. 207.

Литература

Источники

Исследования

  • Суриков И. Е. [www.sno.pro1.ru/lib/surikov_politiki_v_kontekste_epokhi/4.htm Глава III. Писистрат: парадокс «кроткого тирана»] // Античная Греция: политики в контексте эпохи: архаика и ранняя классика. — М.: Наука, 2005. — С. 212—271. — 351 с. — ISBN 5-02-010347-0.
  • Туманс Х. Рождение Афины. Афинский путь к демократии: от Гомера до Перикла (VIII-V вв. до н. э.). — СПб.: Гуманитарная Академия, 2002.
  • Кембриджская история древнего мира. Т. III, ч. 3: Расширение греческого мира. М., 2007. Глава 44: Тирания Писистрата (А. Эндрюс).
  • Кембриджская история древнего мира. Т. IV: Персия, Греция и Западное Средиземноморье ок. 525—479 гг. до н. э. М., 2011. Глава 4: Тирания Писистратидов (Д. М. Льюис).


Отрывок, характеризующий Писистрат

– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Писистрат&oldid=77268981»